Конечно, всякому мыслящему человеку и прежде ясно было, что все вероучения не могут быть истинными, но удар оказался роковым. Вот оно, разоблачение, в котором не усомнишься, с которым не поспоришь. Неведомое волшебство науки Сверхправителей открыло взорам людей, как на самом деле возникли в мире все великие религии. Почти все они начинались благородно и вдохновенно, но не более того. В несколько дней несчетные мессии рода людского перестали быть богами. Верования, которые долгих два тысячелетия служили опорой миллионам людей, растаяли, точно утренняя роса, в жестоком, бесстрастном свете истины. Все доброе и все злое, что они создали, разом отошло в прошлое и уже не могло тронуть ничью душу.

Человечество лишилось древних богов и уже настолько повзрослело, что не нуждается в новых.

Пока мало кто понимает, что наряду с крушением веры приходит в упадок наука. Процветают техника и технология, но наперечет необычные умы, которые пытаются раздвинуть границы человеческого знания. Осталось любопытство и хватает досуга, чтобы его утолить, но пыл серьезного научного исследования угас. Что толку всю жизнь доискиваться тайн, наверняка открытых другими много веков назад.

Этот упадок не столь заметен, оттого что пышно расцвели науки описательные — зоология, ботаника, астрономические наблюдения. Никогда не бывало на свете стольких любителей, собирающих научные данные для собственного удовольствия, но почти не осталось теоретиков, которые свели бы эти данные в единую систему.

А притом, что исчезли борьба, раздоры и противоречия, пришел конец и творчеству, подлинному искусству. Исполнителей тьма — и любителей и профессионалов, но за целое поколение не создано ничего нового, по-настоящему талантливого ни в литературе, ни в музыке, ни в живописи и скульптуре. Мир все еще живет былой славой, блистательными свершениями невозвратного прошлого.

И никого это не тревожит, если не считать немногих философов. Человечество слишком упивается новообретенной свободой, радуется сиюминутными радостями и дальше не заглядывает. Наконец-то вот она, Утопия, Золотой век; его новизну еще не омрачил злейший враг всякой утопии — скука.

Быть может, у Сверхправителей есть в запасе решение и этой задачи, решили же они столько других. Со дня их прилета минул долгий срок, целая человеческая жизнь, — но и сейчас никто не знает, зачем они явились. Люди привыкли им верить и уже не задумываются, что за сверхчеловеческая самоотверженность так долго удерживает Кареллена и его спутников вдали от родины.

Если это и впрямь самоотверженность. Все-таки еще находятся и такие, кто спрашивает себя, вправду ли конечная цель Сверхправителей — благоденствие человечества.

Если подсчитать, какое расстояние предстояло одолеть всем, вместе взятым, кого пригласил в тот день Руперт Бойс, цифра получилась бы внушительная. Только в первой дюжине гостей были Фостеры из Аделаиды, Шёнбергеры с Гаити, Фарраны из Сталинграда, чета Моравия из Цинциннати, чета Иванко из Парижа, и еще Салливены, живущие в общем-то по соседству с островом Пасхи, но на дне океана, на глубине четырех километров. К чести Руперта, хотя разослал он тридцать приглашений, гостей прибыло больше сорока — примерно так он и рассчитывал. Подвели только Краусы: эти просто забыли, с какого меридиана идет международный отсчет времени, и опоздали ровно на сутки.

К полудню в парке собралась изрядная коллекция флаеров, и тем, кто явится последними, когда они найдут наконец, где приземлиться, придется еще немало пройти пешком. Во всяком случае, под безоблачным небом, при ста десяти по Фаренгейту путь покажется долгим. Вокруг замерли аэромобили всевозможных марок, от одноместных “букашек” до семейных “кадиллаков”, похожих уже не просто на средство передвижения по воздуху, а на летучие дворцы. Впрочем, теперь по марке машины никак нельзя судить о положении ее владельца в обществе.

— До чего уродливый дом, — сказала Джин Моррел, когда “метеор” по спирали начал снижаться. — Точно коробка, на которую кто-то наступил.

Джорджу Грегсону была присуща старомодная неприязнь к автоматической посадке, и, прежде чем ответить, он подрегулировал скорость спуска.

