— Проклятиями её не свалишь, — сказала Огульнязик. — А если и свалишь, так она всё равно копытами до звёзд достанет. Недавно я слышала её слова: «Черкез-ишан собирается сказать талак[8] своим жёнам. Он в городе ка городской женщине жениться хочет».

— Это правда?!

— Может правда, может нет, кто её знает, но говорят. арба за сорок дней до износа скрипит. Думаю, эта мерзавка просто выдумывает, но если ишану Черкезу станут нашёптывать такие слова, он может и в самом деле о разводе подумать.

— Что же делать? — жена Черкеза с надеждой посмотрела в глаза Огульнязик. — Посоветуй, что мне делать. Когда эта святоша сидит перед ишаном, кажется рот её белая птица укрыла — сама скромность. А на самом деле — это проклятие, которое аллах послал нам за наши грехи.

— Что делать? — переспросила Огульнязик. — Кто вташил ишака на крышу, тот и вниз его пусть спускает.

Мы с тобой ничего ей не сделаем. Нельзя даже, чтобы она о нашем разговоре узнала, потому что она — как дракон: издыхать будет — нас своим ядом обрызгает. Позови свекровь, покажи ей эту гадость. Вот и всё. Взрастивший сорняк сам вырвет его корень…

Через несколько дней жена Черкеза подстроила так, что свекровь стала свидетельницей свидания Энекути с Габак-ходжамом. Возмущённая, она сразу же пошла к ишану.

Выслушав её, ишан Сеидахмед долго молчал, не поднимая глаз, перекатывая в сухих пальцах янтарные зёрна чёток. Потом посмотрел на жену, в глазах его были равнодушие и усталость.

— Мы благодетельствовали неблагодарных, — сказал он, — люди, не чтущие закон аллаха, подобны мышам, съедающим зёрна нашего благочестия. Люди развратные около нас — служители не бога, но шайтана. Сказано в писании: «Это — те, которые купили заблуждение за правый путь. Не прибыльна была их торговля, и не были они на верном пути».

— Как мы поступим с ними? — спросила биби, когда ишан замолчал.

— «Не распространяйте нечестия на земле», — так сказано в писании. Те, кто приобрёл зло, они — обитатели огня, они в нём вечно пребывают… С Энекути поговори сама. Габак-ходжам пусть придёт ко мне.

Утром, когда Энекути по своему обычаю пришла откинуть серпик в кибитке биби, та, не дослушав её приветствий, сказала:

— Уходите от нас, Энекути!

Толстуха вытаращила глаза и раскрыла рот от неожиданности.

— Куда?!

— За службу святому месту благословит вас аллах. Но ишану-ага вы больше не нужны. Уходите совсем.

Потрясённая Энекути, еле ворочая языком, пролепетала:

— Куда уходить?..

— Возвращайтесь в свой дом. И больше не появляйтесь у нас.

Энекути повалилась на колени, поползла к ногам биби.

— Госпожа моя, пожалейте! Что произошло?.. Какой враг наговорил вам на меня понапраслину?.. Кто сказал плохое слово о верной рабе ишана-ага?..

По её чёрному лоснящемуся лицу текли слёзы, смешиваясь с обильно выступившим потом. Она прижалась губами к ноге биби. Та брезгливо высвободила ногу, несильно толкнула ею Энекути в лоб.

— Встаньте! Не надо причитать. Ваши слёзы — притворные слёзы. Уходите отсюда и не смейте больше никогда появляться в ряду ишана-ага.

— Я не виновата!.. Я пойду к ишану-ага…

— Не смейте ходить к нему! — строго прикрикнула биби. — Я вам запрещаю! Немедленно убирайтесь в свои дом!

Однако Энекути не послушалась. Недаром говорят, что когда вода выше головы, неважно на сколько — на вершок или на десять. Терять ей было уже нечего. Поэтому она помчалась к келье ишана.

С порога, рухнув на колени, она вцепилась руками в волосы, рванула их и, протягивая к ишану руки с сальными седыми клоками волос, заголосила:

— Пир мой, убили меня! Госпожа прогнала! За что прогнала, не знаю… Заступитесь за верную рабу свою, пир мой!..

— Госпожа прогнала — с госпожой разговаривайте, — пробормотал ишан, делая вид, что читает коран.

— Не хочет слушать меня госпожа! Я ни в чём не виновата!

— Вот написано в святой книге: «Они пытаются обмануть аллаха и тех, которые уверовали, но обманывают только самих себя».

