С вокзала Сергей Петрович несколько часов шел пешком, стараясь никому не попадаться на глаза, а когда начиналось сильное сердцебиение, садился и отдыхал. Пытаясь отвлечься от приступов дурноты, он разговаривал сам с собой.

Говорил себе о том, как он сейчас вернется домой, приведет в порядок себя и квартиру. Заберется в ванну, отмоется от запаха мочи и грязи. Польет цветы. Завтра будет целый день спать и смотреть телевизор. Послезавтра выйдет на работу.

– Все будет хорошо, все будет хорошо, все будет хорошо, – твердил Сергей Петрович.

К середине дня он добрался до гаража. Сторож не обратил внимания на его бедственный вид. Но домой в это время возвращаться нельзя, там всюду люди, нужно дождаться ночи. Сергей Петрович нашарил внизу ключи и открыл дверь. Темно-синяя сверкающая «максима» показалась ему видением из другого мира. Сергей Петрович осторожно открыл заднюю дверь и улегся на сиденье, высунув ноги наружу.

В машине вонь от тела Сергея Петровича показалась еще сильнее.

– Все, все, – бормотал он. – Чуть-чуть потерпи.

Уснуть ему не удалось, несколько часов прошли в мучительном беспокойстве.

Наконец, за воротами послышались вечерние звуки приезжающих машин и голоса вернувшихся с работы людей.

Сергей Петрович пересел на водительское место, включил радио, послушал музыку, а затем новости, радуясь тому, что в мире происходит много событий. Завел двигатель и несколько минут слушал ровный уверенный гул. Нежно гладил руль, бережно трогал ручку скоростей.

Запахло выхлопными газами. Сергей Петрович заглушил машину.

Ночи Сергей Петрович дождаться не смог и около десяти часов прокрался к дому. Ему повезло, вокруг не было ни души.

Сергей Петрович сбросил с себя одежду и включил воду. Пока набиралась ванна, он сгреб в раковину грязную посуду, разобрал постель, открыл форточки и балконную дверь.

Лежа в горячей душистой пене, Сергей Петрович сжал кулаки и бессильно заплакал.

На этот раз все закончилось, теперь полгода или год можно жить спокойно. Делать свою работу и водить ребенка в кино. Хотя бы немного внимания уделять жене.

А потом?

Толик жив, но скорее всего станет инвалидом.

В прошлом году два автобуса в парке сгорели дотла и какой-то сарай вместе с ними.

А еще раньше…

Та маленькая девочка, напуганная им, наверное, до конца жизни.

И ничего нельзя изменить. Рано или поздно снова упадет флажок и начнут нестерпимо чесаться ладони. Все труднее и труднее возвращаться домой.

Что делать? Не дожидаться следующего раза? Утонуть в этой ванне?

Нет, нет…

– Вовка, не разбудил? Привет. Я тут с деньгами немного крутанулся, могу тебе вернуть всю сумму. Да хоть завтра. Как хочешь, могу я приехать. Или давай где-нибудь в центре пересечемся…

Обернутый полотенцем Сергей Петрович смотрит на часы. Без десяти одиннадцать.

Завтра первым же делом нужно позвонить Ирине и Леночке. Нет, лучше прямо сейчас.

На листке бумаги косо записан телефон. Сергей Петрович набирает длинный международный номер и, замирая, слушает гудки.

Как они там?

Все эти чувства с первого взгляда – ерунда.

На первый взгляд в ней ничего особенного не было: бледная кожа, острый носик, прозрачные виски в тонких голубых жилках. Наверное, из-за этих жилок я сразу подсознательно приклеил к ней маленький ярлычок: голубая кровь.

Несколько недель я c интересом наблюдал за ней. Мы всего лишь здоровались в коридорах, при этом, хотя она мне всегда улыбалась, я чувствовал ее ровную вежливую отстраненность. Она вообще улыбалась часто, но ее улыбка, неделаная и нефальшивая, выглядела чуть холодной. Как отраженный свет, будто она улыбалась всем сразу и никому в отдельности. В ней было редкое убедительное спокойствие.

