Чеслав живо представил взбучку, заданную Истой лю­бопытной соплеменнице. Уж чего-чего, а постоять за се­бя мать Кудряша могла не хуже самой Кривой Леды и в пе­репалках толк знала.

— И отчего бы это им так таиться?

Заметно терзаясь тем, что не знает ответа на этот во­прос, Леда даже ударила рукой об руку.

От избы, от которой они стояли неподалеку, донесся шум, заставивший Кривую Леду отвлечься. На пороге, вы­тирая руки рушником, появилась Болеслава и позвала:

— Чеслав, иди в хату. Варево стынет. С зори ведь не евши.

— Ну, Леда, бывай! — бросил парень женщине, словно только шел мимо, а не стоял с ней и не вел долгую беседу.

Глядя, как он удаляется, старуха едва не выронила свою палку. И было отчего! Выспросив про чужаков, он так и не поведал ей о том, что было на хуторе. А ведь обещал!

В Леде взыграло неудовлетворенное любопытство.

— А как же про хутор-то Молчана?! — во все горло крикнула она ему вслед. — Ты же обещался!

Чеслав на ходу развернулся и, махнув рукой, ответил:

— Завтра Кудряш воду поутру тебе снесет, все и обскажет, как было. Я скажу ему... — И бросился бежать к избе.

— Ай, злыдень! — неслось ему вдогонку. — Да чтоб вас, пустобрехов, упыри пожрали! Обижать сиротинушку...

Но Чеславу было уже не до нее.

Камень за камнем перетаскивая тяжелые и отбрасывая более мелкие в сторону, трудился Чеслав. Старая Мара, сидя рядом на трухлявом пне, терпеливо ждала, погля­дывая, как молодой муж разбирает каменное погребение. До этого она уже успела обойти округу в поисках трав, которые могли бы пригодиться в ее знахарском деле. Най­дя зелье, что могло стать снадобьем, она где цвет рвала, где листья, а где и коренья выкапывала. После она при­лежно и бережно сложила все собранное в суму и теперь дожидалась, когда же ее спутник закончит работу.

Нынешним ранним утром они — Чеслав надеялся, что никем не замеченные, — встретились в условленном ме­сте и отправились в путь. Он взял с собой Ветра, а пото­му основную часть дороги Мара проследовала верхом, и это ускорило их продвижение к месту, где Чеслав с Куд­ряшом схоронили под камнями мертвого чужака.

Камень за камнем... Камень за камнем... Усиливаю­щийся запах, исходящий от мертвого тела, говорил о том, что юноша приближается к конечной цели. Чеслав отки­нул еще один камень, и еще, и перед ним открылось ли­цо мертвеца, а смрадный дух ударил с двойной силой. За­жав нос рукой, он отошел в сторону.

Поднявшись с пня, знахарка подошла к разобранному по­гребению и присела на камни, без малейшего отвращения, внимательно всматриваясь в лицо почившего. Долго смо­трела она на то, что когда-то было человеком. После нашла небольшую палочку и продолжила осмотр с ее помощью.

Чеслав стоял в стороне, повернувшись в сторону солн­ца, мысленно прося Великих отвести от его племени смер­тельную напасть и обещая им за то большие дары и жерт­вы. Ведь его соплеменники были не самыми нерадивыми среди лесных жителей, всегда чтили и боялись богов, по­корялись их воле, чтобы вот так, в одночасье, сгинуть всем родам и люду, от мала до велика. Он так искренне и долго просил защиты у их покровителей, что и не заме­тил, как старая Мара оказалась возле него.

— Сдается мне, что язвы те... — тихо сказала она.

Чеслав вздрогнул и замер, ожидая, что же услышит да­лее. Знахарка не совсем уверенно, словно все еще продол­жая раздумывать, продолжила:

— И не пошесть вовсе...

— Не пошесть?

Чеслав ощутил, как тяжесть, навалившаяся на него ку­чей камней, которую только что пришлось перекидать, открывая схороненного, сошла, и он почувствовал такую легкость в груди, плечах, во всем теле, в ногах, что готов был бежать, приплясывая, по лесу долго-долго... Пока са­ми Великие не сказали бы: «Довольно!»

Но вместо этого юноша, приложив руки к сердцу, по­клонился в сторону солнца, Даждьбога-батюшки, закрыл глаза и возблагодарил за избавление Великих.

