— А ведь он меня на свадьбу приглашал. Ну и жизнь! — вздохнул он.

— Изверги, человеческая жизнь для них ничто, — возмущался Жачковский. — Мне показалось, товарищи, что вы назвали фамилию Годзялко, или я ослышался?

— Нет, не ослышался. Эту супружескую пару убили в июне бандиты. Знаем, что это дело рук банды Рейтара, но, кто конкретно убил их, не знаем.

— Угрюмый. Я слышал это собственными ушами. Рейтар приказал убрать Годзялко, а тот уже сам решил прикончить заодно и его жену.

— А за что их убили?

— Годзялко заявил о них в милицию.

— А откуда они узнали, что сделал именно он?

— Кто-то из деревенских видел, как Годзялко ездил в Чешанец, а к вечеру в деревню явились солдаты. Этого было достаточно для них.

Затрещал телефон.

— Элиашевич слушает. Да, да. Потери есть? Слава богу. Ну что же, раз так, то давайте хотя бы этих двоих. Только побыстрее, товарищи, ведь дорога́ каждая минута. Ждем.

Он повесил трубку, записал что-то в блокноте.

— Звонил мой заместитель. Они наткнулись на банду около Журобиц. Оказалось, что это группа Барса. В перестрелке убиты три бандита: Барс, Ришард и Тигр, а Кракус покончил с собой. Взяли живыми Матроса и Ракиту. Я попросил, чтобы их как можно быстрее доставили сюда.

— А Рейтар? Где же Рейтар? — спросил Жачковский.

Элиашевич только развел руками.

Известие о ликвидации группы Угрюмого произвело на Рейтара ошеломляющее впечатление, но в присутствии Барса он старался не выдавать своих чувств. К мысли об Ольге, о будущем ребенке и их судьбе прибавилось еще сознание близкого конца. Его отряд, столь многочисленный еще несколько месяцев назад, с ликвидацией группы Угрюмого практически перестал существовать и был на грани полного уничтожения. Мираж, в который он пытался подсознательно верить, исчез при столкновении с суровой действительностью. Связи с заграницей у него не было; он потерял поддержку местного населения; не хватало оружия, провианта, боеприпасов, людей. От идеи, которой он хотел служить, либо, по крайней мере, внушал это себе, остались одни воспоминания, избитые фразы, лицемерие. Политика, которую он хотел проводить, на деле превратилась в сплошную цепь жестоких преступлений. От людей, которые когда-то шли за ним, остались лишь жалкие горстки заросших грязью, вшами, окончательно опустившихся, потерявших человеческий облик подонков.

Что делать? Что же делать? На этот вопрос он не находил ответа. Опустошенность. Безволие. Страх. Подавленность. Моральное убожество. Дно.

Сознание того, что даже Сокол мог их предать, заставило Рейтара по старой привычке предпринять какие-то действия. И видимо, распоряжение убрать Сокола, а также операция в деревне Мокрой были его последними обдуманными приказами. Последующие его решения, включая назначение Барса своим заместителем, принимались уже механически и были своего рода камуфляжем, дающим ему возможность полностью выйти из игры, хотя Рейтар до конца не хотел в этом признаваться даже самому себе. Пустить себе пулю в лоб? Бежать? А Ольга? Ребенок? Попытаться увести в лес пособников из конспиративной сети? Рейтар не мог найти ответа на возникавшие вопросы, у него было одно желание — бежать.

Он быстро шел по лесным просекам, пересекал кратчайшим путем опустевшие осенние поля. Но от навязчиво преследующих мыслей не убежать… «Хамы, проклятые хамы! Куда же девалась их шляхетская гордость и честь, приверженность традициям? Я же ради них поломал свою молодую жизнь, ради них брожу, как волк, по лесам, и вот чем они мне за это платят! Хамы, проклятые хамы! Их с потрохами купила коммуна; только и думают об электричестве, своих хозяйствах, школе, дороге, лошадях, коровах. Где уж им бороться! Хромой Молот был не таким уж дураком, каким казался. Он их хорошо раскусил». Рейтар поднял воротник, закрываясь от хлеставшего в лицо ветра. В голове у него звучали слова Молота. После нас остается только одна кровь, говорил он. Вот уже который год мы не знаем ни минуты покоя ни днем ни ночью. То-то, что мы с тобой натворили за эти годы, власти нам не простят, а того, к чему мы стремились, никогда не достичь. Хватит себя обманывать. Самым разумным выходом было бы распустить ребят по домам, пусть роются себе в навозе, а самому пустить пулю в лоб. Пулю в лоб, пулю в лоб, в лоб, в лоб. Ветер воет, свистит, уговаривает. Пусти себе пулю в лоб, Рейтар. Повесься, Рейтар. Повесься, повесься. Холодный пот. Страх. Рейтар бежит, бежит, изо всех сил, бежит до полного изнеможения, спотыкается, падает ничком в картофельную борозду. Лежит неподвижно, тяжело дыша. Прижимается разгоряченным лицом к холодной, пахнущей осенним дымком земле. «Остаться здесь, остаться. Нет, нет! Ни в коем случае. А Ольга, ребенок? Да, да. Увезу их отсюда в безопасное место, устрою как положено, а сам вернусь обратно. Тогда вы еще обо мне вспомните». Встает. Идет навстречу ветру. Ноги сами тащат его в знакомую сторону. Валькова Гурка. Родной дом. «Школы вам захотелось. Как бы не так, взбунтовавшиеся хамы. Я вам покажу школу!»

