Видя, что укоры не производят на парня никакого впечатления, бабка резко оборвала стенания и, прищурив зрячий глаз, деловито заявила:

— А у нас вишь какие дела деются…

— Вижу, Леда, да лучше бы такое и не зреть, — глухо ответил Чеслав.

— О-о-о! Горе, страшное горюшко! — закачала головой Леда. — Не помню я, чтоб у нас такое раньше бывало… А ведь это я нашла усопших-то…

— Да уж слышал, — кивнул Чеслав.

— Вот люди! — возмущенно всплеснула руками Леда, едва не упустив свою клюку. — Так и норовят, так и норовят вперед тебя рассказать про то, чего сами и не видели вовсе! — В ее голосе прозвучала искренняя обида.

Молодой муж невольно усмехнулся на старухино возмущение. Бабка явно хотела быть единственным источником новостей в селении, и если случалось упущение, то очень страдала от этого.

— Ну так они ж, брехуны поганые, все одно не ведают, как оно было-то! — интригующе дернула она Чеслава за рукав.

И от предвкушения удовольствия от повествования на ее хитром лице появилось даже некое подобие улыбки.

Свой рассказ Кривая Леда начала издалека, с того момента, как поутру ее разбудила, испугав едва не до смерти, забравшаяся в лачугу соседская зверюга коза. И что был это плохой знак, старуха сразу поняла. Чеславу пришлось выслушать подробности изгнания козы из жилища и перечисление урона, который при этом был нанесен ее хозяйству, а также пожелание мучительной смерти мерзкой рогатой скотине. За этим последовал еще более подробный рассказ о переживаниях после такого утреннего потрясения, и это было лишь начало. Чеслав понял, что бабка еще только входит во вкус повествования, а потому слушал ее трескотню вполуха, так как Кривую Леду было сложно переслушать, для этого требовалось большое терпение. А уж она старалась…

— А она, погибель эта рогатая, ни в какую!

«Как там Кудряш? — крутилось в голове у Чеслава. — Вон как мается парень! Хоть бы не захворал…»

— Ну, тут уж я этой толстомордой лентяйке соседской высказала все сполна — и про урон, и про то, что за скотиной своей следить надобно, тем более если она такая поганка. Так она мне… — продолжала жаловаться старуха.

«И отчего именно с его кровью такая напасть приключилась?» — мелькнуло в голове юноши.

— А я ведь совсем случайно к ним забежала: думала застать еще тех чужаков! Так вот, подхожу я к их избе…

Чеслав, до того слушавший многословный рассказ бабки не слишком внимательно, насторожился:

— Каких чужаков?

— Как каких? — И тут глаз Кривой Леды прямо загорелся азартом, а голос понизился до шепота. — Так ты же ничего не знаешь!

Вот уж бабке удовольствие привалило: первой просветить несведущего! Да любая соперница ей в этом деле едва ли зуб не отдала бы за это.

Чеслав и в самом деле не знал о том, что ему с большой охотой поведала Леда. Та же, видя неподдельный интерес со стороны парня, живописала от всей своей души великой былинницы.

Оказывается, почти сразу после того, как они с Кудряшом покинули родимое городище, туда прибыли гости — двое чужаков из далеких краев. Один старший муж, «повидавший уже и переживший немало, да будто знает гораздо больше, чем сказывает», а другой совсем еще юный — «зелен, да горяч». Привел их проводник-охотник Тур из соседствующего с ними племени, с которым соплеменники Чеслава имели дружественный союз. Привел и оставил на попечение городищу.

Затерянные среди диких, труднопроходимых лесов, разбросанные порой на большие расстояния друг от друга, жители глухих поселений нечасто сталкивались с пришлыми из далеких краев. Бывало, конечно, что чужаки непрошеные, в основном кочевые ватаги, прорывались в их округу со злым умыслом разграбить, разорить да поработить лесной люд, но мало кто из них воротился обратно в вольные степи. Умели постоять за себя лесные племена и дать отпор разбойничьим набегам.

