Самый дорогой, самый близкий человек тоже сейчас с ним, в походе. В серой толпе она кажется дикой серной, отставшей от своей стайки. Вон сидит она, погруженная в сладкие думы. Одна среди хмурых, обожженных солнцем и стужей мужчин. Еще совсем юная, неопытная девушка-татарка решилась на трудный, изнурительный путь вместе с огрубевшими душой и телом воинами.

Но хмурые лица в серых шинелях не были чужими Му-караме. Будто озаренные светом девичьих глаз, все они слушались ее, как дети.

— Наша девушка-локтр, — с восхищением говорили джигиты, указывая на тарантас.

— Иди к девушхе-локтру, она перевяжет тебе руку, — слышалось среди солдат.

Как тут не гордиться Нуруму! Полюбившаяся всем «девушка-локтр»— не только его хорошая знакомая, но и близкий, родной человек. Он готов все сделать ради нее и старается держаться со своей десяткой поближе к тарантасу. Уйдет отряд вперед — Нурум придерживает коня, ждет, пока догонит обоз. Если же обоз уходит вперед, десятка Нурума догоняет его. Весь обоз с продовольствием, боеприпасами, походной кухней, с девушкой плотно оцепили солдаты.

Впереди в бескрайней степи замаячил одинокий всадник,

— Верховой несется навстречу!..

— Смотри: солдат!

— Да ну! Обыкновенный путник!

Солдаты оживились, вытянули шеи, уставились вдаль.

Впереди возвышался небольшой холм, через который тянулась дорога. Всадник ходко спускался по западному склону холма. Вскоре стало ясно, что это военный: одежда удобно облегала его, посадка легкая, кавалерийская, за спиной моталась винтовка.

— Охотник скачет! — решили вслух некоторые.

Между тем всадник повернул коня прямо к ним и, показывая, что очень спешит, он пускал коня то в намет, то крупной рысью.

— Нурум, бери одного из джигитов и скачи навстречу. Разузнай, военный ли? Если начнет расспрашивать, веди его ко мне, — приказал Жоламанов.

Хотя загадочный всадник выскочил откуда-то сбоку, сотник предполагал, что он из Уила. Через несколько минут отпали всякие сомнения: вёадник был военным. На нем была шинель, на боку висела сабля, всем своим обликом он походил на офицера. Нуруму показалось, что он даже поднес руку к виску, отдавая честь. «Кто он такой? Не гонец ли главарей Уила? Или разведчик? Хочет разузнать наш путь?..»

Из сотни Орака, ушедшей далеко вперед, прискакал к Жоламанову джигит, чтобы узнать, что за всадник. Солдат из третьей сотни не успел доскакать, как Нурум привел путника к Жоламанову.

Всадник оказался хорошо слаженным, коренастым джигитом с холеными черными усами. Глядел он открыто, смело и, судя по всему, был не робкого десятка.

— Счастливого вам пути, граждане! — обратился он ко всем, а Жоламанову отдал честь.

Цепким взглядом оглядев обступивших его джигитов, он стал ждать, что скажет командир.

Жоламанов был близок к братьям Алибековым, во всем равнялся на них. Он с самого начала был против жестокой палочной дисциплины среди казахских джигитов. На выходки буяна Жолмукана он старался смотреть сквозь пальцы, за что руководители штаба разжаловали его в рядовые. Но в день «большого бунта» Жоламанов решил смирных, чумазых казахских джигитов, за которых он всюду, где мог, заступался, повести в поход за свободу. Мамбет пользовался среди солдат большим весом, но был излишне горяч, не раздумывая, все ломал и рушил на своем пути. Жоламанов, напротив, был сдержан, рассудителен. Он решил расспросить всадника, а потом доложить Мамбету. «Не может быть, что это случайная встреча», — подумал Жоламанов.

— И вам также, незнакомый путник, доброй дороги! Случайная встреча не развяжет языки, говорят старики. Однако все же позвольте полюбопытствовать: куда путь держите? — холодно спросил сотник.

