Обычай, подобный индийскому сати, еще до начала нашего века существовал и в Китае, причем в научной литературе он обозначался тем же индийским словом. Укоренился даже производный от сати расширительный термин — «сатизм».

Ритуал лишения себя жизни женщинами, оставшимися вдовами, китайцы относили к «сумеречной стороне любви».[1] Тем не менее публичное самоубийство вдовы, как и в Индии, всегда привлекало большое число зрителей. Более того, общественное мнение явно поддерживало этот обычай, он ставился в заслугу, считался почетным, хотя принимались все же меры, чтобы он не был очень уж частым явлением. Близкие родственники вдовы, которая покончила с собой после смерти мужа, считают этот факт очень почетным для всей семьи. Об этом стараются лишний раз рассказать при знакомстве, представляя себя как родственников погибшей.

Многие правительственные чиновники открыто поощряли обряд самоубийства вдов, присутствуя при его исполнении и участвуя в поклонении происходящему обряду. Известен случай, когда вдова, после оказанных ей почестей, вдруг, вместо того чтобы взойти на табурет и повеситься, вспомнила, что она, якобы, забыла накормить свиней, и ушла, пообещав скоро вернуться. Обещания своего женщина, естественно, не выполнила. После этого город был предан своеобразной опале — ни один чиновник более не присутствовал на обряде сати в этом городе. Судя по тому, что подобный случай так долго помнился, «наказание», очевидно, считалось значительным.

Исследователь Д. Дулитл в своей работе, посвященной общественной жизни китайцев, вышедшей в 1867 году, отметил интересную деталь, которую и сегодня трудно объяснить. Дело в том, что китайский обряд сати, в отличие от индийского, никогда не совершался путем самосожжения, хотя другие способы, опять же в отличие от индийского обычая, весьма многочисленны.

Так, некоторые предпочитали принять опиум, лечь и умереть у тела мужа. Другие топились, третьи принимали яд. Нередки были случаи, когда вдовы морили себя голодом до смерти.

Наиболее же почетным считалось, как уже говорилось, прилюдное самоубийство, когда женщина вешалась в собственном доме или поблизости от него. Об этом намерении надо было предварительно оповещать, чтобы все, кто пожелает, могли при этом присутствовать.

Дулитл пишет, что «обычно в таких случаях в доме вдовы или на улице перед домом воздвигается помост. В назначенный час женщина восходит на помост и брызгает водой на четыре его стороны. Затем она разбрасывает вокруг несколько видов зерна. Это своего рода залог приумножения и процветания ее семьи. Вдову усаживают в стоящее на помосте кресло, затем обычно подходят ее братья и братья ее мужа, которые поклоняются ей. Часто это сопровождается принесением ей в жертву чая или вина. Когда все готово, она взбирается на табурет и, взявшись за веревку, прочно укрепленную другим концом на возвышенной части помоста или на крыше дома, завязывает ее на шее. Затем она отталкивает табурет и становится, таким образом, своим собственным убийцей».

Исследователь справедливо отмечает, что далеко не во всех случаях истинной причиной самоубийства вдовы была «преданная привязанность к покойному». Многих толкала на смерть крайняя бедность, невозможность честно заработать. Часто несчастные женщины не без основания боялись грубого отношения со стороны родственников мужа и, при отсутствии защитника в семье, предпочитали уйти из жизни.

В бедных семьях братья умершего часто настаивали на повторном замужестве молодой вдовы. Так, Дулитл приводит характерный случай, когда «побудительной причиной к прилюдному самоповешению молодой вдовы стало то, что деверь настаивал на ее повторном замужестве. Когда она ответила отказом, он внушил ей, что единственный для нее способ заработать на жизнь, принимая во внимание царившую в семье нужду, — пойти в проститутки. Такое бессердечие довело ее до исступления, и она решила покончить жизнь самоубийством. Она назначила для этого определенное время. Утром назначенного дня она посетила храм, воздвигнутый для хранения табличек и увековечивания памяти „добродетельных и почтительных“ вдов, расположенный близ южных ворот этого города. Ее носили взад и вперед по улицам в паланкине четыре человека, на ней было яркое платье, в руке она держала букет свежих цветов. После того, как она зажгла в храме ароматные палочки и свечи перед табличками, что сопровождалось обычным коленопреклонением и поклонами, она возвратилась домой и во второй половине дня лишила себя жизни в присутствии огромной толпы зрителей».

