Зависимость от ханских инстанций казаков-некрасовцев была также чисто внешней, в своей внутренней жизни они руководствовались сложившимися обычаями и установлениями, имея свое самоуправление на выборных началах.
Видимо Россия восприняла отчасти и эту особенность устройства империи Чингисхана, наследницей которой она стала с XVI века, приняв на себя миссию сохранения единства Евразии. Однако политический компромисс в пределах этой империи прежде всего обеспечивал государственную стабильность и максимальную собираемость налогов с подвластного населения, но не предусматривал привлечение подвластных окраинных народов к участию в военных акциях на стороне России.
В Крымском ханстве казаков-некрасовцев за предоставленные привилегии привлекали к набегам против сопредельных христианских народов, преимущественно самих же русских, из чего извлекались также немалые военные и материальные выгоды. В России политический компромисс с вошедшими в ее состав народами, в том числе и на Северном Кавказе, имел совершенно иную нацеленность: постепенное гражданское приобщение их к российской государственности, «слияние с другими подданными»
В итоге российские условия принял, хотя и не сразу, сам прославленный имам, вдохновитель газавата (священной войны) с иноверной православной державой. После сдачи Шамиля в плен 25 августа 1859 года российское правительство признало все его заслуги, «впечатления от которых», как было заявлено посланником русского командования, «никогда не померкнут». Это признание было сделано в самую, пожалуй, тяжелую минуту его жизни, в момент обдумывания рокового, как казалось сначала, решения о прекращении борьбы, когда Шамиль испытывал душевные муки и ожидал расправы, а получил неизменное предельно уважительное и даже сочувственное отношение к себе и членам своей семьи.
Руководивший операцией барон Врангель при встрече с имамом «ответил ласково на его поклон, сказав, что хотя до сих пор русские были его врагами… но теперь он найдет в них лучших своих друзей». Так же вежливо обошелся с ним и наместник, главнокомандующий князь А. И. Барятинский. На его слова сожаления о том, что имам не сдался раньше, Шамиль ответил: «…я не внял твоим советам, прости и не осуждай меня. Я простой уздень, тридцать лет дравшийся за религию… но теперь народы мои изменили мне… Поздравляю Вас с владычеством… над Дагестаном и от души желаю государю успеха в управлении горцами для блага их».
Все мюриды, перешедшие еще до этого финального акта… на русскую сторону, тут же «получали полное прощение» и с доверием принимались при желании на службу, а оставшиеся до конца непримиримыми были отпущены «на свободное жительство» в аулах с личным оружием, чтобы не унижать их достоинства, так же, как, впрочем, оставлено оно было и самому имаму, и с ним он предстал даже перед наместником, а впоследствии и перед российским монархом.
Встреча с Александром II, состоявшаяся 15 сентября 1859 года в городе Чугуеве Харьковской губернии, во время которой царь обошелся с ним на удивление великодушно и заверил, что Шамиль не будет раскаиваться о сдаче в плен, особенно глубоко тронула имама. Он начинал понимать, что находится «не во враждебной… а в дружественной стране».
О высокой степени гуманного отношения к пленнику красноречиво говорят и приготовленный специально для него чай в серебряном сервизе в отдельной палатке по прибытии на место первого «заточения» в русский военный лагерь, и купленные наместником ему и его близким подарки (англичане, к слову, в аналогичных ситуациях предавались грабежу, обирая до нитки), и построенный ему в Калуге, где была назначена ссылка, большой двухэтажный дом с маленькой мечетью во дворе, и годовое, весьма приличное содержание в 15 тысяч рублей (профессор, для сравнения, получал тогда 5 тысяч).
Такое обхождение было не только с Шамилем. Он упоминал о других сосланных горцах, которые «ходили на свободе, получали также от государя содержание, занимались вольной работой и жили своими домами» и до глубины души раскаивался, что не так содержал русских пленных.
