Откинув овчину, которой укрывался на ночь, Якушка соскочил на земляной, чисто подметённый пол, огляделся. Сторож, пожалуй, зря хвастался: большой эту избу никак не назовёшь. От стены до стены сажени[42] три, да ещё глинобитная печь чуть ли не треть избы занимает. Но везде чисто, ухожено. На стенах повешены вышитые рушники. Горшки на полке поставлены в ровный рядок. Сундук окован железом, а между железными полосами — крашеные доски.

На хозяйке опрятный летник, перетянутый под грудью шерстяным кручёным пояском, круглый ворот обшит красной каймой. Лицо у хозяйки пригожее, румяное, а под вдовьим платком — молодые улыбчивые глаза.

Только теперь, при дневном свете, Якушка как следует рассмотрел женщину, и она понравилась ему: ласковая, спокойная, тёплая какая-то...

   — Утро доброе, Якуш! Как спалось на новом месте?

Якушка вздрогнул, услышав своё имя, но тут же вспомнил, что вечером назвался хозяйке. И как её зовут, тоже вспомнил. Хорошее у неё было имя — Милава.

Поблагодарил за приветливое слово, вышел в сени — ополоснуть лицо у кадушки. Подсел к столу. Милава поставила глиняный горшок с кашей, полила молоком, положила деревянные ложки, а рядом с каждой ложкой — ломоть ржаного хлеба.

И опять Якушке почудилось что-то знакомое, близкое. Так всегда делала покойная Евдокия, собирая на стол. Словно дома оказался Якушка, в давно забытом семейном уюте.

За едой разговорились.

О себе Якушка рассказал, что родом он из Рязани, много лет прожил в чужих краях, а теперь вот возвращается. Как с торговлей выйдет, сам ещё не знает, но надеется, что железный товар везде надобен...

Милава подумала, согласилась. Своих умельцев по железу в Коломне немного, люди больше привозным изделием пользуются. Посочувствовала, что приехал Якушка в неудачный для торговли день. Большой торг на Коломне собирается по пятницам, когда мужики из деревень приходят, а нынче только вторник, долго ждать...

Милавина рассудительность и забота о его делах понравились Якушке. И мальчонка Милавин понравился. Сидел мальчонка за столом смирно, уважительно, кашу хлебал без торопливости. Пронося ложку над столом, держал под ней ломоть хлеба, чтобы молоком не накапать. Приучен, значит...

Как-то незаметно разговор перешёл на своё, личное. Милава пожаловалась, что одной вести хозяйство трудно. Да и скучно. Брат Иван на берегу пропадает, лишь по субботам на двор наведывается, когда баня. Если б не сынок, совсем бы жизни не было...

   — А сама-то давно вдовствуешь? — участливо спросил Якушка.

   — Седьмой год. С Дюденевской рати. Сынок уже после родился, живого родителя не застал...

   — Ия тоже с татарской рати овдовел. Выходит, одинаковое горе у нас с тобой...

Милава склонила голову, задумалась.

Притихший мальчонка поглядывал то на мать, то на незнакомого бородатого дядю, сидевшего напротив за столом. Видно, силился понять, почему так вдруг случилось: говорили, говорили — и вдруг неизвестно отчего замолчали, а мамка будто плакать собралась...

   — Да ты не печалься, — заговорил Якушка. — Может, обойдётся всё. Жизнь-то по-разному поворачивается: когда худом, а когда и добром. А ты молодая ещё, пригожая.

Милава приложила платок к глазам, улыбнулась через силу:

   — Что это я вдруг? Думала, отплакала уже своё, а встретила участливого человека, и опять...

   — Полно, полно! — застеснялся Якушка, поднимаясь из-за стола.

Хотел добавить ещё что-нибудь утешительное, но что сказать — не придумал. Вздохнул только, провёл ладонью по мальчишеской головке и опять смутился, встретив благодарный взгляд Милавы.

   — Так я пойду... Может, принести что надобно?

   — Ждать к обеду-то?

   — Жди...

