В письме из Стамбула (Константинополя) 15 октября 1858 года П. А. Чихачёв, известный в то время представитель отечественной исторической науки, сообщал о том, что после того как Россия лишилась флота на Черном море, «… Турция открыто покровительствует гнусной торговле рабами». О массовой распродаже невольников, в числе которых было немало и русских подданных, уведомлял неоднократно в 1860 году консул А. Н. Мошнин из Трапезунда посла империи в этой стране.

После подписания Парижского договора цены на рабов в странах Востока стали резко снижаться. Это свидетельствует о том, что борьбу с этим позорным промыслом вела только Россия, тогда как в нем наряду с турками участие принимали англичане, французы и другие представители европейских держав.

При создавшемся положении, как признавалось в различных источниках, похищения людей в рабство продолжались, и многие «цивилизованные» европейские коммерсанты «при посредничестве турок продолжали наживать капиталы на позорной торговле людьми…» Противодействие этому со стороны России предпринималось и в тот период, когда ее рассматривали не иначе как «жандарма Европы». По инициативе Николая I принимались самые решительные меры в этом отношении.

Обеспокоенность русского правительства подкреплялась дипломатическими усилиями, крейсерством военных судов вдоль побережья Черного моря. Но размах работорговли был таким, что все меры по борьбе с этим явлением давали лишь частичные результаты. С введением же повсеместного русского управления на Кавказе после его полного включения в состав империи торговля живым товаром в крае прекратилась.

В статье, написанной в 1859 году незадолго до окончания войны на Северо-Восточном Кавказе, Н. А. Добролюбов так характеризовал сложившуюся там ситуацию: «Шамиль давно уже не был для горцев представителем свободы и национальности. Оттого-то и находилось так много людей, способных изменить ему…» В качестве весьма важного обстоятельства, обусловившего эти изменения в самосознании, далее выделялось управление населением, установленное в имамате, оказавшееся тяжелым для племен, не привыкших к повиновению и не получавших никаких выгод от созданного на теократических принципах подобия государственного порядка. Вместе с тем, находившиеся под властью Шамиля горские племена видели, что «жизнь мирных селений … под покровительством русских гораздо спокойнее и обильнее». Это и заставило их, по его утверждению, делать в конце концов соответствующий выбор, «с надеждою на мир и удобства быта».

По горячим следам участники событий, даже со стороны непокорных горцев, в их числе прославленный «имам Чечни и Дагестана» Шамиль, многоопытный ратник и «гений мусульманского мира», как писали о нем при жизни, замечали то, что впоследствии было предано из-за идеологических коллизий незаслуженному забвению: Кавказ покорился не только силе русского оружия, но и силе нравственного авторитета России.

Были, конечно, обоюдные разрушения в ходе боевых действий, но были и построенные самые большие и красивые мечети в чеченских и других селениях на деньги, выделенные из личных средств «главных виновников» покорения, например генерала А. П. Ермолова. Жесткие меры он предпринимал лишь после того, как «…самая крайность к тому понудила», чтобы снисходительность, с учетом специфики края, населенного «народами непросвещенными», не воспринималась «за слабость».

Наказаниям по распоряжению А. П. Ермолова подвергались только изменники и те, кто занимался грабежами, совершая набеги на русские или иные селения, принявшие подданство империи. Россия, втянувшись в охватившую ее на полвека Кавказскую войну, прежде всего решительно выступила «против набеговой практики горцев», без искоренения которой достижение стабильности в регионе было бы немыслимо.

Строгость, как разъяснял сам генерал, способна «предупредить много преступлений», а меры экономической блокады против непокорных заставят, «крови… не проливая», переменить «разбойнический образ жизни» тех, кто занимается набегами. По его убеждению, «Россия должна повелевать властию, а не просьбами»

В свете этих намерений А. П. Ермолова в «преобразовании Кавказа» вряд ли можно согласиться с утверждениями современных историков, что «он [Ермолов] нередко становился похожим на тех, кого называл «дикарями»». Несмотря на то, что «индустрия набега» в крае якобы являлась «… таким же устойчивым занятием, как скотоводство и земледелие», традиционность преступного промысла не может считаться его оправданием, а увещевания и недостаточная властная строгость в таких обстоятельствах не могли изменить общественное сознание местного населения.

По ходу войны были, несомненно, жертвы с той и с другой стороны, но были и горские общества, которые русские войска брали под защиту от произвола мюридов. Было, как и на всякой войне, ожесточение, но были и спасенные в сражениях дети, которым русские офицеры обязывались отчислять определенный процент от своего жалованья до совершеннолетия, не говоря уже о крупных разовых пожертвованиях и создававшихся за счет казны специальных приютах, «военно-сиротских отделениях для малолетних детей возмутителей и изменников между горскими народами». Кстати сказать, участь русских детей, захваченных во время «набегов с гор», была совершенно иной.

Были штурмы крепостей, но были и суровые приказы немедленно прекратить перестрелку, как было, к слову, при взятии последнего пристанища «непокорных» Гуниба, чтобы не подвергать находящихся там женщин и детей, как помечено в приказе, «ужасам боя».

Впрочем, и Шамиль не был лишен благородства. Об этом можно судить хотя бы по тому, что он разрешил русским раскольникам, бежавшим в горы, свободно отправлять богослужение, возводить новые часовни, поддерживать разбросанные храмы, не требуя за эти права ни податей, ни повинностей. За их притеснения Шамиль очень строго наказывал виновных, не допуская в таких случаях никакого снисхождения. А когда положение аула Ведень, в окрестностях которого в лесах было основано несколько старообрядческих скитов, стало ненадежным, он для обеспечения безопасности этого аула перевел их в Дагестан.

Имам Шамиль обладал большим нравственным влиянием на подвластные народы, но на каком-то этапе сила нравственного влияния России стала выше, и Шамиль, как уже отмечалось, вынужден был с горечью признать это в качестве решающего обстоятельства, лишившего его широкой поддержки для продолжения борьбы. Например, в имамате допускалась дискриминация, в том числе при сборе налогов с подвластного населения. Наибольшая часть их взималась с чеченцев, в сравнении с которыми, как установлено Н. И. Покровским, разрабатывавшим проблему в 20 — 30-е годы ХХ века, «дагестанец-скотовод или садовод платит несравненно меньше…»

Эти обстоятельства не в последнюю очередь, видимо, тоже способствовали, как и другие факторы, тому, что горные сообщества, включенные Шамилем в оперативное пространство войны против России, не стали органической частью создаваемого им государства, так и не преодолевшего в конечном итоге барьер непрочного этнополитического объединения. В этом объединении периодически возникали сложные конфликты и не прекращались попытки децентрализации управления. В конечном итоге России удалось оружием, словом и делом убедить Кавказ в необходимости ориентации на Россию. Кавказская война, несмотря на полувековое военное противостояние, явилась причиной понимания объективной необходимости государственного объединения народов Кавказа под эгидой России, как альтернативы иному — «восточному» пути развития региона.

Обратимся к еще одной немаловажной детали последствий войны на Кавказе. Как известно, после завершения последних наиболее крупных боевых операций, предопределивших окончательный исход всей кампании, для коренных народов края была установлена особая, приспособленная главным образом к их политическим традициям, система управления, получившая наименование военно-народной. Она основывалась на сохранении существовавшего общественного строя с предоставлением населению возможности решать свои внутренние дела по народным обычаям (адатам).