— Мы выиграли имя, — так же спокойно продолжал председатель КГБ. — Одно дело, когда наш недавний друг и союзник поворачивается к нам спиной. И совсем другое — когда истинный друг СССР становится жертвой заговора мирового империализма и погибает в президентском дворце с автоматом Калашникова в руках. Вы же историк, Михаил Андреевич, неужели вы не чувствуете этот нюанс? Мы дали Альенде прекрасную возможность умереть героем и даже после смерти остаться нашим другом.

— Да понимаю я все! — раздраженно скрипнул Суслов. — Но практическая польза-то в чем? Чили для нас потеряно. Отныне во всей Латинской Америке мы имеем только Кубу. А это мало, понимаете, товарищ Андропов, ничтожно мало!

— Я бы не стал столь пессимистически оценивать наши шансы на этом континенте, — сказал Андропов.

— Вы хотите сказать, что через три месяца после государственного переворота в Чили можно попробовать организовать еще один?

— Я этого не говорил, — мягко улыбнулся Андропов. — Я только думаю, что все они — и Альенде, и занявший его место в президентском дворце Пиночет — только люди, не так ли? Обычные люди, хотя и облеченные властью... А с людьми часто происходят всякого рода истории. Они могут заболеть, утратить доверие окружающих, внезапно изменить политическое мировоззрение, просто скончаться от инфаркта миокарда...

— И вы надеетесь, что одно из этих «если» приведет к устранению адмирала Пиночета?

— Уважаемый Михаил Андреевич, — Андропов продолжал мягко улыбаться, но глаза его сузились и потемнели, — прогнозами в нашей стране, насколько мне известно, занимается Госплан. А организация, которую я имею честь представлять на заседании Политбюро ЦК КПСС, предпочитает реальные дела.

— Хотя, ей-богу, я не возражал бы, если б было наоборот, — пробасил Брежнев и неожиданно громко захохотал...

23 ноября 1977 года

В день, когда наш редактор вернулся из CILIA, этого оказалось вполне достаточно, чтобы размеренный ритм жизни коллектива на несколько часов безнадежно сбился. Это сейчас из постперестроечной России, громоздящейся на торосистых обломках СССР, граждане летают в Хьюстон, Манилу или Тель-Авив так лее запросто, как из Москвы в Минводы. Тогда же любая поездка в Америку знакомого, а тем более коллеги и ровесника, приравнивалась к посещению Марса.

Надо сказать, что все мы, выросшие в спартанском мире пионерлагерей, первичных комсомольских организаций факультетов и редких, как зубцы бабушкиной гребенки, туристских поездок в Болгарию или Польшу, были безнадежно (тогда нам казалось, что и безответно) влюблены в Америку и, наверно, знали об этой полумифической стране, ее культуре, традициях и успехах в каком-то отношении больше, чем сами американцы. Вот почему наша редакция, где работали в основном совсем еще молодые люди, с адреналином в крови ждала возвращения «шефа». Но особенно томительно тянулось время для меня. Дело в том, что редактор был не только моим коллегой, в свое время сокурсником по факультету журналистики, но и, простите за выспренность, интимным другом.

Такая вот ляпа, как говорит одна моя старая приятельница!

Шеф, засевший у себя с утра и принимавший только членов редколлегии, смотрелся совершенно потрясающе. Когда он, упакованный в новенький темно-синий костюм с двумя шлицами, какую-то необычную белую сорочку и галстук, отдаленно напоминающий американский флаг, гордо прошествовал по коридору прямиком в свой кабинет, все редакционные бабы просто обмерли. Из-под крахмального манжета выглядывал массивный браслет золоченых часов, в тонких пальцах дымилось вожделенная «Marlboro», на губах витала ироничная улыбка Дастина Хофмана — словом, выглядел наш двадцативосьмилетний шеф-выдвиженец, выпускник МГУ, один из лучших слушателей ВПШ и свежеиспеченный аспирант Академии общественных наук при ЦК КПСС, как только что отчеканенная серебряная монета достоинством в один доллар США.

