— А мы плаванием и греблей.

— Что-то не похоже, — усомнилась студентка. — А вы не скажете, кто на последних Олимпийских играх получил золотую медаль по плаванию?

— Нет, я соврал, мы занимаемся автомобилями, — сразу же без тени смущения ответил стиляга. — У моего предка есть автомобиль. Я учусь на нем ездить. Это тоже спорт.

— Безусловно. — Глаза девушки потухли, она чуть вздохнула. — Папина «Победа»?

— Нет, у отца «ЗИМ», — не поняв иронии, поправил ее парень. — И еще я занимаюсь живописью, так что вы зря подсмеиваетесь.

— Вам нравится Рембрандт? — послышался тут же вопрос. — А какого вы мнения о творчестве Веласкеза?

— Я видел их творчество, — скривил губы «живописец». — У нас с вами, наверно, разные точки зрения, я вообще не понимаю классики, она устарела.

— Устарела? Вы хотите жить без классики?

— Нет, зачем же. Она может лежать, храниться в музеях. Но сейчас другой век. Сейчас век атомной энергии, век темпа. Жизнь несется. Сейчас нужно уметь изображать мир точкой.

— Чем, чем?

— Точкой. Точка — это скорость, темп, а классика медленна. Классическая литература тоже устарела, сейчас идут, — он так и сказал «идут», — детектив, комиксы — там динамика. Нам, современным людям, нужно действие, а не рассуждения. Такой век.

«Живописец» посмотрел на мое лицо и, запнувшись, замолчал.

Потом мало-помалу на его губах опять появилась всезнающая усмешка. Он победным взглядом искоса оглядел свою компанию. Особенно едко он посмотрел на «идеолога», видимо считая, что заткнул его за пояс своей эрудицией.

— Я в прошлом году был на практике, — задумчиво проговорил мой сосед, — и искал как раз урановую руду. Вот, значит, я-то и строю век атомной энергии, но ведь я строю его на основе классики. Наш век тоже будет классическим для будущих поколений. Какая там точка. Тут точкой не отделаешься. Тут нужны широкие, вдохновенные полотна. Ясные, реалистические. И картины, и книги, и все что угодно лишь с трудом смогут объять наши дела. А вы — точка!

— Да, жизнь летит, — добавил кто-то, — жизнь несется. А вам не кажется, ребята, что несется-то она мимо вас? Вы не обижайтесь, ведь это правда.

Когда мы вышли из вагона в Зеленогорске, студентка — мастер спорта — вздохнула:

— Хорошо-то как! Воздух, простор! Жизнь продолжается. Мальчики, я когда с ними говорила, мне так и казалось, что несет мертвечиной! Это же мертвецы. Разве это люди?

— Я смотрел на них и думал, — вставил шагавший рядом с ней студент, — вот такой псих, желающий передать жизнь точкой, может любую гадость сделать. Дай ему в руки взрывчатку, подучи... и взорвет что-нибудь. Точка — взрыв, и ничего нету. По его словам, это и есть жизнь. Бред какой-то!

— Это не его мысли, — сурово ответил светловолосый веснушчатый студент, — это чужие мысли, которые он берет на веру, даже не пытаясь их обдумать. Такие мысли о жизни — точке — это психологическая диверсия, идущая к нам из-за океана. А эти парни и девушки — неучи, поддаются диверсии. У них нет ничего своего. Они, знаете, кто? Они нищие! Нищие духом. Их надо заставить учиться.

— Слушайте, — повернулся он вдруг ко мне и подошедшему к нам Косте, — пошли, братцы, с нами. Проведем день вместе? У нас будет весело.

— Пошли, — ответили мы с Костей разом, не раздумывая, — Мы с удовольствием.

— Ну, тогда будем знакомы. Меня зовут Иван — Ваня, а вот его — Мирза, а его — Юлиус, а ее — Мариан, а ее Анна Витес. Целый интернационал. Ох, и хорошо же здесь, братцы!

Мы с Костей весело рассмеялись. И вдруг я вспомнил.

— Костя! — закричал я еще более веселым голосом, страшно довольный своей памятью. — Я же вспомнил, где мы видели этого длинноносого дурака в бархатных штанах! Во время нашего самого первого рейда! Не помнишь? У кинотеатра. Ну, значит, тебя тогда рядом не было. И компания, кажется, та же.

