Литмир - Электронная Библиотека

— А в том дело, — говорит голос, — что стыдно должно быть. Ваш отец, Колесников Василий Иннокентьевич, скончался восьмого октября у нас в доме престарелых, где его никто не навещал, в то время как имеется родная дочь. Об этом мы, само собой, напишем в центральную газету, а также о том, что тело до сих пор не погребено, находится в районном морге, и его уже собираются передать в мединститут для опытов!

— Для каких… опытов? — спросила Полина, садясь на стул.

Но «голос» не реагировал, точно на том конце провода крутили магнитофонную ленту.

— …об этом бездушии мы, конечно, тоже сообщим, куда следует, а ваш адрес и место работы получили в справочном столе, но нам, как гражданам, да просто, наконец, как людям, совершенно непонятно, до какой степени…

— В каком морге? — все-таки прорвалась Полина.

Женщина закончила фразу через полчаса и адрес назвала, но потом опять забубнила про возмутительное отношение. Полина медленно положила трубку. Телефон затрещал опять, она не подошла.

В морге сразу начались сложности. Зачем-то потребовалось, чтобы она опознала тело, и пришлось долго объяснять ошеломленному служителю или как там он называется, что сделать она этого не может, поскольку не знает, как выглядел ее родной отец. Потом потребовались документы, а их, кроме собственного паспорта с фамилией «Колесникова», у Полины, естественно, тоже не было. Но тут откуда-то появилась маленькая квадратная старушка, та самая, телефонная активистка из дома престарелых. Полинин загар и цветущий вид вызвали у нее новый приступ злобного негодования, но работник морга отвел ее в сторону, что-то сказал, и старушка стихла. Больше того, внезапно полюбила Полину, стала ласковая, повела к отцу, и Полина, глядя в чужое мертвое лицо, вслушивалась в себя — дрогнет ли хоть что-нибудь, ведь отец все-таки. Нет. Не дрогнуло.

Организовать все помогла та же Лилия Корниловна из дома престарелых, а деньги выложить пришлось Полине, у дома престарелых такой статьи в бюджете предусмотрено не было. Провожать отца пришло человек десять, всё старики — Лилия Корниловна привезла прямо в крематорий на микроавтобусе. И гордилась: удалось оформить как экскурсию.

От дома престарелых был венок, от дочери — живые цветы, все как у людей. Крематорский оратор сказал речь, что прощаемся мы сегодня с хорошим человеком Колесниковым Василием… тут он запнулся и вместо Иннокентьевича назвал отца Ипполитовичем.

А Полина смотрела на темное лицо среди цветов (странно: человек мертвый, а цветы живые…) и думала, что ведь совсем не знает, каким он был., ее отец. Даже о том, что жил, оказывается, в Ленинграде, услышала только три дня назад, мать всегда говорила: «Где-то на Урале, не знаю где, возможно, умер. И больше не спрашивай, не хочу вспоминать, это — подлец». В анкетах Полина писала: «разведен с матерью в декабре 1940-го года, местонахождение неизвестно». А она родилась в январе сорок первого и вот теперь ничего об отце не знает. Сказали бы раньше, что жив, в Ленинграде, нашла бы, хотя… Может, и не стала бы искать, мама этого не хотела, да и он сам, папаша, не больно старался увидеть родную дочь… А он, небось, и понятия не имел, что дочь существует. Вообще-то думать об этом теперь пустое дело, у мертвого не спросишь…

Заиграла музыка, и гроб медленно стал проваливаться под пол.