— Под таким углом зрения нельзя судить о доме, — справедливо заметил он. — С земли он, наверно, выглядит совсем иначе. О господи!

— Что случилось?

— Фостеры тоже тут. Это сочетание цветов я где угодно узнаю.

— Ну так не разговаривай с ними, если не хочется. Вот чем хороши сборища у Руперта — всегда можно скрыться в толпе.

Джордж высмотрел свободное местечко и уверенно повел флаер вниз. Они плавно опустились между другим “метеором” и какой-то машиной совсем неизвестной обоим марки. На вид штука очень быстроходная и очень неудобная, подумала Джин. Наверно, кто-нибудь из Рупертовых приятелей, помешанных на технике, сам ее смастерил. А ведь это, как будто, по закону не полагается.

Они вышли из “метеора”, и жара опалила их, точно пламя электросварки. Словно разом из тела испарилась вся влага, и Джорджу почудилось, что у него уже трескается пересохшая кожа. Конечно, отчасти сами виноваты. Три часа назад вылетели с Аляски — и не сообразили поменять температуру в кабине, чтоб переход был не такой резкий.

— Да разве можно тут жить! — Джин еле перевела дух. — Я думала, здешним климатом как-то управляют.

— Конечно, управляют, — сказал Джордж. — Когда-то здесь была пустыня, а теперь — сама видишь. Ну, идем, в доме все будет как надо.

Тут их окликнул Руперт — весело, но как-то непривычно гулко. Хозяин дома стоял возле их “метеора”, протягивал гостям по бокалу и с озорной улыбкой смотрел на них сверху вниз. Свысока он смотрел по той простой причине, что был примерно трех с половиной метров ростом; и еще он оказался почти прозрачным. Сквозь него нетрудно было смотреть.

— Ну и шуточки ты шутишь со своими гостями! — Джордж только-только сумел дотянуться до бокалов и попробовал ухватить их. Рука, разумеется, прошла насквозь. — Надеюсь, когда мы доберемся до твоего дома, для нас найдется что-нибудь более осязаемое.

— Не беспокойся! — засмеялся Руперт. — Давай заказывай, когда придете, все будет готово.

— Две солидных порции пива, охлажденного в жидком воздухе, — мигом распорядился Джордж. — Мы сейчас же явимся.

Руперт кивнул, поставил один бокал на невидимый стол, нажал невидимую кнопку и исчез.

— Ну и ну! — сказала Джин. — Первый раз вижу, как действует такая машинка. Откуда Руперт ее раздобыл? Я думала, они есть только у Сверхправителей.

— А ты знаешь хоть один случай, когда Руперт не раздобыл бы, что захотел? — возразил Джордж. — Игрушка для него самая подходящая. Сиди себе уютно в кабинете и при этом обойдешь пол-Африки. Ни жары, ни кусачих насекомых, ни усталости, и холодильник с пивом под рукой. Любопытно, что бы подумали Стенли и Ливингстон?

Под палящим солнцем больше говорить не хотелось. Когда они подошли к парадной двери, почти неразличимой в сплошном стекле фасада, она автоматически распахнулась под пенье фанфар. Наверно, к вечеру меня уже начнет тошнить от фанфар, подумала Джин, и не ошиблась.

В чудесной прохладе прихожей их приветливо встретила очередная миссис Бойс. По правде сказать, из-за нее-то и нахлынуло столько гостей. Половина явилась бы все равно поглядеть на новое жилище Руперта; тех, кто сперва колебался, привлекли рассказы о его новой жене.

Потрясающая женщина. Поистине, другого слова не подобрать. Даже теперь, в мире, где красотой никого не удивишь, мужчины оборачивались, едва она входила в комнату. Должно быть, у нее одна бабка или дед были негры, догадался Джордж; безукоризненно правильны античные черты, длинные волосы отливают вороненой сталью, и только смуглая кожа сочного оттенка, определяемого одним лишь затрепанным словом “шоколадный”, выдает смешанное происхождение.

— Вы — Джин и Джордж, правда? — она протянула руку. — Очень рада с вами познакомиться. Руперт там мудрит с коктейлями. Идемте, познакомьтесь со всеми.