— Если не хватает, вы не стесняйтесь — я помогу.

— Нет, не надо, спасибо.

— А то вот, возьмите деньги. Верите, берите! Не еда, так одежда вам требуется и мало ли что. Деньги никогда не помешают.

— Нет-нет, спасибо! Когда я лежала в больнице, вы на меня и так немало потратились, помогали. Я ещё за это перед вами в долгу.

— Ну что за расчёты! Берите, не стесняйтесь. Ничего вы мне не должны и не будете ничего должны.

Он настаивал так горячо, словно от того, возьмёт Узук деньги или нет, зависела вся его дальнейшая судьба. Но Узук решительно отказалась.

— Спрячьте деньги, или я сейчас уйду, — заявила она, а когда Черкез-ишан нехотя повиновался, добавила: — Если хотите оказать мне одну услугу, то продайте коврик, который моя хозяйка не сумела тогда продать из-за… В общем, продайте его и возьмите из тех денег сколько на меня потратили. А если что-нибудь останется, отдайте той русской женщине, которая за мной ухаживала. Я понимаю, что деньгами за добрую душу не платят, но я пока ничем кроме не могу отблагодарить её, а живёт она бедно, лишняя копейка ей очень впору будет.

Узук говорила, а Черкез-ишан откровенно любовался её белым округлившимся лицом, стройным станом, её свободной, независимой манерой держаться. Он снова думал, что одежда не только меняет облик человека, но и его духовный настрой. Уже потом, значительно позже, вспоминая об этой встрече, он посмеялся собственной наивности: конечно же, не одежда была причиной того, что Узук почувствовала себя человеком, при чём тут одежда! Но сейчас он только смотрел, любовался и не анализировал, правильные его мысли или неправильные.

Узук заметила его пристальный взгляд, смешалась и замолчала. А он сказал;

— Я готов выполнить любую вашу просьбу, Узук-джемал, но хочу просить вас не настаивать на своём решении. Этот коврик выткан вашими руками и пусть остаётся у вас. Вашу сиделку я сумею отблагодарить и без него. И… ещё у меня одна просьба. Вернее вопрос. Можно задать его?

Узук пожала плечами.

— Пожалуйста. Спрашивайте.

— Мне не даёт покоя таинственность вашего исчезновения из моего дома. Вы сами послали меня за свидетелем обручения — и вдруг исчезли бесследно. Я так и не понял ничего.

— А вы и не должны были понять, — улыбнулась Узук. — Если бы вы догадались, то… Не сердитесь на меня за это, я не могла поступить иначе.

— Да-да, — поспешил согласиться Черкез-ишан, — вы так ловко провели меня. По внешности человека трудно определить, каков он внутри, не зря говорится, что змея пестра снаружи, а человек изнутри. А наш туркменчилик вообще несправедлив — часто парень и девушка до свадьбы вообще друг друга не видят и не знают, за них родители всё решили. Теперь всё по-другому, Советская власть дала женщине возможность распоряжаться собой, своей любовью. Девушка сама выбирает себе любимого. Но это и хорошо и плохо.

— Вот как? — Узук скептически подняла брови.

— Не верите, — кивнул Черкез-ишан, — а между тем это именно так. И я вам скажу, почему. Девушки торопятся воспользоваться своим правом свободного выбора, словно опасаются, что завтра его уже не станет. А торопливость в таком деле редко бывает удачной. Разве не так?

Узук согласилась, и Черкез-ишан продолжал развивать свою мысль:

— Есть ещё одно «по». Когда-то всё решали за нас родители, и мы совершенно справедливо протестуем против насилия над своей волей. В то же время наш протест, наряду с шелухой дедовских обычаев, исключает и жемчужное зерно, то есть мы отбрасываем житейский опыт стариков, их мудрость, умение смотреть не поверху, а в корень вещей. И что получается в результате? В результате получается несчастливая семья. Ведь нынешняя девушка как смотрит на жизнь? Ай, парень молодой, красивый, нежные слова говорит, одет модно. О том и не задумывается, чтобы в его душу заглянуть, не понимает, что смазливое лицо, новый костюм да хорошо подвешенный язык — это вовсе не выражение сущности человека, под внешней благопристойностью нередко скрывается убогий и злой духовный облик.

Узук фыркнула, отвернулась, зажимая рог рукой, и, не выдержав, расхохоталась.