При прощании по пути следования в глубь России с курским губернатором Н. П. Бибиковым Шамиль поблагодарил его за проявленное гостеприимство и откровенно признался: «Как военнопленный я не имел права ожидать повсюду ласкового приема». На это губернатор в свою очередь ответил: «Русские зла не помнят, и нет сомнения, что и далее Вы встретите к себе повсюду внимание». Последующие наблюдения Шамиля подтвердили это. Он действительно убедился, что на него никто не сердится и не желает зла, даже мальчишки, а на Кавказе, по его утверждению, в таком же положении «закидали бы… грязью… прибили бы… и даже убили…».
Получив в России признание, испытав после всего такое отношение к себе «как к другу и брату», знакомясь с показываемыми ему сопровождающими офицерами достопримечательностями российских городов и столиц, посещая балы в дворянских собраниях и театры, имам как-то при осмотре дворца в Царском Селе остановился и долго восхищенно смотрел на статую Спасителя и как глубоко верующий человек после раздумий сказал: «Он многому прекрасному учил Вас, я тоже буду ему молиться…» А на заданный однажды кем-то вопрос: «Отчего Вы так упорно не сдавались?» — искренне ответил: «Да, я жалею, что не знал России и что ранее не искал ее дружбы».
За семь лет нахождения в ее пределах Шамиль постепенно пришел к мысли присягнуть ей на верное подданство и обратился к государю с собственноручным письмом на арабском языке, где, в частности, говорилось: «…я завещал им (детям) быть верноподданными царям России и полезными слугами новому нашему отечеству… Упокой мою старость и повели, государь… принести мне и детям моим присягу на верное подданство… В свидетели верности и чистоты моих помыслов я призываю всемогущего Бога… и даю клятву на священнейшем Коране…»
Присматривавший же за ним и ставший для него очень близким в радости и горе генерал М. Н. Чичагов поддержал его в этом намерении и, чтобы оно нашло скорейший благосклонный отклик в правящих кругах, незамедлительно известил обо всем телеграфом военного министра.
Соответствующие службы тут же получили распоряжение для этого торжественного случая перевести на арабский язык, «применительно к мусульманской религии», присяжный лист, назначить муллу. Символически подведя черту всему пережитому за долгие годы познания России, 26 августа 1866 года Шамиль со всем своим семейством в зале Дворянского собрания Калуги при полном соблюдении норм и обычаев шариата присягнул ей на верное подданство, после чего как и все проходившие в разное время через этот обряд, в том числе и целые народы, считался уже соотечественником.
Это действие опиралось на соответствующие правовые нормы, содержавшиеся в своде законов Российской империи. В законе по этому поводу говорилось: «… все, присягая царю на верность подданства на кресте и Евангелии или по своей вере…», становятся русскими подданными, «независимо от национальности и вероисповедания».
Шамиль очень надеялся, что все его сыновья и зятья, приняв присягу, будут служить новому Отечеству и его монархам «верой и правдой». После замирения на Кавказе было удовлетворено и сокровенное желание имама посетить священный город мусульман, о чем он просил государя во время личной встречи в Санкт-Петербурге еще в 1861 году. Спустя 9 лет, в 1870 году, со своим семейством, на выделенное специально для этой поездки казенное пособие, он отправился в Мекку. Вернуться из-за «одолевших недугов» ему было не суждено. Шамиль умер в 1871 году в Медине, благословляя Россию и молясь за ее «великодушного монарха».
В его поистине великой судьбе, как и в неразрывно связанной с ней жизненной участи его сыновей, отражена судьба многих горских народов, раздиравшихся противоречивыми настроениями «за» и «против» при единении с Россией. Сын Шамиля Джамал-Эддин, выданный в 1839 году отцом в заложники (аманаты) русским, был окружен вниманием и заботливо воспитан в Пажеском корпусе, самом престижном военном учебном заведении, попал на службу в один из гвардейских полков и горячо полюбил свою вторую родину. Он умер в тоске по ней, принужденный родителем помимо своей воли вернуться в Дагестан, прожив там всего три года. Шафи-Магомет стал генерал-майором, поступил служить в конвой его величества, и, судя по всему, также был патриотом России. Кази-Магомет нарушил завещание отца, не вернулся из-за границы и подался в турецкие войска, в составе которых принимал деятельное участие в различных военных кампаниях против России, особенно в 1877–1878 годах.