— Я не обманываю! Я всегда служила вам верой и правдой, пир мой! Вспомните мою службу!..

— Сказано: «Для них — мучительное наказание за то, что они лгут… Побойтесь уготованного неверным огня, топливом для которого — люди и камни».

— Я боюсь, пир мой! Я очень боюсь! Пожалейте меня!

— Сказал аллах: «Борись с неверными и лицемерами и будь жесток к ним».

— Не обижайте меня, ишан-ага! Разве я — капыр, неверный? Не обижайте!..

— «Мы их не обижали, но они сами себя обидели», — так сказано в писании. Я ничего не могу сделать для вас, Энекути, вы оказались нерадивым сопи. Госпожа решила вашу судьбу — разговаривайте с госпожой.

— Вы всегда доверяли мне! Говорили, что я самая верная ваша опора…

— Замолчи, женщина! Не кощунствуй! Не оскверняй уста дополнительной ложью! Сказал пророк: «Не опирайтесь на тех, которые несправедливы, чтобы вас не коснулся огонь». Иди, женщина, и оставь меня с моими молитвами!..

— Я понимаю! — закричала разозлённая Энекути. — Я понимаю, откуда всё это пошло! Вы поверили словам Огульнязик, да? А разве не она нарядила в мужскую одежду молодуху, которую дали вам на храпение, не она помогла ей бежать? Л кто ключ от ворот принёс? Кто помог коня украсть? Всё — она, а вы ей ещё верите!

При упоминании об Огульнязик ишан бросил быстрый взгляд на Энекути, но сразу же снова опустил голову, не повышая голоса, сказал:

— «Не облекайте истину ложью, чтобы скрыть истину» — так учил наш пророк Мухаммед, да будет над ним милость и молитва аллаха… Порицающий вещь священнослужителя порицает бога, а порицающий бога ввергнется в пламень — и будет там плач, и вопль, и скрежет зубовный. Иди, женщина. Я сказал всё. И козу подвешивают за свою ногу, и овцу — тоже.

Конечно, Энекути не поняла, что последней фразой ишан хотел сказать: каждый понесёт наказание за содеянное им. И ушла к себе домой злая и растерянная. Неожиданное решение ишана ломало налаженную жизнь, лишало дарового сладкого куска, к которому Энекути привыкла за время служения ишану Сеидахмеду. Да и вообще надо было всерьёз думать о средствах к существованию.

— Что-нибудь случилось, мама? — полюбопытствовала Джерен, когда Энекути ввалилась в кибитку.

— Провались ты! — раздражённо буркнула толстуха и со стоном опустилась на свою постель. — Голова что-то разболелась.

Но Джерен обмануть было не так_:то просто. Никакая голова у тебя не болит, подумала она, стряслось что-то посерьёзнее. Сейчас я сбегаю к Огульнязик и, может быть, узнаю, что это такое.

— Я пойду посижу с девушками, — сказала она.

— Иди! — отозвалась Энекути… — Иди хоть к Иблису на рога!

Она отвернулась к стене.

Уже стемнело, когда потянуло холодком от двери и у порога кто-то осторожно кашлянул. Задремавшая было Энекути встрепенулась:

— Кто?

— Это я, — негромко ответил вошедший.

— Проходи, Габак! — обрадовалась Энекути. — Сейчас я лампу зажгу!

Она быстро сбегала за кипятком, поставила перед Габак-ходжамом чай, коурму, наломала лепёшку. Наевшись, Габак-ходжам провёл ладонями по лицу, вознося благодарственную молитву, и пожаловался на несправедливость мира: ни за что, ни про что позвал его к себе сегодня ишан-ага и велел убираться куда глаза глядят. Даже не объяснил, за что выгнал, за что-то разгневался. Куда теперь идти, одному аллаху ведомо.

Энекути подумала и заявила, что утро вечера мудренее. Надо ложиться спать, а там видно будет, куда идти, что делать.

— Мне и спать-то сегодня негде, — пожаловался Габак-ходжам.

— Здесь ляжешь! — решительно сказала Энекути и принялась проворно стелить постель гостю.

В это время вернулась Джерен, разузнавшая всю подноготную о мачехе и её дружке, и поинтересовалась, кому это готовится постель.

— Вот ишан-ага будет у нас ночевать! кивнула Энекути на Габак-ходжама и вышла.

Джерен насмешливо, в упор разглядывала гостя. Он сидел, смущённо поерзывая, глядя в пол.