Полина не поехала в город со стариками. Все кончилось — и слава богу. Помахав отъезжавшему микроавтобусу, она вышла на шоссе и остановила первую попутку, грузовик с фургоном. Очень не хотелось отвечать на вопросы. И повезло: водитель попался тихий и не любопытный. Полина смотрела вперед на дорогу, вдоль которой стояли яркие осенние деревья, на густое синее небо и молчала… Это называется: «повидалась с отцом». В первый раз в жизни. И в последний… А все же он знал, наверняка знал, что Полина существует, живет в Ленинграде, иначе с чего бы ее стала разыскивать эта старушка, Лилия Корниловна. Знал и не искал. Почему? Выходит, мама не зря говорила, что ему всегда на всех было наплевать?.. А если все не так? Если он считал, что не имеет права? Мол, маленькая была, не признавался, а теперь, когда сам состарился, — «здрасьте, я ваш папа!»… Ничего уже не узнать. Одно ясно: без нее жил, без нее умер. А может, и вспоминал, нужна была… Вот так и живем — ничего не знаем, кому нужны… Да и самим-то нам кто нужен, не всегда понимаем… Надо купить к ужину сыру, а лучше, пожалуй, зайти в кулинарию, вечером придет Женя, он любит слоеные пирожки, а там бывают теплые, с капустой и яблоками.

Про отца Полина не рассказала никому. Да и кому, собственно, рассказывать? Евгению было не до того — писал, как одержимый, новую поэму. Майя? С ней Полина последнее время не откровенничала. Особенно после того, как та принялась вдруг вспоминать по какому-то поводу Юру Глухова, — какой он был серый и необразованный и как однажды сказал, что басню про лебедь-рак-и-щуку написал Салтыков-Щедрин. Полина слушала ее тогда с изумлением — ничего этого она про Глухова не помнила, зато очень ясно помнила новогодний бал, на котором они познакомились, — жарко натопленный зал, красный пахнущий мастикой паркет, духовой оркестр. И высокие окна, настежь распахнутые прямо в шелестящую черную ночь.

4

После обеда Полина с Евгением собрались в центр. Было у них такое правило — по субботам выбираться из новостройки. «В Петербург», — говорил Евгений. Сегодня они доехали до Чернышевской, вышли к Неве, заваленной пухлым снегом, и по набережной побрели к Летнему саду. Подмораживало. Снег все падал, вдоль тротуара громоздились высоченные сугробы. В Летнем саду пахло деревней.

Они ступали по нерасчищенной дорожке след в след. В саду шла нескорая зимняя жизнь. Не спеша летели влажные тяжелые хлопья. Дети, проваливаясь в сугроб, медленно катили грузный снежный шар. Толстые ватные бабушки неторопливо и значительно беседовали, сидя на скамейках, вросших в снег.

Евгений сегодня был в хорошем настроении, дразнил Полину, читал свои старые стихи, которые ей никогда не нравились.

…Я постигаю суть судеб,
еще покрытых пеленою,
и по сравнению со мною!
Создатель безнадежно слеп…

Надо было смолчать, но Полина не выдержала и опять сказала, что стихи напыщенные, а у Евгения — мания величия.

— Так я же гений. Простой, нормальный гений, — с улыбкой отвечал он.

— Об этом обычно становится известно после смерти — кто был гений, а кто был… «ге». — Эти слова Полина говорила ему в сотый раз, считала себя обязанной.

Сказала и сейчас, и тут же подумала — зря. От него ведь не знаешь, чего ждать, обозлится — и готово, испорчена прогулка.

Но сегодня Евгений был настроен благодушно. Засмеялся и сказал, что все же надеется на кое-какую славу и при жизни. Потом прочел еще:

…Полночный свет качается в петле.
Уходит время. Не снести разлуки.
Его шагов беспомощные звуки
Разносятся по каменной земле…

— Нормально, — одобрила Полина, — только кого это «его»?

Евгений моментально обиделся и заявил, что не понять, о чем тут речь, может только технарка, начисто лишенная поэтического слуха. Его, конечно, разозлило слово «нормально», ему подавай «гениально». Ничего, перебьется. Желает с утра до вечера выслушивать комплименты, пусть не связывается с технарками.

Она замолчала и не произнесла ни слова до самого выхода из сада. Евгений тоже молчал.

На автобусной остановке напротив Инженерного замка он встретил знакомых — хмурого бородатого мужика в огромном собачьем малахае и девушку. Девушка была совсем молоденькая, в длинной, до пят дубленке и без шапки. Евгений тотчас выпустил Полинину руку и кинулся к ним, как к любимым родственникам. Полина отошла. Он и не думал ее знакомить. Как всегда.

27
{"b":"233961","o":1}