Помня еще недавнее бесцельное прочесывание окрестностей, Боровец в душе не одобрил усердия Элиашевича. Стрельба! Кто знает, может, это дети баловались с найденными патронами, может, браконьеры, а может, милиционерам просто показалось? Из-за нескольких выстрелов гнать падающих с ног от усталости бойцов столько километров, да еще в такой ливень?

— А где сейчас эти милиционеры? Они бы нам помогли.

— Я распорядился, чтобы они ждали нас у въезда в деревню Оленды. Надо поглядывать за дорогой, похоже, уже подъезжаем.

— Смотрим, смотрим, товарищ начальник, — отозвался молчавший до сих пор водитель — пожилой уже человек, в штатском, с неразлучной сигаретой в зубах.

Боровец обратился к Элиашевичу:

— А есть ли у вас, товарищ капитан, в Чаплях свои люди?

Элиашевич слегка улыбнулся:

— Как бы вам сказать, мой дорогой… Может, кого-нибудь и найдем, ведь мир не без добрых людей. Чапле — бандитское логово, это верно, но и там, я уверен, есть люди, которые сыты по горло этими бандитами.

— Тогда окружим хутор плотным кольцом, прочешем дом за домом, а там видно будет.

— Вряд ли мы придумаем что-то более разумное. У меня к вам, товарищ подпоручник, две просьбы.

Боровец внимательно слушал.

— Первая — отобрать для прочесывания хутора самых опытных ребят. Я знаю, у вас много новобранцев.

— Верно. А вторая?

— Прикажите, чтобы на хутор пропускали всех. А с хутора даже мышь не должна прошмыгнуть.

Газик резко затормозил.

— Это, наверное, они, товарищ начальник. Ну и темнотища. Чуть было не наехал на одного из них. — Водитель приоткрыл дверцу.

В кабину газика просунулась голова милиционера. К своему удивлению, Боровец узнал в нем начальника милицейского участка в Чешанце старшего сержанта Ставиньского. Не меньше удивился и Элиашевич:

— Ставиньский? Как вы здесь очутились? Ведь это не ваш район?

— Не мой, товарищ капитан, заблудился в этих краях, вот и оказался здесь.

— Это вы звонили в управление?

— Так точно. Я уже начал было нервничать, думал, что вы вообще не приедете.

— Видите, какая погода. Садитесь в машину и докладывайте, дорога́ каждая минута.

Вот о чем рассказал сержант Ставиньский. Минувшим днем, когда уже вечерело, он с двумя милиционерами отправился на велосипедах в патрульный объезд нескольких деревень, прилегающих к Олендам, но находящихся в ведении чешанецкого милицейского участка. Ничего подозрительного они не заметили, поэтому решили заглянуть к шурину начальника участка некоему Бараньскому — крестьянину, живущему на отдаленном хуторе рядом с Олендами. Что уж греха таить, выпили немного самогону, повод для этого был подходящий — у шурина родился сын. Не желая трястись ночью по бездорожью, они проговорили до первых петухов, а как только начало светать, отправились в обратный путь.

Ехали не спеша, проселочными дорогами, чтобы сократить путь в Чешанец. Сзади и справа тянулась опушка Рудского леса, а слева смутно проступали вдалеке хаты хутора Чапле-Блото. Поля и лес еще не проснулись, и только жаворонки, поразительно трудолюбивые птицы, щебетали не умолкая. Вдруг со стороны Чапле прогремел одиночный выстрел, и сразу же вслед за ним — короткая автоматная очередь. Ставиньский и оба милиционера затаились во ржи. На какое-то мгновение даже жаворонок перестал петь. Больше выстрелов они не услышали.

— Подождали мы, значит, еще немного, прислушались, товарищ капитан, — тишина, а когда над нами снова запел жаворонок, я про себя подумал: видно, нам все почудилось. «Едем», — говорю ребятам, а тут вдруг как шарахнут в Чапле длинной очередью. Мы опять притаились и слушаем. Некоторое время было тихо, а потом снова как начали шпарить, наверное минут пять, аж все вокруг загудело.

— Из чего стреляли?

— Да из всего! И автоматные очереди были слышны, и одиночные выстрелы.

— Ну а дальше что?