...Часов в девять вечера он приехал ко мне. После пылкого обмена сексуальными играми, сотрясавшими стены из блочного бетона под стереотипный рефрен «Как мне тебя не хватало!», мы лежали на моей девичьей тахте, покуривая его «Marlboro». Я взглянула на подарок шефа — элегантные настольные часы с электронным табло. До одиннадцати, когда мой друг обычно начинал собираться (совещания в ЦК ВЛКСМ — для жен, естественно, — завершались, как правило, к этому времени), оставалось около получаса. Меня разбирало любопытство — и чисто женское, и профессиональное. Кроме того (коллеги-женщины прекрасно поймут меня), нет на свете более удачного места для интервью самовлюбленного мужика, чем постель, на которой он временно приземлился.

— Ты можешь внятно объяснить, чего ради, собственно, торчал в Америке целый месяц?

— А я не должен был торчать в Америке целый месяц?

— А отвечать вопросом на вопрос ты тоже там научился?

— А?

— Ну ладно! — я ткнула сигарету в пепельницу, встала и накинула халат. — Не хочешь говорить, не надо. Кофе пить будешь или вопрос уже проработан и пора по домам?

— Вредный ты человек, Валентина... — мой интимный и перманентно занятой друг откровенно зевнул и, поднявшись с постели, поплелся в ванную. — Только очень черный и без сахара...

Я стояла спиной к двери. Свербящий звук кофемолки, содрогавшейся в моих руках в оргазме немощных усилий, вместе с горстью зерен постепенно перемалывал остатки моего хорошего настроения. Жизнь казалась унылой и бессмысленной, под цвет кофейного порошка.

— Ты знаешь, от чего я там обалдел?

Я услышала его шаги и скрип кухонного табурета.

— От супруги президента Форда?

— От одной книги.

— Господи! — я вырубила наконец кофемолку и на секунду прислушалась к остаточной вибрации пальцев. — Неужели у тебя еще было время для чтения?

— Такие книги я бы читал даже на заседании бюро ЦК.

— Порнушечка? — спросила я с наигранным удивлением, подавая ему чашку.

— В каком-то смысле... — он подул на обжигающий кофе. — КГБ.

— Что?

— Книга называлась «КГБ». Толстенная, с красным переплетом, а на титуле золотом выдавлено — «КГБ».

— Это что, детектив какой-нибудь?

— Справочник... — он осторожно поставил чашку на блюдце и добавил, чуть понизив голос: — Понимаешь, там только фамилии. И против

каждой — должность, которую занимает этот человек на Лубянке.

— Ну и что? «Иванов Иван Ферапонтович — подполковник, образование — полтора курса строительного техникума, курирует перемещение иностранцев в Семижлобске и окрестностях...» А дальше? От чего тут балдеть?

— Дура, какой Иванов? Там Юлиан Семенов, Стуруа, Зорин, Богомолов, Бандура, Овчинников, Фесуненко... Хватит или еще добавить парочку знаменитостей?

— Но это... — я вдруг почувствовала, что немею, словно мне вогнали в десну полный шприц новокаина.

— Ну? — шеф как-то невесело усмехнулся. — Обалдела? Теперь представь, каково было мне. Даже поделиться не с кем...

— Ты хочешь сказать, что все эти люди — сотрудники КГБ? — я обрела дар речи, но зато вдруг почувствовала себя оплеванной с головы до ног. — Это же чушь, бред сивой кобылы!

— Я ничего не хочу сказать! — он резко встал и направился к вешалке за плащом. — Спасибо за... кофе.

— Нет, погоди! — я преградила ему дорогу к двери. — Объясни толком: почему ты назвал только писателей и журналистов?

— Успокойся, там были еще архитекторы, художники, ученые, скульпторы, врачи, музыканты и прочая интеллигенция, — он мягко взял меня за плечи. — Просто журналистов и писателей ты знаешь лучше...

— И ты поверил в это?

— Во что?

— Ну, в то, что все они — сотрудники Комитета.

— Смотря что понимать под этим определением.

— Объясни, я вообще ничего не понимаю...

— Я пока тоже. Единственное, что я могу сказать, — в этой книге подобралась интересная компания. Что ни фамилия — то либо уже знаменитость, либо весьма перспективный товарищ...