Теперь все пропало.

Удары в дверь стихли.

Алексан почувствовал головокружение и сел на пол. Несмотря на перевязку, кровь продолжала течь. Еще в молодости она останавливалась плохо, и мечтающему о походах и сражениях с дикими зверями юноше пришлось стать прислужником при Совете Старых. Потом переписчиком в Библиотеке, а уж затем, через годы чтения и размышлений – и Алексаном Вороном, победителем птиц.

Алексан оглянулся. Все полки уставлены книгами. Ни единой книги больше не было в одном списке, все имели по нескольку копий. Последнее время он готовил для части копий новое хранилище в другом месте. Как будто предчувствовал, хотел сберечь Священные книги от неизвестной беды. Вот, не успел. Уже все равно.

Но сюда им не войти. Никогда…

Роды начались преждевременно и длились почти десять часов.

Я слышал, как, несмотря на анестезию, страшно кричит Лина.

Меня позвали и настоятельно попросили подойти и взять ее за руку.

Лина до крови вцепилась в меня. Она выглядела совершенно безумной.

– Они казнили всех Старых! – билась головой Лина. – Они сожгли Дом собраний! Убили пятьсот человек! Женщин! Детей! Вся стража перебита! Они убивают! Боже, прямо сейчас!

Мне велели выйти. По репликам врачей я понял, что Лина и ребенок в опасности.

В коридоре я впервые в жизни стал молиться. Я просил, чтобы проклятые карлики перебили друг друга до единого человека, сожгли дотла все свои жилища и потопили все корабли. Потом я испугался, что Лина этого не вынесет, и принялся просить, чтобы они, напротив, помирились, возлюбили друг друга и жили в согласии. В конце концов, раз в пятьсот лет вполне допустимо восстание. Пусть эти Ерши придут к власти и успокоят людей жестоким правлением! Пусть их народ станет грубым и сильным, пусть ищет собственный путь, а не пытается вернуться в золотой век. Пусть монахи, если хотят, сохнут над своими свитками в Библиотеке!

Лишь бы сейчас все обошлось.

Лине пришлось сделать кесарево сечение. Ребенок выжил, хотя несколько дней находился в реанимации. Лина молчала, уставившись в одну точку на потолке. Мне сказали, что у нее сильный послеродовой шок.

Когда принесли девочку, она прижала ее к себе, поцеловала в голову и не произнесла ни слова.

Наконец, я решился спросить ее о маленьких людях.

– Они все погибли, – разлепила потрескавшиеся губы Лина. – Ерши перебили всех своих врагов. От потоков крови они совершенно озверели. Они… они сгоняли людей на корабли и топили их в реке. Жгли дома, не позволяя людям выбраться…

Мне стало трудно дышать. За что ей это?

– Когда некоторые опомнились и попытались остановить товарищей, было уже поздно. Полчища дикарей напали на них со всех сторон. Они, видимо, давно следили за Поселением и выбрали для вторжения удобный момент. Ерши даже не успели забраться на стены. Дикари… съели… их всех. Даже трупы…

Я содрогнулся.

По щекам Лины текли слезы.

Я механически гладил ее волосы и сглатывал подступившую к горлу тошноту.

Ей пришлось провести в больнице месяц. Я был рядом.

Лина медленно приходила в себя, начала есть, разговаривала с нашей девочкой. Я старался делать для нее все возможное.

Перед отъездом домой я не удержался и спросил:

– Как… там?

Лина равнодушно пожала плечами:

– Никак. Все заросло травой.

– А дикари?

– Ушли. Про них я ничего не знаю.

– А… Библиотека?

На секунду она оживилась:

– Библиотека? А вот Библиотека не пострадала. Один из Старых, Алексан Ворон, заперся внутри и умер там. Да, совершенно точно, Библиотека по-прежнему в хранилище. Может быть, потомки этих дикарей когда-нибудь найдут ее.

Больше мы никогда не говорили о карликах.

