— Опять! — чуть не плача, проскрипел зубами Тимофей Степанович, глядя на распростертую на траве коровью тушу. — Господи, да что же это за день сегодня такой проклятый!

Сегодняшний день и в самом деле был для председателя исключительно неудачным. Только час назад он с агрономом вернулся с дальнего поля, где вместо посеянной осенью сверхэлитной аргентинской пшеницы (семена которой Тимофей Степанович с огромным трудом выбил в Московском селекционном НИИ) сквозь землю пробились толстенькие, упругие, похожие на зеленый пенис карликового бегемота ростки какого-то удивительного, невиданного растения (позже, правда, выяснилось, что это были кактусы, и как этому южному, теплолюбивому растению удалось так дружно взойти в средней полосе России — осталось полнейшей загадкой. Не удалось также установить и то, по чьей ошибке, злому умыслу или шутке — москвичей или аргентинцев — в упаковке вместо семян пшеницы оказались семена кактусов). И вот теперь на тебе — сдохла корова!..

— Та же причина! — сообщил ветеринар, внимательно всматриваясь во внутренности вскрытой им коровы. — Сдохла от сильнейшего удара в область нервного сплетения.

— Ну, что вы на это скажете, товарищ следователь?! — с отчаянием воскликнул Тимофей Кобылко, сверля пронзительным взглядом Холмова. — Вы же здесь лично присутствовали!..

Шура молчал, опустив глаза и угрюмо ковыряя носком кроссовки эемлю. Лицо и шея его покрылись красно-бордовыми пятнами. Председатель обреченно махнул рукой и, не говоря больше ни слова, поплелся к «УАЗику». — Стойте! — вдруг окликнул его Шура. — Тимофей Степанович, право, я не хочу вам ничего уже обещать, но… Искренне говорю, что сделаю все возможное, чтобы раскрыть это дело. Кое-какие, правда незначительные зацепки у меня появились, и я… Председатель с сомнением покачал головой и, пробурчав что-то себе под нос, хлопнул дверцей машины.

Всю дорогу с пастбища в село друзья прошли молча. Холмов о чем-то напряженно размышлял, наморщив лоб, и Дима знал, что в такие моменты его лучше не трогать. Лишь вернувшись домой и пообедав, Шура закурил папиросу и, сделав пару глубоких затяжек, обратился к Диме со стереотипным вопросом.

— Ну, Вацман, каково будет твое мнение относительно всего происшедшего?

— Я знаю… — пожал Дима плечами. — Чертовщина какая-то непонятная.

— Действительно, чертовщина, — задумчиво произнес Холмов, покусывая губу. — Никого, ничего вокруг — и вдруг, откуда ни возьмись, появляется некая могучая сила, невидимая, неслышимая, бац — и корова издохла. И заметь, Вацман, всегда удар приходится в одно и то же, причем наиболее уязвимое место…

Шура обхватил руками голову и, забыв о тлеющей папиросе уставился остекленевшим взглядом в одну точку. По лбу его тоненькими бороздками побежали морщинки, что служило признаком напряженнейшей работы мозга. Просидев так с полчаса, Шура встал, прошелся с задумчивым видом раза четыре вокруг дома, затем взял бумагу, ручку и стал чертить какие-то линии, загогулины, точки, цифры. Вскоре лицо его несколько оживилось. Подойдя к висевшему в прихожей отрывному календарю, Холмов внимательно вгляделся в листик с сегодняшней датой, затем, цокнув языком, обратился к хозяйке с несколько неожиданным вопросом. — Галина Семеновна, у вас случайно не сохранился календарь за прошлый год, а также листки от нынешнего календаря? Некоторые хозяйки, знаете, любят собирать календарные листики с рецептами, полезными советами..

— Нет, я этой дурью не страдаю, — помотала головой Галина Палкина. — А старые календари у нас собирает дочка Екатерины Степановны из двадцать шестого дома по нашей улице. У ней штук пятнадцать энтих календарей…

Шура тут же отправился в гости к дочке Екатерины Степановны. Вернулся он лишь через два с лишним часа, находясь в состоянии необычайного возбуждения.

— Придется, Вацман, нам здесь еще с месячишко поторчать, — с ходу объявил Холмов Диме. — Раньше разрешить эту загадку никак не удастся.