— А что же тогда это за напасть, что смерть сеет? — спросил он Мару, как только закончил возблагодарение.

Старуха ответила не сразу. Какое-то время она стояла, глядя вдаль, беззвучно шевеля губами, скорее всего, раз­говаривая сама с собой. А может, и не с собой вовсе?

Наконец ведунья подала голос:

—Думаю, потрава то... Яд гадюшный или травы какой смертельной соки... А скорее, того и того намешано. Нет, на пошесть не схоже, — покачала она головой.

«Но тогда кто-то же должен...»

Еще не успела народиться мысль в его голове, а Мара уже произнесла:

— И кто-то должен был ту потраву свершить!

— Кто? — выдохнул Чеслав и воззрился на знахарку, ожидая от нее немедленного ответа.

Мара же, бросив на него снисходительный взгляд, вы­званный, скорее всего, такой молодецкой горячностью, покачала головой:

— Сейчас про то лишь Великие ведают, да тот, кто свер­шил лиходейство.

Она сказала свое слово, и больше им нечего было де­лать у этого места, отмеченного каменным погребением. Незачем более тревожить покой усопшего. Прах его те­перь принадлежит земле-матушке Макоше, а дух, Чеслав надеялся, успокоится в селении его чужинских предков и будет утешен их богами.

Юноша снова заложил останки пришлого камнями, по­сле чего они с Марой тронулись в обратный путь к горо­дищу. Он — пеши, а женщина — верхом на Ветре.

Двигались молча.

Чеслав не знал, о чем думает старая знахарка, покачи­ваясь в такт движению коня и не замечая раскидистые ветки, что задевали ее лицо и голову. Но мог предполо­жить, что мудрую старуху одолевают те же беспокойные мысли, что и его. А он думал...

Он думал...

С одной стороны, слова Мары, что убила люд не пошесть, а потому и нет угрозы всему городищу, были хорошей вестью, а с другой — выходило, что и семью Кудряша, и чужака кто-то подло отравил. Кто? Зачем? Но сгинула и вся семья Молчана... И это случилось после того, как к ним отправились чужинцы. Сгинула по неосторожнос­ти или по чьему-то злому умыслу? И если кто зло такое в округе творит, то чужак это или свой?

«Мои-то в пепел сгорели, а Молчаново семейство нет...» — отчего-то всплыли в памяти слова Кудряша, сказанные на пожарище хутора. А он тогда, кажется, еще ответил, что это оттого, что его родичей сожгли с домом, как на погре­бальном кострище...

Чеслав внезапно остановился, и это вывело из задум­чивого оцепенения едущую следом за ним Мару.

— Чего закляк, парень? Примерещилось чего? Аль из темного омута раздумий своих со здравой мыслью вы­нырнул? — подала голос ведунья.

— Вынырнул... — ответил, не глядя на нее, Чеслав, до­думывая пришедшее в голову.

— И то дело. А то идешь и не разбираешь, куда ступить. Грезишь все...

— Думаю, Мара, далее к городищу тебе придется одной добираться, — поднял он глаза на знахарку.

— Умно, — усмехнулась старуха.

— Да тут уж не так и далече, — не обращая внимания на насмешку, серьезно сказал молодой охотник. — А мне поспеть кой-куда надо. Проверить догадку одну.

— Ну, если надо, так и ссаживай меня, — протянула ру­ки Мара. А когда он снял ее с коня, без обиды добавила: — Да будто мне внове ногами лес мерить!

Мара, как никто другой, почти всегда понимала Чесла­ва с полуслова, а если и не понимала, то чувствовала его. Возможно, чувствовала оттого, что именно старая зна­харка способствовала появлению его на свет и знала, что его рождение стоило матери жизни. Мара собственноручно вырезала его из материнского чрева, когда та, измучен­ная тяжелыми родами, уже готова была отойти в селение предков, забрав с собой и неродившееся дитя. А Мара по­могла ему увидеть этот свет.

Вскочив на коня и кивнув Маре на прощание, Чеслав повернул в сторону, откуда они пришли.

— Да хранят тебя духи лесные! — прошептала ему вслед ведунья.

Где верхом, а где и пеши, давая продых коню, заноче­вав по дороге в тихой низине, добрался он поутру к со­жженному хутору Молчана. Именно сюда вернули Че­слава размышления и пришедшая на ум догадка, которую он и хотел теперь проверить.