Наша девочка подросла. Она стала очень похожа на мать, сначала я даже немного ревновал, хотя сам этого хотел. Лина тоже постепенно пришла в себя, хотя я с болью видел, что прежней она уже не будет. Но по крайней мере, она разговаривала и иногда улыбалась. Все свое время она отдавала ребенку. Я понимал, что ей тяжело, и старался беречь ее, беречь их обеих. Я даже отказался от выгодной работы за границей, чтобы не покидать семью.

Я еще надеялся, что мы будем счастливы.

Однажды сквозь приоткрытую дверь я услышал:

– …А они вооружились кухонными ножами и отбили нападение крыс. Крысы убежали. Но жить возле дома становилось все опаснее и опаснее. И тогда они решили переселиться за город, на высокий живописный холм, неподалеку от красивого леса, полного ягод и грибов. С холма спускался серебристый ручей…

– Мма-а!

– Да, милая, ручей…

В тот же день приехала машина и увезла Лину в лечебницу.

Все обошлось без сцен и истерик.

Я устроил ее в очень хорошую дорогую клинику и подробно рассказал врачам о жизни и гибели маленькой страны. К сожалению, мне пришлось много выдумать о поведении Лины, приписать ей рассеянность, внезапные приступы агрессии и кое-что еще, в чем мне стыдно признаться. Я щедро заплатил психиатру, чтобы он подтвердил мои слова.

Лина все время молчала и лишь на прощание чуть улыбнулась: спокойно, безмятежно, как раньше. Мне хочется думать, что в тот момент у нее уже были новые карлики или она сотворила какой-нибудь другой мир и поселилась в нем. Так ей было бы легче, и мне тоже.

Поверьте, у меня не было выбора.

Для Настеньки я нашел хорошую няню.

Когда она вырастет и спросит меня, я скажу, что мама умерла.

– Кто это написал?!

Гадина, смотрит так, как будто весь класс готова убить.

Я даже дышать перестала.

– Я еще раз спрашиваю: кто написал?!

Как же, скажут тебе. Губу раскатала.

Липкин весь съежился, втянул голову в плечи.

– Ладно! – рычит Тамара. – Кто сегодня дежурный?!

Сорокин дежурный.

– Сотри с доски.

Сорокин вышел, взял тряпку и стал возить по доске. Стер сначала «ЛИПКИН», потом тире, а потом медленно, букву за буквой «ВОР».

Все зашевелились. Тамара обернулась к доске, но Сорокин уже дело сделал и нагло смотрит на Тамару. Такого не прошибешь. Ничего не боится.

– Садись на место.

Тамара переложила на столе бумажки, полистала журнал.

Потом спокойно говорит:

– Начнем урок.

Ребята его сначала били. Потом перестали – бесполезно.

Ворует все подряд: деньги, косметику, сменную обувь. Зачем ему косметика – непонятно.

В раздевалке шарит по карманам, тащит сигареты, перчатки. Ворует даже ручки и ластики.

Ну, деньги – ладно. Вещи дорогие – тоже понятно. Даже мелочь какую-нибудь можно задарма толкнуть бомжам. Но ластики-то зачем? Сволочь.

Месяц назад Райзман приносил показать Пал Петровичу старинную монету. Пал Петрович потом про эту монету пол-урока рассказывал. Вернее, сначала про саму монету, потом сбился на греческие колонии в Крыму, потом понес о влиянии эллинизма на мировую культуру. Это у него обычное дело. По классу бегает, машет руками. Тему урока и не вспоминает. А все варежки разинут и слушают.

Так вот, вернул Пал Петрович Райзману эту монету, а она у него в тот же день пропала. Райзман все карманы вывернул, вытряс на стол портфель, руки дрожат, воздух глотает как рыба.

Липкина, конечно, домой не пустили. Обыскали, прощупали одежду, залезли в его стол, в классе все углы тоже обыскали. Ничего.

А он стоит и, как всегда, твердит:

– Не я. Не брал. Зачем вы так со мной?

В общем, обычное дело.

И глаза чистые, голубые-голубые.

Первое время ему из-за этого даже удавалось выкручиваться. Не может, думали, человек с такими невинными глазами врать, ну не может. Оказывается, может, да еще как.