Существует также обычай, когда сати может совершать не вдова, а девушка, помолвленная с человеком, который умер до свадьбы. Если она не желает жить незамужней или быть вновь сосватанной и если ее никак не удается уговорить изменить свое решение уйти из жизни, то ей разрешают назначить день самоубийства. Она посещает храм и затем кончает с собой через повешение так же, как это делают вдовы. «При этом, — как пишет Дулитл, — гроб девушки зарывают рядом с гробом ее суженого и одновременно с ним».

Японцы довели до совершенства два самых сложных, два самых необычных способа самоубийства: харакири и откусывание собственного языка, возведя их практически в ранг искусства. О харакири написано много, второй же способ известен несколько меньше, очевидно, в силу его прикладного, служебного характера. Оба способа самоубийства практиковались за редкими исключениями только среди самураев. Полное презрение к собственной жизни, к собственным страданиям, к боли, железная воля, формирующаяся с детства духом бусидо, позволяли самураю (что опять же служило выделению этой касты из всех прочих) уходить из жизни так, как это не умел никто (харакири), и тогда, когда этого не мог никто (откусывание собственного языка).

В чем особенность самоубийства с помощью откусывания собственного языка? Самоубийство таким способом, как мы уже говорили, практически невозможно предотвратить. Для этого необходимо не только полностью связать самурая, но и зафиксировать его рот в полуоткрытом положении с помощью зажатой между зубов и крепко привязанной палочки. В любом случае, находиться в таком состоянии человек долго не может, а что самое главное, когда у него завязан рот, его бесполезно пытать — ведь он все равно ничего не сможет сказать.

Именно в этом и состояло назначение этого редкого и изощренного способа самоубийства, которому самурая, как и ритуалу харакири, учили с детства, — научиться обрывать свою жизнь в таких условиях, когда другие способы самоубийства по каким-либо причинам невозможны, а дальнейшее продолжение жизни может повлечь за собой преступление против духа бусидо, например, слабость перед пыткой и выдача военной тайны.

Поэтому самурая с детства учили, что в случае возникновения такой необходимости, он должен будет аккуратно, незаметно, чтобы не дрогнул ни один мускул на лице, в присутствии возможной стражи, у основания откусить себе язык, проглотить его и, не открывая рта, глотать собственную кровь до тех пор, пока не наступит смерть от потери крови. Поскольку подобный поступок практически невозможен без соответствующей тренировки, а тренироваться на собственном языке по понятным причинам долго невозможно, самураи тренировались на животных. Они откусывали у несчастных жертв, как это и требовалось искусством, язык у основания и пили кровь, максимально заполняя ею свой желудок. Судя по свидетельствам современников, подобные тренировки не проходили даром, и многие самураи в тех случаях, когда им не удавалось покончить с собой с помощью харакири, с удовольствием откусывали себе язык.

Ритуал харакири получил широкое распространение среди самураев и других высших слоев японского общества в период становления и развития феодализма в Японии.[2] Обычай харакири неразрывно связан с кодексом чести японских воинов бусидо. Самураи совершали самоубийство с помощью харакири в случаях оскорбления их чести, совершения недостойного поступка (позорящего в соответствии с нормами бусидо честь воина), в случае смерти своего сюзерена или же, в более позднее время, в период Эдо, 1603–1867 годы, когда обряд сформировался окончательно, — по приговору суда как наказание за совершенное преступление.