Якушка Балагур ходил по Коломне неторопливо, вразвалочку, будто время убивал в ожидании торгового дня. Заговаривал с коломенскими посадскими людьми, сидевшими без дела на лавочках возле своих дворов, спрашивал о пустяках. А среди пустяков нет-нет да и о важном узнавал, о таком, что в Москве интересно будет знать. И сам свежим взглядом подмечал много интересного.

Коломна оказалась городом бедноватым, запущенным. Деревянные мостовые на улицах поизбились, в щелях между брёвнами выросла трава. Частокол на валу ветхий, если ударить пороками — враз обвалится. Новых изб в городе почти не было, да и в старых люди жили не везде. Якушка видел кузницу, двери которой были крест-накрест заколочены досками, видел гончарные мастерские с обвалившимися кровлями, заросшие бурьяном дворы.

Чего было много в Коломне, так это только боярских хором. Но и хоромы в большинстве пустовали. Вотчинники возвращались в город зимой, а остальное время проживали в своих сёлах, при хозяйстве. Никуда не отлучался только боярин Фёдор Семёнович Безум, наместник и воевода городского ополчения.

Сотник Шемяка Горюн предупредил Якушку, что коломенским наместником нужно поинтересоваться особо. Якушка, конечно, не мог предположить, что у него будет случай самому познакомиться с боярином Безумом, и осторожно выспрашивал о нём у горожан. В Якушкином любопытстве не было ничего подозрительного — приезжие торговые люди всегда интересовались городскими властями.

О наместнике Фёдоре Безуме коломенцы отзывались плохо: своенравен, жесток, злопамятен, любит не по-доброму надсмехаться над людьми. А главное, неожиданным каким-то был наместник, в милостях и в гневе непостоянным. Побаивались его на Коломне и правые, и виноватые, потому что трудно было предугадать, что за его постоянной улыбочкой кроется, — с какой ноги утром встанет, так и творит. То большую вину простит, то забьёт насмерть за малую оплошность. Старик-сбитенщик, возле которого Якушка присел отдохнуть, так прямо и предостерёг:

   — Ты лучше обходи его сторонкой, Фёдора Семёновича-то нашего, от греха подальше. Безум — он и есть без ума...

При всём этом боярин Фёдор Безум не был настоящим хозяином городу, к службе своей относился нерадиво. Коломенские ратники, не чувствуя над собой начальственной руки, вконец обленились, от воинского строя отвыкли, в караулах спали. Ополченское оружие в подклетях боярского двора не перебиралось который год, поди, проржавело всё. Только о земляной тюрьме-порубе[43] побеспокоился наместник: новые замки велел повесить, двери железом обить. Но тюрьма — дело особое, она для своих, а не для неприятелей...

Понятно, сам Якушка встречи с наместником не искал. Разузнал о нём от знающих людей — и довольно. Поручение сотника Шемяки Горюна было к другому коломенскому боярину — к Фёдору Шубе.

Днём Якушка раз и два прошёлся мимо двора боярина Шубы, высмотрел, что боярин на месте: холопы во дворе челноками сновали взад-вперёд, телеги выезжали с кладью, из поваренной избы дым валил. Такой суеты на дворе без хозяина не бывает!

Но при свете являться к боярину Якушка поостерёгся, решил подождать вечера. Сотник Шемяка Горюн именно так советовал, без лишних глаз.

В сумерках Якушка вышел из избы.

Милава проводила его до ворот, спросила обеспокоенно:

   — Куда собрался на ночь глядя? О разбоях у нас точно бы не слышно, но всё ж таки зачем в темноте ходить? Подождал бы до утра...

   — Ненадолго я, голубушка. Не тревожься, — успокоил Якушка.

И снова забота хозяйки растрогала Якушку. Давно уже не провожали его со двора вот так — лаской...

Луна высветлила до белизны деревянные кровли посадских изб, но в узких улицах лежали чёрные тени и было темно — хоть глаз выколи. Якушка ступал осторожно, придерживаясь рукой за забор. Хорошо хоть, что днём вызнал дорогу к двору боярина Шубы, а то и заблудиться недолго — спросить не у кого, на улицах пусто.

Неподалёку от двора боярина Шубы Якушка постоял в темноте, послушал, не крадётся ли кто за ним, потом осторожно постучал кулаком в ворота.