Руда уже хотела было вбежать в дом и вмешаться, да испугалась гнева родительского. Знала, что не следует женщине в дела мужские соваться.

Чеслав между тем продолжал:

— Кому, как не тебе, знающему лес лучше, чем свою из­бу, странность в нем какую приметить? А еще хотелось бы, чтобы ты...

Тут Чеслав притишил голос, и Руда, как ни старалась, но не смогла разобрать, о чем еще шептались мужчины.

Растревоженный паук — верный служка духа и хозяина жилища Домового, удивленно взирал с жерди из-под кры­ши на непривычную для столь раннего часа суету, зате­янную в доме по непонятному для него поводу. Огонь, что обычно в эту глухую пору еще едва теплился в очаге, слов­но набираясь сил к утреннему прыжку, сейчас полыхал во всю силу, накормленный домовитой Болеславой сухи­ми поленьями до отвала. Сама она, казалось, поглощенная хлопотами, то ловко сновала у очага, помешивая длинной деревянной ложкой варево в котле, то в который уже раз вытирала рушником стол, а после и миски, то складывала еще какую-то мелочь в стоявшие у двери на лавке сумы. Но если бы кто повнимательнее присмотрелся к ее суете, то за­метил бы, как время от времени женщина нет-нет да и за­мрет на месте, украдкой глядя на сидящих за столом пар­ней, тихо вздохнет и продолжит свое кружение по избе. И из тех брошенных украдкой взглядов станет понятно, что она так активно хлопочет, находя себе все новые и но­вые дела и специально забивая голову мыслями о хозяй­стве, лишь для того, чтобы не выказать своей тревоги, а то и горя, которое готово было выплеснуться слезами. И по­вод для того был основательный. Ведь опять ее ненаглядный выкормыш Чеслав с другом Кудряшом собрались в до­рогу, к тому же пугающе дальнюю и по ее, Болеславиному, разумению жуть какую опасную.

Чеслав замечал все тщетные попытки Болеславы скрыть свое волнение, но вида не подавал и, как и Кудряш, тер­пеливо и молча сидел за столом, ожидая, когда хозяйка подаст им снедь перед дорогой. А молчал потому, что все успокоительные и резонные слова Болеславе были уже сказаны многократно, но, как он понимал, мало чем по­могли. Несвойственное же Кудряшу молчание было вы­звано, скорее всего, большим недосыпом и слабой попыт­кой наверстать за столом прерванный ранним подъемом отдых.

— Поешьте горяченького, когда еще потом придет­ся... — нарушила молчание Болеслава, ставя перед ними миску с дымящейся ароматной кашей.

Кудряш, голова которого вот-вот готова была стукнуть­ся лбом о дубовый стол, от неожиданности вскинулся, но, быстро сообразив, что происходит, схватил вслед за дру­гом ложку. Чеслав же, зачерпнув из миски каши, отпра­вил дань предкам и духам дома в очаг, после чего принял­ся есть все так же молча.

Только когда они уже поели и, попрощавшись с домом и взяв сумы, переступили порог, Чеслав, не выдержав скорбных взглядов вышедшей вслед за ними Болеславы, тихо сказал:

— Обещаю, что беречь себя будем и зря на рожон лезть не станем.

— Не-е, я так точно лезть не стану, — поддержал това­рища Кудряш.

Видя по глазам Болеславы, что слова их ее вовсе не убе­дили, Чеслав как можно ласковее добавил:

— Мы ведь только разузнать к соседям наведаемся и сра­зу воротимся. Ты, Болеслава, и соскучиться не успеешь.

Она, не соглашаясь, покачала головой:

— Соседи-то те вон за сколькими деревьями да днями укрыты...

Не договорила, всхлипнула и замолчала — наверное, чтобы окончательно не разрыдаться. Она поцеловала пар­ней по очереди в лоб и, призвав Великих в помощники, отступила к дому. А потом даже нашла в себе силы слабо улыбнуться им на дорожку.

Перекинув связанные между собой сумы через круп Ветра, Чеслав дал команду трогаться. А вслед за конем че­рез спящее еще городище к воротам пошли и они с Куд­ряшом...