— А дальше все и началось! Решили отходить в Оленды: туда ближе всего, да и надо было выяснить наконец, что там творится. Стрельба прекратилась так же внезапно, как и началась. Подходим к Олендам — и вдруг из Рудского леса галопом выскакивает всадник в военной форме на вороном взмыленном коне. Не успели мы ничего сообразить, он пронесся мимо нас на расстоянии каких-то пятидесяти метров, а потом развернул лошадь и дал по нас очередь из автомата. Мы прижались к земле. Прежде чем кто-либо из нас успел выстрелить, всадник уже скрылся в лесу, только мы его и видели.

— Кто же это мог быть?

— Понятия не имею.

— Ну а что потом?

— Да ничего особенного. Из Оленд мы сообщили обо всем в отделение милиции, и нам велели ждать здесь, пока не приедет кто-нибудь из госбезопасности или КВБ. А потом хлынул этот чертов дождь, но, если бы мы даже решили преследовать всадника, из этого все равно бы ничего не вышло. Дождь смыл все следы. К счастью, теперь он как будто бы немного стихает.

И действительно, ливень перешел в редкий моросящий дождь. Решили разделить колонну: две автомашины отправятся проселочными дорогами, чтобы окружить Чапле со стороны Лемпиц и Радзишева, две другие обойдут хутор с востока, со стороны Шмурл и Спешина. Поскольку людей, принимавших участие в операции, было недостаточно, плотное кольцо окружения создать не удалось. Пятая машина с сотрудниками органов госбезопасности и отделением капрала Канюка и газик должны были въехать в деревню.

Элиашевич попросил:

— Старайтесь любой ценой взять бандитов живыми — вы же знаете, товарищи, как для нас важно получить о них подробную информацию.

Сигналом к началу операции по окружению хутора должны быть три красные ракеты. Еще раз сверили часы, уточнили время и двинулись в путь. Старший сержант Покшива вел группу, которая направлялась на Лемпице, командиром другой группы подпоручник назначил капрала Боленя.

Дождь почти прекратился. Поля ржи и рощицы окутались легкой дымкой. Проселочные дороги утопали в грязи. Вот и первые хаты. Хутор выглядел вымершим. Было шесть часов утра, когда подпоручник Боровец, взглянув на часы, выпустил три красные ракеты.

Сотрудники органов госбезопасности с ударной группой капрала Канюка вошли в деревню. Радист установил связь со штабом батальона. Для охраны радиостанции и дополнительного блокирования деревни у машин остались водители. Здесь же расположили свой командный пункт Элиашевич и подпоручник Боровец.

Первый осторожный стук в окно, первый бешеный лай дворняжки.

— Откройте! Войско Польское!

Тяжелый, спертый запах не проветриваемой всю ночь избы. Заспанный, заросший щетиной мужик нервно поддергивает спадающие кальсоны. Перепуганная женщина в кровати натягивает одеяло под самый подбородок. В люльке сладким безмятежным сном спит грудной ребенок.

— Есть в доме посторонние?

— Никого.

— Где вход в подпол?

Мужик показывает рукой в сторону печи.

— Поднимите крышку. Лезьте первым.

Мужик молча выполняет приказ. За ним с пистолетом наготове в подпол спрыгивает один из бойцов. Шарит фонариком по углам — никого, кроме остатков проросшей картошки, пустой бочки из-под капусты, старой рухляди. Ожидавшие наверху облегченно вздыхают. Еще раз окидывают взглядом большую печь, светя фонариком, заглядывают в нее, в сундук, под кровать.

— Вставайте, хозяйка.

Женщина послушно, преодолевая чувство стыда, сбрасывает одеяло, опускает босые ноги на пол и, торопливо схватив со стула юбку, прикрывает ею полные белые бедра.

— У вас не было посторонних?

— Не было. Правда, не было.

Разбуженный ребенок начинает плакать. Женщина, опустившись на колени, наклоняется над люлькой и, не стесняясь присутствующих, сует ребенку в рот коричневый сосок набухшей от молока груди. Солдаты, отвернувшись, обращаются к мужику:

— А кто здесь стрелял? Тоже не знаете?

— Не знаем, не слышали, мы спали. А где стреляли?

Солдаты не отвечают. Они просят мужика проводить их во двор. Ни в овине, ни в сарайчике, ни на скотном дворе, ни на чердаке никого нет.