Он подробно расспросил, как схватили Хакима казаки, как он спасся. И остался очень доволен находчивостью Хакима.

— Значит, Аманкул прав: казаки, действительно, перепугались, — улыбнулся Кален. — Скоро они побегут отовсюду вместе с правителями из Кзыл-уя. Там восстал полк дружинников, прогнали офицеров велаята и всех чиновников. Сейчас полк отправился в Уил, чтобы прихватить по пути молодых юнкеров кадетской школы и присоединиться к красным. Говорят, что сегодня-завтра освободят от атаманов и город Теке.

— Значит, и в этом Аманкул был прав, — рассмеялся Хаким. — О событиях в Джамбейты я от него узнал. Это радостная весть. Объединятся все разбросанные отряды… Об этом давно уже все мечтают.

Последние слова особенно заинтересовали Калена.

Хаким стал рассказывать обо всем, что знал,

— Абдрахман Айтиев вместе с братом и несколькими джигитами отправился в А. кбулак, а оттуда — в Темир. Там он поднял джигитов из рода Тама, Табын, Алим, собрал тысячи добровольцев. Летом захватили целый обоз с оружием, винтовок и патронов хватит на целый полк. Поднять дружинников и связаться с Букеевской Ордой было поручено Капи Мирзагалиеву, что он и сделал. Теперь Капи приведет сюда полки из Орды Жанакала.

— Тогда и мы не будем сидеть сложа руки, — сказал Кален. — Пусть, начиная с рыбаков, все способные джигиты оседлают коней. Лучшие станут солдатами отряда Абе-ке, остальные будут поварами, снабженцами. Ты когда едешь?

— Завтра с утра.

— Счастливого пути! Возьми с собой Аманкула. Он будет хорошим спутником. Лучшего связного не найдете. Передай привет Абеке. Скажи, что найдем все: и джигитов, и коней, и подводу, и продовольствие.

На другой день, еще до зари, Хаким отправился в далекий путь вместе с Г речко и Аманкулом — в отряд Айтиева.

Хаким спешил в отряд Абдрахмана Айтиева.

Помимо поручения, полученного им в Богдановне, он собрал немало ценных сведений. Он не только доставил воззвании, подписанные лично Бахытжаном, и объявления подпольного штаба учителям, сочувствующим большевикам, но и узнал о восстании джамбейтииских дружинников и о том, что свыше трехсот вооруженных джигитов отправились навстречу отряду Айтиева. Об этом говорили и Аманкул, и учитель Кален, и многие другие, побывавшие в последние дни в Джамбейты. «Надо выслать навстречу гонца, чтобы указал дорогу в отряд. Нужно хорошо встретить храбрых дружинников. Если увижу Нурума и, может быть, Мукараму, я стану самым счастливым человеком! Что бы там ни было, я пойду со всеми в Уральск. Город непременно освободят, эта радость не за горами. Увидеть бы Дусю и ее отца! Послушать бы пламенную речь Дмитриева! Скорее бы!»— мечтал Хаким, проезжая мимо Есен-Анхаты в сторону Кабанбая.

Хаким уже забыл о том, что только вчера еле вырвался из когтей смерти. Лицо его сияло, в глазах играла радость. То и дело он шевелил губами: в душе складывались красивые, светлые слова. Он улыбался мягкой, нежной, как шелк, улыбкой,

«Гречко, друг Гречко. Он спас не только Мендигерея, он и мне помог избавиться от верной смерти. Не будь его — кто знает, как бы все обернулось! Если бы он не предупредил меня, я бы поехал с этими головорезами до самого Бударина. А там… Хороший Г речко, с добрым сердцем. Таких сострадательных людей не всегда найдешь. Кстати, он говорил, что видел разгром Бородинского полка, даже был участником этого сражения, на своем горьком опыте узнал стремительный натиск Красной Гвардии. Надо его поскорее привести к Айтиеву, пусть расскажет о Красной Армии. Это всколыхнет добровольцев! Надо спешить, спешить!»— Хаким пришпорил серого скакуна, подаренного ему Аманкулом из чужого табуна.

Хаким опередил с Гречко Аманкула и крупной рысью вырвался вперед. Словоохотливый Аманкул все выжидал удобного случая, чтобы заговорить с Гречко. Его очень забавляла казахская речь тихого с виду русского мужика. Он тщательно выговаривал слова и украшал свою речь казахскими поговорками.

