– Почему же ты в конце концов написала мне?

– Потому что мне показалось, что я должна это сделать. Ты больше не беспечная счастливая девчонка, у тебя хватает неприятностей, и мне показалось, что тебе пора узнать о моем существовании. Твой брак развалился, ты на распутье… Может быть, ты считаешь, что я не способна тебя понять, но я понимаю.

– Ты знаешь об Уэйде?

– Да. И о твоей работе, и о твоей академической карьере. Тебе повезло, что ты унаследовала мозги отца. Я-то всегда была паршивой студенткой. Кстати, если тебе совсем не хочется есть печенье, спрячь несколько штук в сумочку – Герти будет приятно…

Келси со вздохом взяла печенье и надкусила.

– Я еще не совсем хорошо разобралась со всем этим… И я не уверена в своих чувствах к тебе.

– Действительность редко бывает похожа на опереточный спектакль, – заметила Наоми. – Дочь воссоединяется с матерью, которую считала умершей. Все прощено и забыто, публика аплодирует. Занавес. Я и не прошу у тебя прощения, Келси, но я хочу, чтобы ты дала мне хоть один шанс.

Келси потянулась к своей папке, которую положила на софу.

– Я предприняла кое-какие исследования, – начала она.

«Ну и черт с ними», – подумала Наоми, протягивая руку еще за одним печеньем.

– Я ждала чего-то в этом роде, – сказала она вслух. – Должно быть, старые газетные статьи о процессе, верно?

– Да, в том числе и газетные статьи.

– Я могла бы дать тебе расшифровку стенограммы судебного заседания.

Пальцы Келси замерли на завязках папки.

– Расшифровку? – переспросила она.

– На твоем месте я обязательно попыталась бы ее достать. Стенограмма велась для судебного архива, чтобы впоследствии я не смогла бы ничего скрыть, даже если бы захотела.

– В прошлый раз я спрашивала, виновна ли ты, и ты сказала – да.

– Ты спрашивала, убила ли я Алека.

– Почему ты не рассказала, что на суде твой адвокат настаивал на версии о самообороне?

– А какая разница? Ведь в конце концов меня все же признали виновной. Зато теперь я заплатила свой долг обществу, поэтому – согласно существующей системе – я могу считать себя полностью реабилитированной.

– Значит, это была ложь? Обычная адвокатская уловка? Ты лгала, когда заявила, что стреляла в него, чтобы защититься от насилия?

– Присяжные тоже так подумали.

– Я спрашиваю тебя! – выпалила Келси, вспыхивая. – Скажи просто: да или нет?

– Отнять у человека жизнь никогда не бывает просто, какими бы ни были обстоятельства.

– И какими же они были в тот раз? Ты сама впустила его к себе в дом и пригласила в спальню.

– Я впустила его в дом, – ровным голосом уточнила Наоми. – А потом он поднялся за мной в спальню.

– Он был твоим любовником.

– Нет, не был. – Наоми спокойно налила себе чаю, хотя руки у нее были холодны как лед. – Он мог бы им стать… в конце концов, но я с ним не спала.

Она подняла голову и смело встретила взгляд дочери.

– Но присяжные не поверили и этому. На самом деле меня просто влекло к нему. Он казался мне очаровательным дурачком, безвредным и забавным.

– Но из-за него ты едва не подралась с другой женщиной.

– Я первая его застолбила, – с юмором отозвалась Наоми. – Считалось, что это он от меня без ума; таким образом, мне можно было флиртовать с другими, а ему – нет. Впрочем, к тому времени он мне уже надоел настолько, что я решила дать ему отставку. Правда, Алек этого не хотел… Короче, между нами произошла безобразная сцена, свидетелями которой стали слишком многие. – Она с горечью покачала головой. – Потом еще одна, уже наедине. Алек вышел из себя, он назвал меня… разными словами и в конце концов попытался добиться своего при помощи силы. Мне это не понравилось, и я велела ему убираться вон.

Она изо всех сил старалась казаться спокойной, но голос ее предательски дрогнул, когда воспоминания о той страшной ночи с новой силой нахлынули на нее.

– Он побежал за мной наверх и снова принялся обзывать. И вел себя еще более грубо, еще более вызывающе. Наверное, ему казалось, что если он сумеет затащить меня в постель, то я пойму, чего лишаюсь. Я разозлилась, но и испугалась тоже. Потом мы начали бороться, и я поняла, что этот парень своего добьется. Мне удалось вырваться и схватить револьвер. Вот так я его застрелила.