Тропа, что вела в ту сторону, где несколькими днями хода лежали городища племени их соседей, вела вниз вдоль реки. Повторяя все ее изгибы и повороты, она со­всем скоро переставала виться и исчезала, растворяясь среди деревьев. Другой тропы в том направлении не бы­ло. Да и зачем? Не так часто наведывались к ним гости с той стороны, да и вообще с какой-либо стороны, а сами поселенцы редко уходили далеко от городища, чтобы тро­па была усердно утоптанной.

Чеслав неторопливо шел по дорожке первым, за ним лег­кой поступью вышагивал резвый Ветер, а позади плелся все еще сонный Кудряш. Накануне они отнесли щедрые подношения на жертвенник Великим и, заручившись их поддержкой и напутствием волхва, теперь с легким сердцем и твердой уверенностью в успешном походе высту­пили в путь.

Они уже основательно прошли по тропе, и совсем ско­ро она могла исчезнуть из-под их ног, как внезапно Че­слав насторожился, остановился и придержал Ветра. Кудряш тоже перестал перебирать ногами. И когда шур­шание, что раздавалось от ходьбы последнего, стихло, стало понятно, что привлекло внимание Чеслава и заста­вило его остановиться. В прохладном утреннем воздухе хорошо был слышен волчий вой.

— Скажешь, опять твоя волчица? — спустя какое-то время спросил Кудряш, и в его голосе сквозило явное недоверие.

— Она... — прислушиваясь, ответил Чеслав.

Но похоже было, что слушает он не только вой далекой волчицы, а и еще что-то, скорее всего, не явное, а доступ­ное только его уху, а может, вовсе и не уху. И это что-то пробуждало в нем осторожность, заставляло не спешить двигаться дальше. По его напряженному лицу, по тому, как он начал вглядываться в окружающие их заросли, ло­вя малейший шорох, как резко поворачивал голову на лю­бой вскрик скрытых от глаз птиц, было видно, что юно­ша пытается разгадать какие-то понятные только ему знаки. И знаки те о чем-то его предупреждали.

А волчица, время от времени прерываясь, но снова за­чиная с новой силой, все продолжала свое унылое пение.

— Да мало ли в округе волков бегает? — не выдержав напряжения, брякнул Кудряш, пытаясь разубедить ско­рее самого себя.

— Ее я узнаю из всех...

Кудряш с явным сомнением покачал головой, но серд­це в его груди стучало с такой силой, что было понятно: он верит другу и разделяет его тревогу, хотя и не понима­ет, чем она вызвана.

Чеслав же, вдобавок к своей внезапной настороженно­сти, принялся медленно водить головой из стороны в сто­рону, глубоко вдыхая воздух, прикрывая глаза и лишь при выдохе открывая их, зорко вглядываясь в направле­нии, куда привлекал его, очевидно, учуянный запах.

«Совсем как волчина!» — подумал Кудряш, не зная, то ли смеяться при виде такого зрелища, то ли опасаться за рассудок друга. Но все же здравая мысль, что на любой охоте и запах — тоже след, немного его успокоила. Вне­запно парень с замиранием сердца подумал о том, что посвящение их в мужи племени, когда они, посвящаемые, пили волчью кровь и ели плоть его, очевидно, каким-то образом повлияло на Чеслава, наделив его, возможно, тем, что не получили другие. Ведь недаром старики в пле­мени говорили, что кое-кому после обряда дух зверя становится свойственным, родным более, чем другим...

Неожиданно Чеслав тронулся с места, но направился не прямо, а сошел с тропы, уводя за собой и отчего-то присмиревшего Ветра. Кудряш, в растерянности остава­ясь на тропе, с изумлением смотрел на друга, упорно про­дирающегося сквозь заросли.

— Куда?

— Пойдем... — уверенно позвал Чеслав.

Тяжко вздохнув из-за того, что не получает никаких разъяснений и вынужден слепо следовать за другом, Куд­ряш сошел с тропы. Нет, он, конечно же, доверяет чутью своего товарища, ведь столько раз оно оказывалось пра­вильным и отводило от них беду, но при этом очень хо­телось бы понимать, чего именно опасаться. Подобная не­известность пугала его еще больше, заставляя с тройным усердием крутить головой.

Они отошли на некоторое расстояние от тропы и те­перь двигались параллельно ей, прокладывая себе доро­гу среди труднопроходимых зарослей или, если была воз­можность, обходя их.