Так-так, сообразил Нурмамед, краем глаза наблюдая, как оживились, задвигались, заговорили посетители чайханы, видно это ещё один из тех, кто руками трогал Узук. Из Мургаба он её тащил, когда она топилась, а как тащил — кто его там знает. И потом, говорят, в кибитке у неё ночью сидел. А что делать двоим в кибитке без света? Очень даже понятно. Это только детям на сон грядущий сказки рассказывают…

— Извините, яшули, на радостях забыл с вами поздороваться, — обратился к нему Торлы. — Салам алейкум!

Нурмамед охотно ответил на рукопожатие. Он не испытывал неприязни к этому шумливому, искренне радующемуся здоровяку. Скорее наоборот, Торлы был чем-то приятен ему.

— Вы, случайно, не родственники с Берды? — полюбопытствовал Торлы. — По-моему, похожи вы друг на друга.

— Нурмамед я. А Берды мой племянник.

— Ай, как хорошо! Свет глазам твоим, дядя Нурмамед, благополучно вернулся твой племянник!

— Да вот вышел к поезду — и случайно встретил его.

— Не случайно, яшули, совсем не случайно! Человека всегда влекут любовь и желание доброй встречи! Я мимо чайханы сейчас шёл по спешному делу. Почему не прошёл мимо? Не смог пройти, сердце не пустило Теперь у меня радость, первым друга своего увидел Дружбу, которая родилась в беде, никогда не забудешь! Верно я говорю, Берды-джан? Мы с тобой одолели множество тяжёлых подъёмов и спусков и товарищество наше — на всю жизнь! Торлы много видел в этом мире борьбы и препирательств, он лучше других понимает, как важно человеку найти своё место в жизни. Прямо отсюда, прихватив твоего уважаемого дядю поедем в аул. Устроим той и зрелища, и музыку, и песни! Годится такое, дядя Нурмамед?

Нурмамед видел, что племянник явно не слишком обрадован встречей, однако сказал:

— Всё годится, что хорошо. С меня достаточно уже того, что не станут говорить, будто у одинокого джигита нет товарищей.

Торлы тоже заметил откровенный холодок со стороны Берды и про себя подосадовал, что поспешил зайти. Сперва надо было встретиться без свидетелей, потолковать наедине. Что и говорить, поторопился. Но теперь уж ничего не поделаешь, надо продолжать в том же духе — не станет же в самом деле Берды при всех выяснять отношения! И Торлы принялся рассказывать окружающим, как они дружили с Берды, в каких переделках бывали, какие подвиги совершали. Он перемежал рассказ шутками, вовсю хвалил Берды, а себя старался выставить в ироническом свете.

Слушатели в предвкушении дарового угощения добродушно посмеивались, подавали шутливые реплики. А Берды мрачнел всё больше и больше.

Обеспокоенный Нурмамед наклонился к нему.

— Что с тобой, племянник?

— Голова болит. Устал я. Попрошу у чайханщика, чтобы нашёл мне местечко отдохнуть.

— Просить не надо, вот ключ от комнаты, где я остановился. Можешь отдыхать там сколько потребуется. Да всё же лучше, если бы ты посидел немного, а то неудобно перед людьми получится.

— Ничего. Давай ключ.

Торлы почёл за благо не заметить ухода Берды. А чтобы не заметили этого остальные, вернее, чтобы не истолковали в дурную сторону, он принялся привирать пуще прежнего, не щадя себя. Слушатели дружно хохотали, дружно ахали и нужный момент, громко восхищались отвагой и находчивостью Берды. Нурмамед горделиво поглаживал бороду, хотя в глубине души подозревал, что рассказчик ходит пе по большаку истины, а где-то рядом с пей, муравьиной тропкой. Но всё равно было приятно, что племянника все хвалят.

Начали разносить исходящий паром плов. Люди оживились ещё больше, стали подворачивать рукава халатов, чтобы не мешали при еде.

Посчитав это подходящим моментом, Торлы шепнул Нурмамеду, что ему, мол, требуется выйти по малой нужде, и отправился разыскивать Берды.

Берды принял его неприветливо и наотрез отказался вернуться к пирующим. А когда Торлы попробовал обидеться, добавил совсем уже грубо:

— Не старайся замазать мне рот! Не нуждаюсь в тое, который оплачен нечистыми деньгами!

— Деньги через многие руки проходят, потому и нечистые, — сделал попытку смягчить его грубость Торлы.

— Твои — особенно! — взорвался Берды. — От них предательством воняет за версту, как от падали в ветреный день!