Ее звали Лина.

Я мог позволить себе некоторое время присматриваться, потому что мои коллеги не особенно обращали на нее внимание. Она не казалась этим раздосадованной, не кокетничала и не разбрасывала по сторонам мелких женских удочек. В то же время я не видел признаков того, что у нее есть мужчина: никаких телефонных разговоров, встреч после работы, вскользь брошенного имени.

Мое любопытство росло, и я начал проявлять осторожную активность.

Я набрался терпения и для начала аккуратно навел о Лине справки у женщин из ее отдела. Ничего особенного мне не сообщили, но я знал, что будет лучше, если ей передадут о моем интересе.

Здороваясь, я теперь старался сказать ей что-либо и хоть несколько слов получить в ответ. Лина была приветлива, почти дружелюбна, но без сердечности, без блеска глаз и ямочек на щеках. Казалось, ей не так уж важно, обменивается она со мной случайными фразами или кивает на ходу.

Тем не менее она легко приняла мое предложение встретиться.

Я предложил прогуляться, а потом перекусить. Она была доброжелательна и безмятежна, набрала по дороге букет разноцветных кленовых листьев, а затем, присев на корточки, протянула его маленькой девочке у ворот парка. Я стоял в двух шагах и смотрел. Любая женщина может улыбнуться ребенку и подарить кленовые листья. Но у меня перехватило дыхание, словно подобное я увидел впервые.

Она умела грациозно носить самую обычную одежду, например, черные брюки и пиджак в классическую мелкую клетку, которые были на ней в день нашего первого свидания. Так, видимо, носят футболки и джинсы демократично настроенные особы королевской крови. В ресторане она неправильно держала десертный нож, но выглядело это не небрежностью, а особым, утонченным шиком.

Я попросил ее рассказать о себе. Она говорила, но без тени того слегка торопливого хвастовства или, напротив, скованности, которые часто случаются у девушек на первом свидании. Я же, наоборот, боялся лишний раз шевельнуться, сказать что-нибудь не так и тем самым повредить протянувшуюся между нами тонкую нить.

Я поймал себя на том, что невольно подражаю ее расслабленному спокойствию, и мне это странным образом удается.

Она согласилась встретиться еще раз.

Я попытался разложить ее привлекательность на мелкие характеризующие детали вроде движения уголков губ, поворота головы, особых словечек или интонаций, но это оказалось невозможно. Она была цельной, как единица мироздания, как эталон красоты; рассказывая о своем новом увлечении приятелю, я даже не сумел толком описать ее внешность – на словах она получалась «как все».

Не скрою, я старался произвести впечатление и спешно обновил подзабытый со студенческих лет музыкальный и театральный багаж, несколько вечеров подряд прилежно вчитывался в книги современных авторов.

Она, напротив, нисколько не пыталась умничать. Легко признавая свое невежество и отсутствие мнения в одних областях, она в то же время очень точно и тонко высказывалась о другом, причем ее суждения всегда казались собственными, а не наспех вычитанными или подслушанными.

Наконец, я решился спросить, есть ли у нее друг.

– Если бы он был, я не проводила бы сейчас время с тобой, – просто ответила она.

Я увидел в этом знак, и не ошибся.

Лина не оказалась обжигающей развратницей, но не была и холодна.

Любви она отдалась с милой и чуть неловкой старательностью, словно хотела мне понравиться, но точно не знала как, и инициативу предоставила мне. Это было трогательно, но, наверное, я слишком привык видеть в ней только необыкновенное, и то, что она оказалась славной милой девушкой, хотя и в бесконечно малой мере, но разочаровало меня. Все шло… как обычно. Где-то в самой глубине души самодовольное самцовское эго даже отметило, что когда-нибудь потом мне будет легко с ней расстаться, все обойдется без сцен и истерик.