— Я тоже так считаю. Ведь если человек семь лет над чем-то работает как вол, так это должно чувствоваться, тут вы меня не разубедите. Это же все равно, что не видеть нос между глаз!

— Уважаемый...

— Да?

— Видите ли, в искусстве это выглядит несколько иначе. Бог его знает. Но мне кажется...

— Да? Я вас слушаю. Ну, так как же это выглядит в искусстве?

— Гм. Количество затраченного времени и труда —

— Не всегда пропорционально качеству.

— Да, что-то в этом роде.

— Я знаю. Что-что, а это я отлично знаю. Вы только посмотрите, к примеру, на молодое поколение. Скажем, художники — второпях намалюют что-нибудь, тяп-ляп, и ладно... Или композиторы — ни тебе мелодии, ни гармонии. О поэтах и говорить нечего, им даже кавычки поставить лень...

— Я, собственно, имел в виду совсем другое.

— Да знаю я. Что искусство невозможно высидеть. Это и Фадеев говорит, и Хемингуэй — он даже писал стоя. В конце концов, я ведь тоже... например, семнадцатую главу я написал стоя. Думаю, вы это почувствовали. Она такая плотная, крепко сбитая, верно?

— Честно говоря, я этого не заметил. Но мы как-то все время уходим от существа вопроса.

— Вы правы. Давайте конкретно. Что бы вы посоветовали переработать в моем романе?

— Наверное, я все это время выражаюсь неточно. И мне, пожалуй, уже нужно спешить... Поймите же наконец! Речь идет не о деталях или отдельных местах, которые нужно бы переработать.

— А о чем же?

— Так сказать... о целом. И, возможно, даже не о рукописи. Возможно... о вас —

— Ах, так, вот оно что. Понимаю. Вы намекаете, что я просто-напросто бездарь.

— Такую формулировку я бы себе никогда не позволил.

— Еще бы. Ведь с вами не согласился бы весь наш город. Семь лет я посвятил этой работе. Семь, а то и восемь. Ни о чем другом не думал, семью забросил, друзей порастерял, здоровье испортил. Но я говорил себе: ты должен выдержать. Должен дописать. Это твой священный долг.

— Гм. Вы так думаете?

— Простите, не понял.

— Вы думаете, это было вашим долгом?..

— Определенно! А ради «чего еще я бы трудился? Из честолюбия? Жажды славы? Жажды денег? Могли бы вы подумать обо мне такое?

— Нет-нет. Я почти уверен, что нет.

— Вот видите. И я выдержал. Теперь мое произведение закончено. Вот оно лежит перед вами. Так сказать, дело всей моей жизни. Я знаю, что оно несвободно от ошибок — но бог мой, у кого же их нет, что есть совершенного в этом мире, полном суеты и отчуждения? Не так ли? Но я готов исправить все ошибки. Переработать рукопись. До основания, если понадобится. Работы я не боюсь. Вы мне только скажите: где, что, как. А я уж сумею засучить рукава. Почему вы молчите?..

— Боюсь, мне пора уже идти на совещание.

— Вы не хотите сказать мне правду!

— Да нет же, разумеется, нет. Но только... боже мой, ведь это такая страшная ответственность...

— Я сделаю все, что вы мне прикажете.

— Но я ничего не могу вам приказывать... Это безумие!

— Тогда посоветуйте. Мне все равно, как это назвать.

— Я же говорил, что вам следует обратиться еще к кому-нибудь.

— Нет... Об этом не может быть и речи. Вашего отзыва мне достаточно. Что мне нужно переработать?

— ...Ничего.

— Ничего... Это значит... что вся моя работа ни на что не годится? Что у меня дарования ни на грош? Что я впустую растратил эти семь лет? Что лучше бы мне пьянствовать по трактирам, как это делаете вы и ваши приятели-редактора? Или ездить за город на дурацкие семейные прогулки по примеру этих жалких обывателей? Или просто броситься в колодец? Так, что ли?

— Что вы, ради бога. Ни в коем случае.

— Тогда что же? Что? Некоторые говорили, что мне лучше бы заняться керамикой. Но я всю жизнь хотел стать писателем. Просто у меня такое чувство. Это мое призвание. Только слово переживет века. Вы согласны со мной? Вот теперь вы мне говорите, что вся моя работа — жалкая халтура.

— Я этого вовсе не говорил.

— А что вы говорили? Композиция ни к черту, образы никудышные, язык — ни рыба ни мясо, тоска зеленая, манная каша. Вот так-то. Одним словом, все верно.