— Ну-ка, давай криво сядем, да прямо поговорим! — Торлы проворно сел на кошму. — Нечистые, значит, мои деньги? А твои — чистые? Когда мы оружие захватывали, ты в ворот рубахи две головы сунул, а я — одну, так, что ли?

— Придёт время — поговорим, у кого сколько голов и сколько рубах, — хмуро ответил Берды, беря себя з руки. — Иди, продолжай кутить.

— Нет, ты мне ответь, чтобы я знал!

— Отвечу в другом месте.

— Гляжу, Берды-джан, стал ты совсем настоящим большевиком. Но не перегибаешь ли? Большевики, они твёрдые люди, однако и они разбираются, где человек со зла вред сделал, а где — по слабости духа. И рыба ищет свою выгоду, и птица, и зверь всякий…

— Вот ты и ступай отсюда, свою выгоду не упускай.

— Я-то не упущу, а вот ты — упустишь. Жаль мне тебя.

— Себя пожалей сперва! Курица тоже сочувствовала журавлю, что тот в навозе копаться не умеет.

— Ладно, Берды-джан, ты ещё встретишься с Бекмурад-баем и его людьми. Может, тогда придёшь в себя. поймёшь, что дружбой разбрасываться не стоит А сейчас тебя распирает от справедливости, как бычий пу…

— Ты уйдёшь или нет?!

— Ухожу, ухожу! — Торлы поднялся ещё проворнее, чем сел. — Я на тебя не обижаюсь, отдыхай, пожалуйста.

Он деланно засмеялся и ушёл.

В чайхане пировали весело и шумно. Торлы машинально посчитал количество едоков, прикинул, что щедрость влетит ему в копеечку. В другое время, как уже бывало не раз, это вызвало бы досаду и сожаление: поддался настроению минуты, распахнул карман — лезь кому не лень! Но сейчас досады не было — видимо, неприятное впечатление от неудавшейся встречи с Берды заслонило все остальные чувства. Торлы расплатился с чайханщиком и поманил Нурмамеда. Тот подошёл, утирая ладонью жирные от плова губы.

— Такое дело, яшули, — сказал Торлы, увлекая за собою Нурмамеда к выходу. — Мы с Берды крепко дружили. Время нынче трудное, мы должны помогать друг другу. Думаю, у него вся одежда, что на плечах. — Он достал из-за пазухи узелок. — Возьми это для него. Тут материал хороший для одежды, английский материал. И деньги возьмите. Правда, на триста тысяч многого не сделаешь, но это — пока, у меня больше нет, а после я ещё дам, если потребуется.

— Что же ты ему самому не отдал? — осведомился Нурмамед.

Торлы подмигнул.

— Это ему приятная неожиданность будет. Я заходил в комнату, о к тикнул его, но он, видимо, уснул крепко, не ответил.

— Не ответил, говоришь? — Нурмамед, приподняв бровь, испытующе посмотрел на Торлы, подумал и решил: — Ладно. Давай свой английский материал, пригодится. И деньги давай. Аллах добрые дела всем засчитывает. Да и мы с племянником расплатимся при случае.

— Что вы, что вы! — замахал руками Торлы. — Ни о какой расплате не может быть и речи! Мы с Берды — как родные братья!

Он распрощался и ушёл. А Нурмамед подумал, что братство это не совсем на братство похоже, но они сами разберутся. И в конце концов, что бы там ни было, от свиньи и щетинка благо.

Не такой, совсем не такой виделась Узук встреча, когда она мечтала о пей. В ночных грёзах, когда мягкая постель общежития женских курсов казалась ложем из узловатых прутьев, а подушка — состоящей из одних жёстких рубцов, Берды приходил нежный и ласковый, глаза его сияли любовью ярче, чем звёзды в безлунную ночь, а руки, горячие и сильные, жгли сладким огнём. Он наклонялся, шептал невнятные, по удивительно приятные слова, он вёл за собой — и идти было легко, радостно, ноги, как крылья, не касались земли, и впереди ждало что-то светлое, дурманящее предчувствием огромного, оглушительного счастья, такого счастья, от которого впору закричать и задохнуться.

Очнувшись от грёз, Узук смущалась, корила себя за грешные мысли, старалась уснуть, думая о делах завтрашнего дня. Иной раз это удавалось сравнительно легко, иной раз на смену Берды приходил маленький Довлетмурад — горький плод горькой любви, отнятый у матери безжалостной старухой Кыныш-бай, и Узук плакала, зажимая рот подушкой, чтобы не разбудить соседок по спальне.