— Простите меня, — отсмеявшись, сказала она, — но вы… ваш облик… он полностью отвечает тем внешним признакам, о которых вы говорите! Извините. Я, конечно, далека от мысли, что и дальнейшие ваши рассуждения относятся к вам… Вы правы, что девушки спешат, грустно и неприятно слышать о разводах…

В словах Узук Черкез-ишану послышался довольно прозрачный намёк на то, что когда-то он сам, добиваясь расположения Узук и её согласия на брак с ним, посулил развестись предварительно со своей женой. Такой поворот был совершенно некстати. Черкез-ишан поспешил увести разговор от опасного направления.

— Да, тяжёлая доля была у наших женщин, и вам, Узукджемал, досталось испытать это на себе, — вздохнул он. — Довелось пройти по кремнистой без всякой меры дороге. Надо радоваться, что всё кончилось благополучно, беды и невзгоды остались позади, а перед вами — широкий простор, на который вывела вас революция. Я смотрю на вас и радуюсь, что не вижу уродливого одеяния, что вы свободны и счастливы, что для вас поют соловьи. Вы ведь слушаете соловьёв, не так ли?

— Слушаю, — не сдержала улыбки Узук.

Улыбнулся и Черкез-ишан.

— Вы долго жили в моём доме, Узукджемал, много ухаживали за мной, когда я подвернул ногу. Я постоянно видел ваше лицо, но не видел ни разу на нём улыбки. И вот стою я с вами полчаса, а вы уже несколько раз смеялись.

— Что же сравнивать? — сказала Узук, бросила в бассейн оставшийся кусочек хлеба, посмотрела, как дружно его ощипывают красные рыбы.

Кто знает, что промелькнуло в её памяти. Может быть, она себя представила этаким кусочком хлеба, от которого все рыбы — красные, чёрные, белые — норовят отщипнуть толику, урвать свою долю Может быть, подумалось о другом. Но она перевела дыхание и повторила:

— Что сравнивать? Тогда я, как в тюрьме, была, а узнику не до улыбок.

— Не говорите так, Узукджемал! — воскликнул Черкез-ишан. — Вы меня обижаете. Разве я был вашим тюремщиком?

— Не о вас я говорю. Вообще вся жизнь моя была, как чёрная тюрьма.

— С этим я согласен. Я сам спал одним глазом, каждую минуту ожидал появления родичей Бекмурад-бая. Всё время взведённый браунинг в кармане держал, что бы суметь защитить вас, когда вы попросили пристанища в моём доме. Поверьте, что самым серьёзнейшим образом я не намерен был отдавать вас в их руки, пока жив!

— Охотно верю. Вы мне сделали очень много добра в те дни, когда я была совершенно одинока, когда отчаялась до последнего предела. Вы были добры ко мне, добры и… и… — Она запнулась в поисках подходящего слова. — И вели себя пристойно. Я навсегда сохраню в сердце благодарность за это, сохраню добрую память.

— Разве мы настолько стары, чтобы жить лишь воспоминаниями? — решился на откровенность Черкез-ишан. — Разве наше будущее не сулит больше приятного, нежели прошлое?.. Ведь вы когда-то согласие мне дали…

Теперь разговор обещал стать тягостным для Узук. Она прикусила губу и беспомощно оглянулась, как бы ища поддержки. Увидела направляющегося к ним заведующего школой и непритворно обрадовалась.

— Будьте здоровы! Передавайте привет гельнедже!

И торопливо ушла, предупреждая попытки Черкез-ишана удержать её.

Заведующий школой и Черкез-ишан были знакомы. Они поздоровались, обменялись традиционным набором приветствий.

— Ты тут настоящее женское государство развёл, — пошутил Черкез-ишан.

— Чего-чего, а этого добра хватает, — принял шутку заведующий.

— Замуж их всех начнёшь выдавать, куда деньги складывать будешь?

— Были б деньги — место для них найдётся. Нынче на калым не очепь-то рассчитывай, все полноправными стали, такой визг поднимут, что под землю рад будешь спрятаться.

Они пошутили ещё, поговорили о том о сём. У Черкез-ишана испортилось настроение и не было охоты трепать языком, заведующий спешил по своим делам. Поэтому они постояли недолго и разошлись. Собственно, ушёл заведующий. Черкез-ишан ещё порядочное время топтался возле бассейна, курил, стряхивал в воду пепел и наблюдал, как рыбы поспешно бросаются к нему, а потом равнодушно уплывают. Узук тоже уплыла, проскользнула меж пальцев, как рыба, и, по всему видать, не собиралась возвращаться.