Эта победа укрепила султана. Он сместил своего противника,' визиря Хюнкара, и поставил на его место Авилляра.

Над Русью нависала опасность турецкого ига.

И снова русские полки пошли на Казань...

Большую рать ведет сам великий князь Василий Иванович. Воины идут бодро, потому как поход ожидается нетяжкий. Отма­хать триста верст до Мурома привычному к походам ратнику — не велик труд. А дальше по реке Оке до Нижнего Новгорода на ладьях вниз по течению не езда, а одно баловство. Затем по Вол­ге до Казани опять же не против воды.

Другое дело воины малой рати. Им дорожка выпала трудная. От Москвы до Касимова, а оттоль через Арзамас до реки Суры топать пешком придется. Верст тысячу, ежели не более. А на Суре горная черемиса сидит, вояки такие лютые—не приведи бог. Опять надают взашей, как в позапрошлом году. Бредут по дороге ратни­ки, вздыхают, про себя бранятся. Ивашка идет впереди сотни, вор­чунов не слушает. У него думы об одном: зачем идут они в Ка­симов. Был бы с ним воевода — у него бы спросить, а тут послали митрополита — попробуй выпытай что-нибудь. Сидит он в воз­ке безвылазно, от рати не отстает и вперед не забегает.

 Скоро и К^асимов Живет в том Касимове хан Шигалей, гам у него вогчина. Давно служит татарчук русским князьям, а с ним две- тысячи татарских воинов находятся неотлучно.

Шигалей — в Касимове полный владыка, именует себя, как и московский государь, пышно: хан Казанский, хан Касимовский, князь Каширский, шах Авиляр бен шах-Али. Натощак и не выго­воришь. Потому русские зовут его по-своему—Шигалей.

Ивашка гадает, зачем к хану митрополит прется. Наверно, снова к вере православной прилучать задумал. О том все знают, хана вот уже который год уговаривают бросить магометову веру— и все тщетно. Воевать за Москву хан рад, все русское принимать хочет, а веру православную не берет. Построил в Касимове для себя мавзолей, что по-татарски зовется текие. Этим он дал по­нять, что до самой смерти будет под сенью аллаха, и потому раз­говоры о вере кончились. А сейчас, видно, снова митрополит ре­шил за хана взяться. И верно, ради его безопасности две сотни человек делают не мал крюк, да и обречены на тяжкий поход.

Хоть и привык Ивашка к таким походам, однако обидно.

* * *

Шигалей за время сидения в Касимове брюхо наел, обленился. Воины от безделья занялись торговлей — развозят по дальним де­ревенькам мелкий товар: бусы, ленты, шпильки, приколки, гре­бенки. Десятую долю —хану.

Но такая жизнь не по нутру. И днем и ночью Шигалей думает о Казанском престоле. Клянет хана Саипа и всех Гиреев. Ждет вестей из Москвы. А их нет и нет.

И вдруг радость! Конник примчался во дворец и через мину­ту распростерся перед ханом.

—     О великий и мудрый! Русские идут к тебе. Они уже близко!

Шигалей сразу понял — поход на Казань. Велел собирать вои­нов, приказал сжечь лубяные короба, в которых они развозили мелкий товар. Торговле каюк!

Ожил Касимов, зашевелились татары, забегали. Скребли ко­ней, точили ржавые сабли, молились аллаху. Хан оделся в празд­ничные одежды, хотел выбежать навстречу воеводе, но, взглянув в окно, осекся. По двору шел митрополит, а с ним двое монахов.

—     У, шайтан! — зло выругался Шигалей.— Видно, зря поднял я войско. Думал, в поход идти, а тут поп! Опять начнет приста­вать. Стоило в такую даль ехать. Эй, слуга! Приготовь быстро по­стель. Я болен.

Касимовские татары, увидев митрополита, бросили готовить оружие, плевались во все стороны. Мурза Латиф, тайный недруг Шигалея, посланный в его войско специально, чтобы упреждать Саип-Гирея о намерениях Москвы, уже совсем было подготовил всадника в Казань. А как узнал, что с русскими приехал поп, пре­дупреждать казанцев раздумал и ушел спать.

Когда Даниил вошел в покои, хан лежал под тремя одеялами, стонал и кряхтел.

—     Прости меня, владыка, что в постели встречаю столь поч­тенного гостя. Болен я, ой как сильно болен!

