– Послушай, Лазарь, лучше не выводи меня! Не повторяй этих глупостей! – кричал Каиафа. – Мы же не в первобытном веке живем, а в просвещенном первом веке! А ты мне пудришь мозги всякими суевериями! Выкладывай карты на стол: как вы это подготовили, отрепетировали, закамуфлировали? Я хочу знать! Я должен знать! Завтра этот чужак может катастрофически усложнить мне политическую ситуацию! За любой аргумент против него я никакого золота не пожалею!

– Но ведь Он... – упрямо сказал Лазарь, – в самом деле воскресил меня из мертвых.

– Так ты не перестанешь? – Каиафа схватился за сердце. – Какая тупость! Какой фанатизм! А может, ты какой-нибудь дряни нанюхался? Похоже, у этого человека есть методы, которые нам и не снились...

Он помолчал, хрипло дыша, потом произнес деловитым бесцветным голосом:

– Лазарь! Я тебя сделаю генеральным директором фирмы братьев-близнецов! Но ты заявишь перед синедрионом, что вы сговорились и что ты никогда не был мертвым. Договорились?

– Но я был мертвым, – ничего не понимавший Лазарь еле шевелил губами, – и Он меня воскресил. Как только Он воззвал... – Тут Лазарь понял, что нет никакого смысла продолжать.

– Значит, нет, – вздохнул Каиафа, первосвященник ерушалаимский. Наступила долгая тишина. – Пусть будет так. Ничего другого вы и не заслуживаете, кроме того, что вас ждет. И катись отсюда, – вдруг взвыл он фистулой, – чтоб я тебя здесь больше не видел, пока я тебя не посадил, ты прохиндей, ты вредитель!

– А мастерская?.. – спросил Лазарь вожделенно и бессмысленно.

Каиафа схватил какой-то металлический предмет и швырнул его туда, где стоял Лазарь. Напрягши последние силы, тот уклонился лишь в последний момент.

Уже близился рассвет, когда Лазарь добрел до Вифании на распухших ногах, с огнем во всех суставах, с болезненно пересохшим горлом. Он не знал, сколько времени был в пути, день или три дня, события недавнего прошлого перемещались у него в голове, где-то в самой глубине засела боль, более мучительная, чем скрежещущий зубной нерв и удушье в груди. Увидев в конце улочки родной дом, он остановился. Представил себе вечно озабоченную Марфу, полезную как плуг, надежную как четыре времени года, и прелестную Марию, воплощение радости и пламенного экстаза, – и мысленно увидел свое тело и душу: обгоревший стебель, истлевший цвет. Лазарь повернулся на каблуках развалившихся сандалий и пошел прочь.

Он пришел к пещере, из последних остатков сил отодвинул камень от входа, дополз до каменного гроба и перевалился через его край. Потом вытянулся на его твердом шершавом дне и стал ждать. Когда забрезжил день, он почувствовал, как из далекой дали к нему приближается облегчение.

Рапорт[1] генерала Отелло[2]

Срочно! Совершенно секретно!

Официальное сообщение, почтовый сбор уплачен.

Благородному дожу венецианскому

Васко Гаспарино Корсаньяни,

как и всей славной Синьории,

Венеция

Нижеподписавшийся пехотный генерал Христофоро Отто Моро приветствует настоящим посланием благородного дожа и высокородных господ сенаторов и обращается к ним с чрезвычайно важным сообщением, а также с почтительной, но и настоятельной просьбой дать ответ и указания, как действовать в данной ситуации; ответ было бы желательно вверить в руки лоцмана, который доставит это донесение, человека надежного и испытанного в боях.

Прежде всего оказалось, к сожалению, что сообщения о воинской силе неприятеля, которые я — полагая, что их источник достоверен,— передал славной Синьории, не соответствуют действительности. Бриг, на котором мой адъютант, прапорщик Яго, сопровождавший мою жену и ее свиту, плыл из Венеции на Кипрос, действительно наткнулся на обломки двух турецких галер, однако сообщение, которое он мне затем передал, а именно, что недавняя буря уничтожила весь флот Лала Мухамеда Паши, оказалось абсолютно ложным[3]. Правда, как мне только что сообщила моя разведывательная служба, заключается в том, что две дюжины неповрежденных оттоманских кораблей пристали к острову Родос, где присоединились к остальным военным кораблям Селима II, укрылись за островом с подветренной стороны, переждали бурю, а теперь готовы высадиться на Кипросе, чьи непревзойденные природные красоты, романтические уголки и благодатный климат давно уже вызывают в них вожделение[4].

Также и состояние фортификационных работ в цитадели не соответствует моему описанию в очередном отчете № 36/А от июня с.г., составленном на основании подробного доклада моего адъютанта Яго. Строительство фортов и заграждений против османских десантных челнов не только не продвигалось согласно плану, но и явственно отстает, так что не исключена критическая ситуация при обороне острова, если объединенный турецкий флот решится напасть в ближайшие дни. Полагаю, что в этом случае мы бы не удержали побережье и низменность Мезаорию и были бы вынуждены отойти в леса («маки») Троадских гор, чтобы вести партизанскую войну до прибытия подкреплений из Венеции, присылки которых я еще раз настоятельно прошу[5].

В-третьих, я вынужден констатировать, что моральный дух войск на острове чрезвычайно низок; и в этом случае предыдущие донесения, некритически позаимствованные у моего адъютанта Яго, следует считать необоснованно оптимистическими и в конечном счете посланными вследствие настояний славной Синьории представить ей отчет о ситуации немедленно после моего прибытия на остров. Находясь на службе, офицерский корпус потребляет спиртное в невероятных количествах, больше даже, чем в Бергамо или Вероне, отсюда частые кровавые схватки между офицерами, субординация не соблюдается, а дисциплина рядового состава ниже всякой критики. В этой ситуации на эффективную оборону от войск Селима может рассчитывать только фантаст, я же, как хорошо известно, таковым не являюсь.

Однако возникает вопрос — и ответ на него является подлинной целью этого спешного письма: как все это могло случиться, в чем причина неразберихи, источник ложной информации и первопричина распада оборонительной системы острова, если уж называть вещи своими именами?

Этот ответ гласит: мой адъютант, прапорщик Яго, кадровый офицер нашей армии,— турецкий агент.

Должен сказать, что он вызывал у меня подозрения с первой же минуты. Сначала я полагал, что дело лишь в обычной антипатии, проистекающей из совершенно личностных моментов[6], или в профессиональной неприязни[7], но когда впоследствии я объединил отдельные симптомы и привел их к общему знаменателю, я осознал, что иного объяснения нет: Яго подкуплен османами, он турецкий шпион.

Эту гипотезу окончательно подтвердило письмо, перехваченное вчера моей контрразведкой и бесспорно написанное рукой Яго (я это проверил, попросив его сделать для меня несколько заметок о размещении крепостных пушек в Фамагусте). К письму был приложен план наших укреплений с обозначением недостроенных, слабо защищенных участков, а также несколько явно зашифрованных фраз, которые на первый взгляд не имеют никакого значения (в них говорится о погоде, о рыбе, о пиниях, о кипарисах, о доступных женщинах и тому подобном), но определенно содержат тайные сигналы для генерального штаба Селима. Поэтому я прошу славную Синьорию безотлагательно передать этот случай инквизиторам[8], чтобы она тотчас же дала мне согласие на взятие под стражу и заключение в тюрьму прапорщика Яго, антивенецианская деятельность которого настоящим неопровержимо и яснее ясного доказана.