Всадник пропустил его вопрос мимо ушей, спрыгнул с коня, закинул повод на луку седла, чуть освободил подпругу, похлопал коня по шее, расправил спутавшуюся гриву, потрепал челку. Темный мухортый конь сначала казался обыкновенным кавалерийским конем, но опытный глаз Жоламанова заметил, что конь — смесь с аргамаком — высокий, стройный, тонконогий, широкогрудый, хвост жидковат — все признаки южной породы. По крутому крупу, по потному тебеньку было видно, что конь хорошо ухожен, отлично тренирован, силен и вынослив. Всадник не торопился с ответом, занятый своим делом. Всем своим видом он как бы говорил: вот такой я человек, как видишь, все у меня нормально, все в порядке, нет никаких причин для тревог и волнений, главное, чтоб сам был здоров и конь твой свеж. Успокоив разгоряченного коня, он еще раз оглядел удивленных его поведением джигитов и как будто только сейчас вспомнил о вопросе командира.

— Да будет легким ваш путь! Доброе слово — половина счастья, говорят. Вы мне тоже пожелали доброго пути, спасибо! — Всадник прямо взглянул на Жоламанова. — Путь мой кончился удачно. Встретившись с вами, я достиг того, чего хотел. Это вы… — незнакомец чуть замешкался, взглянул на знаки отличия Жоламанова… — старшина, возглавляете отряд? Будьте добры, слезьте с коня, мне надо с вами поговорить.

Жоламанов сдвинул брови. Офицерские замашки незнакомца не понравились ему.

— Мне нечего скрывать от своих джигитов. У нас у всех, господин прапорщик, одни думы, одни желания, один путь. Нет у нас ни особого начальства, ни безголосых подчиненных, — резко сказал он.

— Нет, нет, что вы! — воскликнул прапорщик. — У меня нет никаких секретов, просто я хотел поговорить по личному делу с сотником. Вы же, кажется, сотник?

— Ну, скажем, сотник. А что?

Прапорщик улыбнулся.

— Человек в пути всегда осторожен и недоверчив. Это понятно и… справедливо. Особенно сейчас. Понимаю вас, сотник, хорошо понимаю… Джигит в гневе все равно, что буря: хочется ему все смести и разрушить на пути. Я и сам опасался было в начале, но теперь восхищаюсь спокойствием и сдержанностью ваших джигитов. Скажу прямо: ваш поход — поход смелых и отважных. Путь бесстрашных джигитов под вашим командованием можно определить только словами: дерзание, мужество, доблесть…

Этот крепкий, очень ладный, смуглый молодой офицер был не только смел, но и умел складно говорить. Только Жоламанову не понравились лишние высокопарные слова — доблесть, мужество, дерзание. Он еще больше нахмурился, но большинство джигитов слушали с раскрытыми ртами. Некоторые удивленно переглядывались, как бы говоря: «Ну и хорош джигит!»

Незнакомец продолжал свою речь:

— Я прапорщик, это вы и сами заметили по моим погонам. Прапорщик — не такой уж высокий чин, к тому же я его не выпрашивал. В недалеком шестнадцатом году, когда казахских сынов погнали на окопные работы, я оказался в числе первых; я немного говорю по-русски, в меру своих способностей служил, видимо, все это учли и, хотя я был в тылу, мне дали воинское звание, нацепили погоны, сделали младшим офицером. Это, должно быть, смущает вас больше всего. «При царе выслужился, добился звания, а теперь стал офицером Западного велаята! Какое у него дело до нас?!»— так вы, наверное, думаете. Что ж, это вполне естественно. Однако, джигиты, с первого взгляда и медведь кажется самым страшным зверем, а приглядишься — ничего, тихое безобидное животное. Все мы, казахи, мечтаем о свободе, стремимся к самостоятельности, вера наша — мусульманская. Не так ли, братья?! Поэтому, если вы те самые герои, что вышли из Джамбейты, то я должен вам кое-что сообщить, предупредить вас по-дружески. Говорят ведь: яд принимать — так вместе с народом, мед лизать — так в одиночку…

Нурум взглянул на Жоламанова, как бы говоря: «Давайте послушаем!»

— То, что мы не с неба свалились, а вышли из Джамбейты, вам, господин, я думаю, вполне ясно! — все еще холодно заметил Жоламанов.

Сотник все больше настораживался. Как ни складно говорил прапорщик, восхищая окружавших его джигитов, Жоламанов, однако, не верил ему и не хотел особенно откровенничать. Чуть помедлив, он сказал:

— Что касается вашей хвальбы, господин прапорщик, то для нас это не новость. Наслушались и хвалы, и хулы! Нет у нас желания принимать яд, даже вместе с народом. Вы лучше ответьте: кто вы такой? Где остались ваши друзья-приятели? Или вы один?