Митрополит ухмыльнулся и присел на скамью около кровати. Монах Шигонька встал за его спиной. Даниил долго и молча гля­дел на хана, потом грустно произнес:

—     По глазам вижу, хан, что занедужил ты сильно.

—     Слаб я стал, — тихо простонал хан.—Веру вашу принять бы­ло обещал, да, видно, поздно. До весны, пожалуй, не доживу. Вот и текие выстроил, могила готова, придется умереть в своей вере. Уж ты прости, владыка.

—     Бог с ней, с верой. Тебя жаль. Ты для великого князя в лю­бой вере брат. Большую надею он на тебя питал в деле предстоя­щем, да, видно, не велел бог.— Даниил перекрестился, притворно вздохнул и, повернувшись к Шигоньке, тихо молвил:

—     Иди-ко, чадо, во двор, скажи сотенному Ивашке, чтобы он скакал обратно в Москву, к князю. Пусть скажет, что хан тяжко болен и казанский поход вести немощен. Пусть шлет другого вое­воду.

Шигонька молча поклонился и шагнул к выходу.

—     Подожди, монах, поход на Казань поведу я!

—     Ты же умирать собрался, хан, — митрополит прищурил гла­за,— и уж текие выстроил.

—     «Текие, текие»! Хана в мавзолей кладут после смерти, а умирает хан в седле. Вот приведу войско в Казань...

—     Лежа на постели?

—     Фу, пустая башка! — Хан хлопнул в ладоши, вбежал слу­га.— Подай мои лучшие одежды, скажи моим аскерам, чтобы го­товились в поход, подавай угощение на стол. Ты что, не видишь, дорогие гости приехали.

—     Ты, владыка, и вправду святой человек! — воскликнул хан, когда сели за стол. — Исцелил меня, сразу из могилы поднял!

—    Все в руках божьих, великий хан. Стало быть, приведешь ты рать под Казань, а потом что?

—     Дам одну ночь отдыха, а на заре налечу на город и разнесу его на концах копий!

—     А потом?

—     Саип-Гирея на кол, крымцев всех выгоню...

—     А они соберут всю черемису горную и луговую — да тебе по загривку. Опять в Москву бежать придется.

—     Этот народ Казань с двух сторон сторожит. Ты верно ска­зал — они покою не дадут.

—            Сколько раз наши воины входили в Казань? Много раз. А оставаться там не оставались. Почему сие? Да потому, что опоры во^кР^{уг мало}- Почитай, совсем нет опоры-то. И порешил вели- и нязь на совете сей поход сделать с особым умыслом. Боль- ую рать повел он сам, и воины уже в пути. Пусть о ней казанцы .ют и ^{33 неи сл}едят. А ты, хан, бери своих воев, сажай на ко­ей, ну и для наших двух сотен лошаденок найдешь, да и поезжай *^азань- °Р°Д малость повоюй, для прилику. Татары тебя ото-

т и успокоятся. А в эту пору великий князь на них навалится.

^ПР^{ИДИ к}_и^Т0МУ месту, где Сура встречается с Волгою, и без по- х починай строить крепость. А построивши — держи ее до при­хода большой рати.

А вдруг я налетом Казань взять сумею? Тогда как? — спросил хан.

Времена иные настают, хан, и воевать надо по-иному. Сей­час налеты пора бросить. Ногой твердой на казанскую землю надо вставать, крепости свои вокруг Казани строить. Тогда не страшно будет и копье поднять.

Хан долго молчал, потом сказал:

Какой хороший воевода пропал!

— Где? Когда?

Про тебя, владыка, говорю. Зачем ты попом стал, непо­нятно.

Кесарю кесарево, богу богово — слышал такие слова?

Слышал, владыка, слышал. Пойдем посмотрим на моих джигитов.

Вечером Ивашку позвал Шигалей и сказал, чтобы воины выбрали из ханского стада по хорошей лошади и готовились к кон­ному походу. Воеводой будет сам хан, и пойдут они через неделю.

В КАЗАНИ

Саип-Гирей метался по комнате, будто барс по клетке. Сейчас, когда дорога каждая минута, хану не с кем посоветоваться, не на кого опереться. Его верный нуратдин мурза Кучак, как на зло, уехал из Казани и застрял где-то, старый шайтан!

Плохо быть владыкой чужого тебе народа. Если бы Самі был и Крыму, разве он ждал бы сейчас этого ободранного волка Ку- чака. Он созвал бы Диван, и все мудрые и знатные думали бы, как помочь беде. А здесь...