Джейн не могла отвести глаз от его лица, загипнотизированная страхом, а он продолжал вдалбливать ей:
— Вы всего лишь женщина и должны думать прежде всего о вашей главной обязанности в этом качестве, а не предаваться ненужной жалости по поводу каких-либо дурацких монахов и прочего сброда, которые подрывают нашу власть. — В его глубоко посаженных глазах мелькнул какой-то почти сумасшедший блеск. — Мы женаты уже пять месяцев, и до сих пор вы бесплодны. Вам не кажется это странным? Ибо это не моя вина…
Он окинул ее быстрым взглядом, пока она как былинка качалась в его руках. Джейн, как обычно, была богато одета. Она избегала безвкусных украшений и всевозможных отделок на одежде, считая, что красота самого материала достаточна для создания эффекта великолепия. Этим вечером на ней было переливающееся платье из голубовато-зеленой парчи, широкий серебристый пояс подчеркивал ее тонкую талию. С ее волосами цвета меда и молочно-белой кожей она представляла собой великолепное зрелище для любого мужчины, но сейчас Генрих вовсе не пришел в восхищение от ее мягкой прелести или элегантности ее наряда. Он всегда имел склонность к изящным женщинам, но теперь вдруг обратил внимание на то, какие у нее маленькие груди и узкие бедра. Господи, да разве такая недоразвитая женщина может зачать и родить здоровых сыновей?
Во рту у него появился противный вкус, когда он сам себе ответил на этот вопрос отрицательно. А что, если он и в третий раз сделал неправильный выбор? Он мог поклясться всеми святыми, что сам-то он был в полной силе. Начиная с мая не было на свете мужчины, который мог бы позволить себе то, что он позволял себе за плотно задернутым пологом супружеской постели. И он не растрачивал сил на порхание по другим лугам.
Но время шло без каких-либо признаков появления ребенка. Ему вдруг явственно послышался издевательский смех Анны над его испугом, и, отшвырнув от себя жену, он вылетел из спальни и побежал по коридорам дворца, заставляя пажей и слуг падать ниц при его приближении.
Генриха затопила жалость к самому себе. Он нес тяжкий крест отношения к себе своих подданных, которые вместо того, чтобы благословлять его за мир и спокойствие в стране, которые он даровал им, стремились все это разрушить. А тут еще постоянные страдания от незаживающей язвы на ноге. И в довершение всего — очень может быть, что он наградил себя бесплодной женой. Есть ли еще на свете король, который был бы так жестоко проклят?
Яркая игрушка счастья Джейн была сломана. Позднее она починит ее своей тактичностью и сдержанностью, но никогда уже к ней не вернется ее первоначальное совершенство. Она чувствовала, что вся дрожит; это было запоздалой реакцией на безобразное крушение иллюзий, когда образ доброго, терпимого человека, за которого она вышла замуж, сменился какой-то карикатурой на злобное животное. На несколько секунд ей приоткрылся облик другого Генриха Тюдора, до сих пор прятавшийся под личиной обманчиво-добродушной внешности; этот Генрих не задумываясь сотрет в порошок любого, кто окажется достаточно смелым или, наоборот, глупым, чтобы поступить поперек его воли.
Джейн знала, как безжалостно он обошелся с теми, кто открыто не соглашался с его верховенством над церковью, — даже с собственной дочерью, — но наряду с Марией и многими другими пребывала под властью мысли, что только пагубное влияние Анны было причиной проявленной им жестокости. В своей невинности она полагала, что, освободившись от Анны, благородство его натуры засияет вновь. И та доброта, которую он ежедневно проявлял по отношению к ней, только укрепляла ее в этом жестоком заблуждении. Теперь внутри Джейн что-то смеялось, потешаясь самым откровенным образом над ее наивностью. Как невероятно, еще полчаса назад она думала, что несколько умоляющих слов заставят короля отказаться от той главенствующей власти, которую он отнял у Рима. С головы до пят по коже у нее поползли мурашки; можно было подумать, что она была племенной кобылой, разочаровавшей своего покупателя.