Но когда странники приходили с миром — то ли с честным обменом припасами съестными, утварью диковинной, оружием да другой всячиной разной, то ли, направляясь в края дальние или еще по какой надобности и заплутав, прибивались к поселениям, — то становились для лесных племен почитаемыми гостями. Их с добром принимали, а после препровождали и передавали от племени к племени, от городища к городищу, от хутора к хутору. Потому как заведено это было со времен незапамятных еще давними предками.

«Кто с дружбой и любовью к нам пожаловал, тот сродни брату стал», — считали их праотцы и им так поступать наказывали.

Для каждого лесного жителя было большой честью принять в своем жилище гостя. Ведь от странствующих пришлых можно было узнать много нового да диковинного о краях неведанных, дальних, о том, как люд там живет, как жилища свои устраивает да какую утварь имеет, о зверье чудном, да мало ли о чем…

Двое странников пришли в их городище с миром.

— Все еще и подивились, отчего это они у Горши в хижине стать пожелали, — живо размахивая руками, рассуждала бабка. — Уж их-то кто только не зазывал к себе на постой. И гораздо более почитаемые в селении мужи кликали. Ан нет, они со всеми приветливы были да ласковы, всех благодарили, а почивать к Горше с Истой отправились.

Такое желание и впрямь дивным казалось. Жилище, где обитала семья Кудряша, было одним из самых неказистых и тесных в городище. Хижина их, наполовину врытая в землю, местами с подпорченными временем бревнами и даже с прорехами в крыше, мало чем могла приглянуться гостям. А если еще учесть многочисленность ее обитателей, а потому и частую скудность припасов, то выбор пришлых был совсем неудачным. Но чужаки отчего-то поселились именно там.

— Совсем не понятно отчего! — вовсю удивлялась Кривая Леда.

— И куда же чужаки те делись?

Пытаясь поскорее узнать более важную информацию, Чеслав даже схватил старуху за руки.

— Так… Ой! Так ушли они накануне… — Леда от неожиданности чуть не поперхнулась. — Ай-яй, это я уж потом прознала. От сторожи. Сказывали, что пошли на глухой хутор, к Молчану. И как я это упустила? — искренне сокрушалась старуха.

— А отчего к Молчану-то ушли? За какой надобностью? — допытывался Чеслав.

Старуха на мгновение задумалась, почесала за ухом и тут же нашлась с ответом:

— Так он накануне был в селении, мед да смолу на наконечники для стрел сменять принес, кажись. Вот и разогнался с пришлыми. Да все потом не отставал от них, ходил следом, зазывал к себе на хутор, на постой. Уж очень ему хотелось, чтоб гости его кровь да лачугу уважили. Те, видать, ему и пообещали…

— Чеслав!

Молодой муж заметил, что в их сторону направился помощник волхва Горазд. Кривая Леда, вынужденная прервать из-за этого свой рассказ, едва жрец подошел к ним, обожгла его таким взглядом, что будь в руках у того солома — немедленно бы вспыхнула. Но в руках Горазд, на свое счастье, держал лишь небольшой кувшин.

— Волхв Колобор сильно обеспокоен самочувствием Кудряша, — обратился к Чеславу жрец с сочувствием в голосе. — Как бы чего не стало с парнем… Умом бы, часом, не повредился с горя. Вот, передает ему питье со снадобьем, покой да сон приносящим, — протянул он кувшин Чеславу. — А еще передай, что я для праха его родичей справную погребальницу смастерю. Пусть не беспокоится.

Горазд и впрямь слыл в их округе мастаком в работе с деревом. И погребальницы у него выходили ладные да знатные — такие, что даже из ближайших городищ приходили за ними. Умение это он от отца своего, ныне покойного, перебрал. Эту мастеровитость рассмотрел в нем жрец Колобор и еще отроком взял к себе в помощники, обучив искусству резать по дереву необходимую для капища утварь, а также делать обереги. Горазд давно уже превзошел в этом отца своего, а по части оберегов — и самого Колобора. Тем умением своим служил он теперь Великим, наделившим его талантом, и общине.

Молодой охотник взял у младшего жреца кувшин, поблагодарив его за заботу молчаливым кивком.

— Уж ты постарайся, Гораздушка, смастери, чтоб не хуже, чем у других, была, — не удержалась, чтобы не вмешаться, Кривая Леда. А как же без нее?