Ветер крепчает. Пронзительно скрипит раскачивающаяся на оторванной петле калитка. Рейтар рывком подбегает к стене. Осторожно обходит дом. Поблизости никого нет. Локтем выдавливает стекло в окне, просовывает руку и откидывает крючок. Порыв ветра распахивает окно, и Рейтар проскальзывает в дом. Садится в углу на старый табурет. Вокруг тишина, только иногда прошмыгнет по комнате напуганная пришельцем мышь. Шум ветра за окном усиливается, через выбитое стекло тянет сквозняком. Сердце стучит как колокол. Воспоминания. Знакомые запахи. Он выходит в сени. Бредет как лунатик во сне. Из сеней забирается по деревянной лестнице на чердак. Повсюду валяется сено, мякина, сломанная мебель, всякое тряпье. С яростью хватает одну, другую, третью охапку сена и бросает вниз. Спускается, разбрасывает сено по всем комнатам, по всем углам. Открывает дверь в кладовку. Нащупывает в темноте жестяной бидон. От него пахнет керосином, что-то еще плещется на дне. Обрызгивает сено керосином. Распахивает настежь окна, чтобы лучше тянуло. Наклоняется, чиркает спичкой. Пламя вспыхивает и, подхваченное ветром, жадно лижет пятна керосина.

Смеется ветер, смеется Рейтар, огонь разгорается и отбрасывает на побеленные стены причудливые, веселые тени. Пламя как бы в знак благодарности льнет к его ногам, пытается обхватить его колени. Рейтар, очнувшись от летаргии, вылезает через окно, перепрыгивает через забор, обходит полями деревню и останавливается, лишь отойдя от нее на целый километр, на пригорке у леса. Его родной дом горит на фоне клубящихся от ветра туч. Рейтар еще некоторое время стоит и смотрит как загипнотизированный на пожар. Огонь бушует, в небо поднимается огромный столб пламени, гневно разбрасывая снопы искр. Рейтар грязно выругался, проклиная взбунтовавшихся хамов: «Я вам покажу школу! Я еще вернусь сюда и тогда не такой дом построю! Погодите, только бы Запад выступил, я вам еще покажу! Я столько из-за вас пережил! Своя рубашка ближе к телу. Поеду во Вроцлав, в Щецин, все равно куда. Денег немного есть, золота тоже хватит, хватит и на Ольгу, и на ребенка. Ну погодите, хамы, я еще вернусь сюда, и тогда держитесь, деревьев на всех не хватит, когда начну вешать вас!» И, больше уже не оглядываясь, Рейтар скрылся в ночной мгле.

В тот же вечер допросили взятых в плен Ракиту и Матроса. Оба в один голос показали, что да, Рейтар был до вчерашнего дня в их группе, но потом, переодевшись в штатское, ушел. Куда — они, к сожалению, не знали. Барс им сказал, что он отправился инспектировать другие группы.

До поздней ночи Элиашевич анализировал различные факты и события последних дней. Их накопилось немало, и они давали основание сделать более или менее правильный вывод относительно местонахождения Рейтара. Элиашевич располагал сильными козырями. Был Жачковский, который, побывав в банде, о многом разузнал. Были люди из группы Угрюмого, были Матрос и Ракита, была вся семья лесничего из Петковского леса, был арестованный за долголетнее сотрудничество с бандой ксендз Патер, был загадочный, но одновременно говорящий о многом поджог дома Рейтара.