Джейн не надо было напоминать о ее обязанности произвести на свет наследника мужского пола. У нее и так в ушах гудело от намеков, постоянно повторявшихся, когда ее родители бывали при дворе: «Дитя мое, ты выглядишь бледной и печальной (как будто она когда-нибудь выглядела иначе!), но может быть, для этого есть достаточная причина». Косые взгляды ее братьев, проходящиеся по ее все еще стройной фигуре; обостренное внимание всех домочадцев, если она вдруг на какое-то время проявляла пристрастие к какой-нибудь определенной еде. Все при дворе, вплоть до последней прачки, знали, что она еще так и не зачала. Ибо в том ослепительном свете, который заливал трон Тюдоров, его обитатели были лишены последних остатков какой-либо интимной личной жизни.
Джейн закрыла глаза, стремясь избавиться от наваждения этого раздраженного лица, совсем недавно склонившегося над ней, и вместо него в ее памяти всплыло другое лицо, столь юное, что до сих пор сохраняло в себе какие-то мальчишеские черты, с нежным и чувственным ртом и мягкими глазами фавна. Уилл Дормер. Сколько лет прошло с тех пор, как он запечатлелся в ее памяти? Джейн тогда было едва шестнадцать, а он был немногим старше, когда останавливался в Вулф-холле как друг ее брата. Застенчивость Уилла, его сдержанные манеры моментально нашли отклик в душе Джейн. Он выгодно отличался от прочих гостей, с их приевшимися пошлыми, грубыми шутками и вульгарным смехом.
Было бы неправдой сказать, что он и Джейн влюбились друг в друга, но они все-таки сделали первые робкие шаги на этом пути. Пожатие рук, обмен нежными взглядами через полную народа комнату, поделенное на двоих молчание, более красноречивое, чем любые слова, — из таких невесомых субстанций состояла из зарождавшаяся любовь. Но им было отказано во времени и в близости. Леди Дормер, решительная женщина с мощным бюстом, также тогда пребывавшая в Вулф-холле, утащила сына домой, как только заметила своими глазами-бусинками его повышенное внимание к Джейн, и больше он никогда не возвращался. У его матери на примете был более подходящий союз в виде богатой наследницы, и вечно послушный Уилл пошел под венец с нею.
Вскоре после этого Джейн была отправлена ко двору в качестве фрейлины, и прошедшие годы стерли память об этом зарождавшемся романе. Теперь ей было бы интересно узнать, какова была реакция леди Дормер, когда та узнала, что девушка, которую она отвергла как недостойную ее сына, стала королевой Англии!
Джейн надеялась, что Уилл счастлив в браке. В своем нынешнем состоянии у нее заболело сердце от одной мысли о том счастье, которое ждало бы ее, будь она простой госпожой Дормер. Тихая, безоблачная жизнь, разделенная с человеком, чей нрав был сродни ее; спокойные домашние заботы сельского дома, где бы она могла пойти в собственную кухню и испечь для себя хлеб, если бы у нее появилось такое желание. И дети, чье появление на свет было бы желанным событием, а не единственной причиной чьего-то существования на этой земле, и где рождение дочери в худшем случае вызвало бы всего лишь легкое разочарование. Джейн Дормер поминутно не напоминали бы, что родить сына жизненно важно, как будто бы вся ее жизнь зависела от его благополучного явления миру…
В мертвой тишине, внезапно заполнившей комнату, тени в дальнем ее углу затрепетали, и из них вышли две королевы, шурша накрахмаленным атласом. Их настойчивые голоса были по ушам Джейн, подобно раскатам грома: «Подари ему сына. Ты должна дать ему сына как можно быстрее… или ты присоединишься к нам».
С криком попавшего в капкан кролика Джейн обернулась, но ничего не увидела, кроме тихого озерца сгущающейся темноты, а единственным звуком был шелест листьев за окном.
Она упала в кресло, сотрясаясь от подступившихся рыданий. Та спокойная, несколько флегматичная девушка, которой она знала себя на протяжении двадцати восьми лет, превратилась в испуганную женщину, чьи напряженные нервы играли с ней злые шутки.
И вся эта метаморфоза произошла за те несколько мгновений, когда кто-то незнакомый смотрел на нее глазами ее мужа, и это был человек безжалостный, ясно давший ей понять, какую цену она запросит за ее неудачу. Неожиданно королева возжелала почти с физической болью, чтобы рядом с ней оказалась Мария; ей хотелось просто ее тихого присутствия, умиротворяющего чувства товарищества, вопреки мнению мужчин все-таки существующего между женщинами, у которых нет причин для ревности друг к другу.
