— Глаз имею верный, не раз доказавший зоркость свою и точность, а разум мой привык глазу доверять.

Колобор, словно и не заметив его раздражительности, слабо улыбнулся и грустно кивнул.

— Зимой на реке нашей твердь ледовую тоже видишь, но прыгать по ней шибко поостережешься, потому как знаешь, что под твердью той — вода опасная. Так, про во­ду скрытую ты знаешь, а видишь твердый лед. — Говоря это, он, не боясь обжечься, накрыл ладонью горящий в глиняной плошке огонек, так что в хижине стало тем­но, и снова убрал руку. — Так ведь и в другом бывает: ви­дишь одно, а что скрыто за ним, не всегда ведомо.

Чеслав внимательно слушал, стараясь понять, к чему ведет кудесник. А Колобор, уставившись на пляшущий огонек застывшим взглядом, продолжил все так же не­обычно тихо и размеренно:

— Лета мои немалые, Чеслав, ой немалые... Как сок жизнедающий по капле из дерева истекли. А без этого-то сока живого дерево сохнет. И до последнего вроде как крепок дуб и кроной еще зелен, да крона та уж ветвей но­вых не дает, все редеет и редеет... Так и я...

Все так же продолжая смотреть сквозь крошечный ого­нек светильника, жрец улыбнулся чему-то своему, пота­енному. Только теперь в этой улыбке была то ли усталость, то ли горечь, а может, и смиренная обреченность.

Внезапно Чеслав, обратив внимание на отрешенный взгляд седовласого мужа, направленный то ли в неве­домое прошлое, то ли в грядущее, а возможно, и в самое себя, и проникнув в смысл сказанного им, посмотрел на Колобора совсем другими глазами. И на празднествах разных, и во время проведения обрядов племенных, да и в повседневности суетной он привык видеть в волхве могучего, осанистого и величавого мужа в летах, чье мне­ние было непререкаемым, кто доносил им священную во­лю и мудрость Великих. А сейчас перед ним, сгорбившись от усталости, нелегкой жизни в суровых лесах и про­житых лет, сидел белый как лунь старик со спутанными волосами.

— Об ушедших годах нет горечи и печали у меня, — продолжил усталым голосом волхв, но тут же поправил­ся: — Ну, может быть, совсем чуть. Ведь я тоже всего лишь муж смертный и слабостями людскими не обделен... — Старик провел ладонью по лицу, словно стирая с него что- то внезапно нахлынувшее. — Смертный, которому племя наше доверило огромную честь и ношу — служить Веч­ным, а тем самым и общине лесной. И на то сил немало тре­буется. Возносить хвалу и мольбы богам каждый из люда может. А вот услышать и понять их мудрость да правиль­но растолковать ее — дар особый нужен. И ведь дар этот редко кому дается. Избранным! Наградили этой способ­ностью Великие и меня. Но я... — Неожиданно Колобор замолчал, но после, словно с новым вдохом набравшись решимости, снова заговорил. — Но я последнее время... не всегда волю Великих слышать, а то и разбирать стал. А у Миролюба, как оказалось, тоже этот дар есть.

После этих слов Колобора в хижине повисла напряжен­ная тишина. Колышущаяся тень от огонька в светильни­ке безмолвно подрагивала на лице старого волхва, а гла­за его испытующе смотрели на парня. И ждали, ждали понимания. Или смирения?

Но Чеслава не смутил тот требовательный взгляд, по­скольку червь сомнения, грызущий его, не был удовлетво­рен. Казалось, сказанное Колобором весьма разумно и все объясняет. Но было что-то неправильное во всем этом. Ведь племя не наделяло Миролюба священным правом толковать волю Великих! Не было для него испытаний и посвящения! А ну как ложны его слова и толкования? И представить трудно, какие оттого великие и страшные беды могли пасть на головы их соплеменников.

Чувствуя свою правоту и тревогу за судьбу родичей, молодой муж с упрямым вызовом выпалил:

—А где уверенность, что то, что вещает помощник твой, и впрямь воля Великих, а не самого Миролюба?

Заданный вопрос был столь неожиданным, а предпо­ложение таким дерзким, что Колобор даже подался на­зад, а глаза его расширились и черной тучей потемнели.

— Может, я и стал дряхлеть, но из ума еще не выжил! — воспылал негодованием волхв и даже затрясся.