С тех пор как штаб комсомольского патруля начал активную борьбу с пьянством, в нашем районе резко уменьшились случаи хулиганства и нарушений общественного порядка.

Правда, добиться того, чтобы водку продавали только там, где положено, оказалось не так-то легко.

Сначала то и дело в штабе раздавались телефонные звонки:

— Начальство? Тут около кинотеатра ларек «Пиво-воды», знаете? Так вот, продавец водкой из-под прилавка торгует, так сказать, по знакомству. Что делать?

— Как что? Составьте немедленно акт, завтра добьемся, чтобы его уволили.

— А если он подписывать не хочет и даже в ларек не пускает?

— А вы и не ходите. Завтра сам к нам прибежит крокодиловы слезы лить. И подписывать не давайте, обойдемся без его подписи.

— Тут пьяницы волнуются, — понизив голос, в самую трубку шепчет командир группы, — просят, чтобы не трогали его, говорят, что он это по их просьбе, по доброте душевной делал.

— Знаем мы эту «доброту душевную», — зло отвечает Костя, — он им от этой «доброты» на каждые пол-литра сто граммов не доливает.

Через полчаса снова звонок.

— Валя, тут около «Гастронома» прямо на улице компания собралась, водку распивают. Стакан им в «Гастрономе» дали.

— Кто дал?

— Да какая-то уборщица, тетя Даша.

— Найдите милиционера. Он оштрафует пьяниц, а заодно и директора «Гастронома». Пусть следит за своими работниками и за тем, что около магазина делается.

Но не все происходило так просто. Иногда, для того чтобы раскрыть хитроумные пути, по которым доставляется водка в клуб, патрулю приходилось вести настоящую «исследовательскую работу».

На контроле при входе все «танцоры» были как стеклышко. Там стоит наш пост, он имеет категорический приказ — пьяных и тех, от кого разит водкой, на танцы не пускать!

Мы часами ломали головы: как проникает водка на танцевальные вечера?! Все подозрительные лазейки были под наблюдением. Карманы брюк и пиджаков не оттопыриваются — за этим тоже строго следит наш глаз. И все же факт, как говорится, налицо: в танцевальном зале есть пьяные.

— Ребята, узнал! — ворвался однажды в помещение штаба сияющий Костя Лепилин, — Они бутылки под брюки прячут! Привязывают их к ногам, там, где брюки раструбом. Я совершенно случайно обнаружил, прикоснулся ногой, чувствую, что-то мешает. А у него там бутылка. Сейчас приведут хитреца.

— Нет худа без добра, — глубокомысленно заметила Нина, — стиляги, значит, не могут водку проносить, у них брюки узенькие, сразу заметно.

Вот во время одной из таких «исследовательских» операций мы и столкнулись с непонятным явлением.

С некоторых пор комсомольский патруль стал обращать внимание на то, что кое-кто из молодых людей ведет себя в клубе чрезвычайно странно.

Человек не пьян, водкой от него не пахнет, и все же он заговаривается, бормочет чепуху, глаза у него мутные. Он явно в болезненном состоянии. Честное слово, мы даже ходили к врачам справляться, нет ли какой-нибудь болезни с такими симптомами. Врачи ответили: такой болезни нет.

Однако мы чувствовали, что происходит что-то отвратительное. Их было немного, этих почти невменяемых людей, но все же они попадались, и что ни месяц, то больше.

Разгадка пришла неожиданно. Уже несколько раз ребята докладывали, что кое-кто из мальчишек, которых мы подозревали в карманном воровстве, все чаще говорят между собой о каком-то «плане».

Сначала мы решили, что речь идет о плане расположения служебных лестниц клуба, по которым иногда «зайцы» пробираются на танцы.

— План? — спросил нас подполковник Топорков, присутствовавший на заседании штаба, когда мы подводили итоги работы за месяц. — Где вы слышали это слово?

Мы рассказали. Подполковник нахмурился.

— Завтра я пришлю к вам своих людей, — сказал он, — покажите им тех парнишек. «План» на жаргоне преступников означает папиросы, набитые табаком, смешанным с опиумом. Давно уже не наблюдалось этого рецидива. Последнюю крупную группу торговцев опиумом мы выловили в тридцатых годах.

Подполковник при нас же позвонил своему начальству и доложил о случившемся.