— Так что же верно?

— Они были правы.

— Кто «они»? О чем это вы?

— Правы были те, кто говорил мне: не давай ему читать, иначе тебе конец.

— Как это: конец?

— Они говорили: «Не пускай козла в огород!»

— Простите, но я вас не понимаю.

— Они мне говорили: ты будешь у него в руках. Разве можно давать роман на рецензию романописцу? Да он учует конкуренцию за сто верст! Он из тебя все нервы вымотает, отобьет охоту писать, очернит перед всеми! А потом попробуй только сунуться со своей работой к другому — да он любого обработает заранее, а тебя оклевещет, обвинит во всех грехах, в порошок сотрет. Вот что мне говорили — и я вижу, что они были правы!

— Но, позвольте —

— Вообще-то я вас понимаю. Возможно, и я бы на вашем месте поступил так же. Может, и мне бы не хватало моральных сил. Не хватило смелости. Врожденной порядочности.

— Думаю, нам пора заканчивать этот разговор. Совещание наверняка уже началось.

— Ну что вы! Что вы! До конца еще далеко, уважаемый «наставник»! Вы обо мне еще услышите. Не думайте, что я буду молчать о том, как вы поступаете с начинающими авторами, которые обращаются к вам с уважением и доверием. Вот ишаки безмозглые!

— Послушайте, ведь я же вам —

— Вы разделываетесь с ними, опасаясь, что когда-нибудь их книги потеснят вашу продукцию. Вы боитесь за свою дачу, свою машину, свой счет в банке!

— Я прошу вас уйти!

— Конечно, я уйду, ни на минуту здесь не останусь! Но вы еще пожалеете, голову даю на отсечение! И года не пройдет, как я положу на этот самый ваш стол подарочное издание моей книги, которую вы оплевали и гнусно опорочили! Не думайте, ее уже читал один режиссер — будьте уверены, ее экранизируют! Вопреки вашему карканью, вашим низким интригам, вашим настойчивым попыткам обескуражить меня, отбить охоту к творчеству, связать меня по рукам и по ногам!

— Я вам с самого начала сказал, что могу и ошибаться.

— Так оно и есть! Да я это с самого начала знал! Я не дурак! Я принес вам рукопись только для того, чтобы увидеть, как вы кипите от злости! Вот лучшее доказательство, что я написал отличный роман!

— Прощайте.

— Честь имею кланяться! Мое почтение! Даже рюмашечку мне не предложил! Вот она, культура! Где была моя голова, когда я обратился к такому завистливому, корыстолюбивому, узколобому лицемеру!

— Уходите же наконец, черт вас подери!

— Ну-ну, оскорбляйте, обижайте меня! Пожалуйста! Сегодня я ничто, а у вас сила, подкупленные редакторы, влиятельные друзья-товарищи на самых высоких постах! Но завтра... завтра будет иначе! Будьте покойны! Это я буду поглядывать на вас сверху вниз, да! Напрасно вы поворачиваетесь ко мне спиной! Все равно я вижу страх в ваших глазах! Все вижу! Да вы в штаны наделали!

— Если вы сейчас же не уберетесь отсюда

— Ухожу. Мне здесь делать нечего. Не хочу дышать одним воздухом с вами! Ухожу! Но вот еще что. У меня есть предложение. Вы меня слышите? Давайте помиримся. Давайте напишем роман вместе, что вы на это скажете? Напишем вместе, будем работать рука об руку, а гонорар поделим. А? При условии, что мое имя будет стоять на первом месте. Разве это не справедливое требование? Ну ладно, пусть будет по-вашему: в алфавитном порядке. Умный уступает первым. Что вы так смотрите на меня? Ну хорошо. Отдаю вам роман целиком — за десять тысяч. Бог с ним, пусть он послужит вам сырьем. В свободные вечера надиктуете его заново — и готово дело. Материал что надо, это вы не станете отрицать. Я дам расписку, что отказываюсь от всех прав. Ну там от гонорара и прочего. Ну, за чем дело стало? Гм. Пять тысяч — идет? Согласитесь сами, дешевле никак не могу — это же труд всей моей жизни! Ну как? Последняя цена — три тысчонки. Стыдно было бы меня обкрадывать.— Боже! Что это было? Пресс-папье?! Люди добрые, он же хотел убить меня! Хотел прикончить меня только за то, что я талантливее. Да ведь это убийца. Самый настоящий убийца! Кровожадный убийца!