Казалось, сказанное Чеславом раскаленным железом коснулось его старческого тела и прожгло до самого чув­ствительного места. Ведь поначалу Колобор, когда почув­ствовал, что временами утрачивает дар слышать Великих, а стоящий рядом Миролюб вдруг уверенно зашептал, и сам испытал потрясение сродни ужасу. Но, пережив первый шок, вида не подал, а продолжил повторять про­износимое помощником, словно сам слышит божествен­ное вещание. Уже по окончании священнодействия его стали тревожить сомнения, страхи и переживания по по­воду подлинности и происхождения слов, произносимых Миролюбом. Но после долгих раздумий, тяжких терза­ний и попыток перепроверить свою интуицию, волхв смог-таки убедить себя в их божественном источнике. Миролюб же и вида не подавал, что причастен к ним. Лишь видя затруднения Колобора, испив из чаши мудро­сти, начинал тихо доносить ему волю Великих...

Дрожащей рукой Колобор дотронулся до символа Даждь-бога на груди и уверенно, горячо зашептал:

— Чую я то, чую! — И после слабеющим голосом, слов­но еще раз убеждая самого себя, добавил: — Чую!

Во вновь повисшей тишине слышно было, как алчущая крови комариха затянула свою пронзительную песню, вы­бирая жертву на поживу. Вот только кого из них — стар­шего летами или младого?

Выждав какое-то время и, очевидно, поборов в себе ра­зыгравшиеся страсти, Колобор заговорил уже привыч­ным суровым тоном мудреца:

— Ты, Чеслав, хоть и молод еще, но не по летам здра­вый муж. Может, когда-нибудь возглавишь род ваш, а то и городище. — Увидев недоверие в глазах парня, он про­должил все так же уверенно: — Говорю слова эти, вовсе не хвалебные, а скорее справедливые, не чтобы задобрить тебя, а к разуму взываю и мудрости. Не мути тины реч­ной, не вноси смуту в общину и племя. Ей и так смертей наглых достаточно. От того только хуже будет...

Чеслава ставили перед нелегким выбором: скрыть уви­денное в капище, чтобы сохранить и так шаткое спокой­ствие среди соплеменников, или открыть тайну волхвов и, возможно, уберечь племя от еще больших бед. Что из­брать? Что будет меньшим злом для люда? Где сыскать ту мудрость?

— Я подумаю... — коротко ответил молодой охотник и, уже поднявшись, чтобы уйти, вспомнил, зачем шел к волхву. — То не пошесть была...

— Что? — не сразу понял Колобор, очевидно, все еще думами оставаясь в только что пережитом.

— Погибель семейства Горши, Молчана и чужаков — не от пошести сталась, — пояснил Чеслав. — В городище у Хрума смертей вовсе не было.

Лишь на миг Чеслав заметил в глазах волхва смятение. А далее Колобор уверенно повторил сказанное когда-то ранее:

— Великие мне про пошесть поведали.

«Уж не со слов ли Миролюба?» — пронеслось в голове у Чеслава. И по легкой судороге, пробежавшей по лицу жреца, он понял, что мысль эта не осталась тайной для старого волхва. Но вслух о том никто из них не проронил ни слова.

Уже дойдя до выхода из хижины, Чеслав внезапно оста­новился.

— Спросить хочу...

— Спроси, — отозвался Колобор.

— А кто еще в племени нашем этим даром обладает?

Даже в полумраке, разбавляемом лишь слабым огонь­ком светильника, было видно, как, весь напрягшись, по­добрался Колобор, как сжались его губы, а в глазах вспыхнул ледяной осколок гнева. Не надо было быть провидцем, чтобы понять: волхв, конечно же, догадался, о ком спро­сил его Чеслав. Знахарка Мара! Непримиримая вражда этих двух людей и ее причина, покрытая седой древно­стью, интересовала Чеслава не меньше других. И ведь у Мары был дар — Чеслав это знал точно.

— Не ведаю о таких... — От слов старика повеяло же­стоким холодом. Сжав символ Даждьбога в руке с такой гневной силой, что она даже побелела, Колобор проро­котал на всю хижину: — Сколько живет племя наше на этой земле, сколько стоит городище, Великие только в этом капище, заложенном по их божественному указа­нию и для служения им, волю свою гласят. А все осталь­ное — скверна!

И уже за дверью, а после и по дороге в городище в ушах Чеслава все еще звучало пронзительно холодное и гроз­ное: «Скверна!»