Не говоря ни слова, Келси открыла свою папку и достала оттуда копию газетного снимка. Наоми приняла его с непроницаемым выражением лица, и лишь дрогнувшие губы выдали ее истинные чувства.

– Не слишком-то удачный ракурс, верно? – заметила она. – Впрочем, тогда мы не подозревали о том, что выступаем перед публикой.

– Он не трогает тебя. Он стоит далеко, и руки его подняты.

– Да. – Наоми кивнула, возвращая фотографию. – Ты не могла не приехать и не задать мне твои вопросы. Я не прошу тебя верить мне, Келси. Почему, в конце концов, ты должна принимать все мои слова на веру? Какими бы ни были обстоятельства, я не могу сказать, что на мне нет ни пятнышка, но я заплатила за все сполна. Общество дало мне еще один шанс, и от тебя я хочу того же.

– Почему ты допустила, чтобы я считала, что ты умерла?

– Потому что я сама чувствовала себя мертвой. Какая-то часть меня умерла. И, какие бы преступления, мнимые и настоящие, я ни совершила, я любила тебя. Я не хотела, чтобы ты росла, зная, что твоя мать – за решеткой. Если бы я постоянно об этом думала, то вот тебе честное слово, я не сумела бы выдержать эти долгие десять лет. А мне очень хотелось выжить.

У Келси были и другие вопросы, десятки, сотни вопросов, кружившихся у нее в голове, но она знала, что выслушать ответы ей не хватит мужества.

– Не знаю… – промолвила она наконец. – Не знаю, смогу ли я когда-нибудь почувствовать к тебе что-то…

– Твой отец должен был воспитать в тебе чувство долга. Если не он, то Милисент – точно. И я собираюсь этим воспользоваться. Иными словами, я прошу тебя пожить несколько недель здесь, у меня.

Это неожиданное заявление на несколько мгновений сбило Келси с толку.

– Ты хочешь, чтобы я жила здесь? – пробормотала она в конце концов.

– Да. Устрой себе каникулы. Несколько твоих недель взамен целой жизни, которую я потеряла…

Боже, она так не хотела унижаться, так не хотела просить, но она на колени бы встала, если бы у нее не оказалось другого выхода.

– Я понимаю, что с моей стороны это эгоистично и не совсем правильно, но… Я прошу дать мне возможность попробовать…

– Не слишком ли многого ты просишь?

– Да, я прошу многого, но все равно прошу. Я твоя мать, и от этого никуда не деться. Если ты так решишь, мы можем никогда больше не видеться, но я все-таки останусь твоей матерью. А так у нас будет время, чтобы разобраться, возможны ли между нами какие-то, хотя бы чисто дружеские, отношения. Если нет – ты вольна уйти и никогда не возвращаться, но я почему-то думаю, что ты не уйдешь. – Наоми наклонилась вперед. – Из чего ты сделана, Келси? Достаточно ли в тебе мужества Чедвиков, чтобы принять вызов?

Келси вздернула подбородок. Согласившись, она многим рисковала и все равно предпочитала подобное поведение любым просьбам и мольбам.

– Месяц не обещаю, – резко ответила она. – Но я приеду, а там будет видно.

И с удивлением заметила, как губы Наоми чуть заметно и жалко дрогнули, прежде чем снова сложиться в спокойную и уверенную улыбку.

– Вот и хорошо. Если я не сумела тебя очаровать, то «Трем ивам» это, несомненно, по силам. Поглядим, как много ты еще помнишь из своих уроков верховой езды.

– Меня всегда было нелегко вышибить из седла.

– Меня тоже.

Ужинать в ее семье всегда было принято в соответствии с давно сложившимися традициями. Еда была превосходной, и подавалась она со всем достоинством и соблюдением этикета.

«Как всякая последняя трапеза», – мрачно подумала Келси, механически орудуя ложкой и поглощая горячий бульон, обильно сдобренный черемшой. Больше всего ей не хотелось рассматривать вечер, проведенный в отцовском доме, как обязанность или – хуже того – как некое подобие судилища, но в глубине души она знала: и то, и другое в значительной мере справедливо.