— Целый месяц торчать в этой дыре! — опечалился Дима, скривив недовольную физиономию. — Была бы охота…

— Увы, Вацман, но раскрытие дела о загадочной гибели скота в селе Хлебалове стало делом моей профессиональной и человеческой чести, — виновато развел руками Шура. — Извини за столь громкие слова, но все-таки нам нужно отработать аванс и то, что нас тут полмесяца кормили-поили на шару. Я, Вацман, не сволочь, а порядочный сыщик. Кроме того, дело обещает быть чрезвычайно занятным…

— Ты думаешь, председатель согласиться содержать нас тут еще месяц после всего, что сегодня произошло? — с сомнением в голосе поинтересовался Дима.

— А мы ни у кого на шее сидеть не будем, — махнул рукой Холмов. — Устроимся временно на работу и будем платить за квартиру и харчи хозяйке как положено. Колхозу «Лидер октября» рабочие руки нужны!

— А как же тогда нам удасться следить за колхозным стадом? — удивился Дима. — А следить за стадом вовсе не нужно, — загадочно улыбнулся Шура. — Уже нет такой необходимости…

— Как не нужно? Почему? Тебе что, удалось-таки что-то выяснить? — начал допытываться у Холмова заинтригованный Дима. — Расскажи….

— Не сейчас, Вацман, только не сейчас, — отмахнулся, не переставая улыбаться, Холмов. — Ты же знаешь, что я на этот счет человек суеверный. Потом все расскажу.

На следующий день Холмов и Вацман действительно отправились в колхозную контору и, к удивлению многих, в том числе самого Тимофея Степановича, устроились на работу. Шуре председатель смог предложить только место водителя трактора с прицепом, на котором с фермы вывозили на поля навоз. Диме досталась должность почище —. фельдшера в сельском медпункте. Прежний фельдшер, городской житель, направленный в Хлебалово против своей воли по распределению после окончания медучилища, «в знак протеста» против своего назначения саботировал свою работу, причем весьма оригинальным способом. Не отказывая в помощи в серьезных случаях, он мог «ради шутки» назначить, скажем, пурген при ангине или горчичники при запоре. Когда же председателевой теще, жаловавшейся на «анемию и общий упадок сил» фельдшер-саботажник поставил между ягодиц перцовый пластырь, терпение Тимофея Степановича лопнуло и он уволил сельского эскулапа, к вящей радости последнего. Не помог даже тот факт, что этот неожиданный способ лечения от анемии и упадка сил дал положительный результат и теща носилась по всей деревне, как угорелая.

Теперь друзья вели размеренную колхозную жизнь, ничем не отличавшуюся от существования окружавших их людей. Приходили с работы, ужинали, помогали хозяйке по хозяйству, играли с соседями в домино, шашки, карты, пили с ними чай либо чего покрепче. Частенько вечерами Холмов отлучался из дома, с целью «прогуляться с Фросей (пышная грудь которой продолжала волновать его как мужчину) до ближайшего кустарника». Что же касается Фроси, то она была от Шуры без ума и буквально молилась на своего, свалившегося словно с неба, суженого. Она стирала Холмову его вещи, вплоть до трусов и носков, угощала разными вкусностями, которые сама готовила и так далее.

Так незаметно и быстро пролетел почти месяц. И вот, однажды вечером, за чаем, пропахший до самых пяток навозом Холмов объявил Диме. — Сегодня нам нужно лечь спатки пораньше. Завтра опять пойдем со стадом дежурить, надо выспаться.

— Что же ты об этом раньше не сказал! — возмутился Дима. — Мне же у председателя отпроситься необходимо.

— Председатель в курсе, — успокоил друга Шура. — Тем более, что он будет, по моей просьбе, дежурить завтра вместе с нами. Так надо.

Однако, выспаться в эту ночь Диме не удалось. Где-то около часу ночи в дверь дома кто-то сильно и требовательно постучал. — Фершал у вас живет? — сквозь полудрему услышал Дима чей-то незнакомый голос. — Разбуди его, Семёновна, там моя баба кажись кончается… Минут через двадцать Дима был уже в доме у Петра Ивановича Полуйкина, местного техника-осеменителя.