— Почтенный урус, вы очень вкусно говорите. У нас есть Акмадия, когда он говорит, всегда причмокивает губами, не сразу его поймешь. А вы, ей-богу не вру, похожи на муэдзина Айкожу. У него такая же острая бороденка, как у вас, но только не рыжая, а черная. И посадка такая же, словно не в седле сидит, а на иголках. И даже поводья держите одинаково: руки вперед вытягиваете. Неужели руки не устают?! У меня бы давно отвалились. Айкожа тоже худой. Но по летам он, наверное, чуточку старше вас. Ему уже пятьдесят. А вам сколько? — неожиданно спросил Аманкул.

Выяснилось, что Гречко хорошо знает казахское летоисчисление. Аманкул же был убежден, что и русские определяют свой возраст по животному циклу.

— Нынешний год — год змеи. Я родился в год змеи и еще встречал его дважды, значит, мне тридцать девять, — степенно начал объяснять Гречко. — Ты говоришь: на Ай-кожу я похож. Ты тоже похож на других табунщиков, но поехал с нами, цель у тебя другая.

Аманкул не знал, что сказать. Он заглядывал в лицо Гречко, стараясь как бы показать, что ему не все понятно.

— Ты любишь свободу, а свободу дадут только красные. Я вот тоже еду к красным. Значит, желания наши с тобой одинаковы — мы с тобой похожи.

Аманкул восхищенно цокнул.

— Почтенный урус, ты умный человек, умнее нашего хазрета Хамидоллы. Даже самого Шугула умнее. По уму, пожалуй, ты сравняешься с Каленом-ага. Дети у тебя есть?

— Есть. Чтобы они были свободны, я удрал от разбой-ников-казаков. Я русский кедей, ты казахский кедей.

— Ты тоже пастух?

— Нет, я не пастух, бедный крестьянин. У меня есть конь, корова, клочок земли. Хорошую землю казаки не дают, хорошую траву косить не позволяют. Если им конь нужен — твоего берут; арба у них сломается — твою запрягают. А если человек нужен — атаман тебя погонит, куда захочет, да еще и оскорбит. «Хохол не ровня казаку. Что хохол, что киргиз — одинаково скоты», — говорит. А на войну насильно отправляют. Я их должен поить, кормить, пасти и седлать их коней, обед варить, дрова носить, ну прямо малай, да и только!

Аманкул покачал головой. Жизнь тихого русского показалась ему чересчур жалкой.

— Кокол — это карашекпен? — поинтересовался он.

— Хохлами называют украинцев, а карашекпен — это оседлый шаруа, который землю пашет и сеет. Богатый казак считает себя выше и тех и других — выше всех.

Ехали они подальше от аулов, по степи, по пастбищам, по ковыльной холмистой степи, по долинам, где косяками паслись табуны. Здесь было интереснее, чем на однообразной унылой дороге. Останавливались у табунщиков, приютившихся в затишье кургана, делились скудным содержимым торсуков и корджунов, а ночевали в одиноком зимовье. Случайно встретившись с волостным, они назвались нарочными, едущими с донесением велаята в Актюбинск. Волостной принял их с большим радушием. А беднякам они рассказывали, что служат в отряде Айтиева, скоро сюда вернутся и принесут свободу. Времена баев и тюре прошли.

На третий день до них дошел слух, что возле Чингирлау стоит большой отряд дружинников. Путники заспешили туда, Хаким и Гречко еще издали увидели необычное оживление возле родника.

— Между крайним большим домом со скирдой и двумя зимовьями б долине без конца носятся верховые. Это неспроста, — сказал Хаким. Гречко посмотрел, сощурясь, и решил:

— Там, должно быть, штаб. А те двое, что поскакали в степь, видать, разведчики.

Хаким направил коня прямо к большому дому.

Навстречу вышел солдат в шинели, в старой изношенной шапке, в тяжелых казахских сапогах с войлочными чулками внутри и потребовал документы.

— Веди нас в штаб. У меня есть секретное донесение, — сказал ему Хаким.

Ни о чем не спрашивая, солдат в огромных сапогах повел их к дому.

— Наверное, важная птица, этот русский? — полюбопытствовал солдат, кивая на Гречко.

— Это я его поймал, — объяснил Аманкул. — Налетел на них с горы, а они давай драпать. У кого были хорошие кони — убежали, а этот на кляче отстал и попался. Но он не казак, а кокол. Тихий, смирный.