Толкотня студентов вернула его к реальности.

В коридорах ректората висели объявления, выписанные безупречным почерком: в них излагались требования к абитуриентам этого года. Мельком их проглядев, Цы поднялся в Большой зал на втором этаже, где вел прием чиновник с приветливым лицом. Он улыбнулся юноше, когда подошла его очередь. Цы объяснил, что ему требуется сертификат пригодности.

— Тебе? — удивился чиновник.

Цы тревожно оглянулся по сторонам.

— Да.

— Ты учился здесь?

— Да, господин.

— Прекрасно. Аттестат с отметками тебе нужен — или только сертификат?

— И то и другое. — Цы внес данные о себе в стандартную форму прошения.

— Понятно. Я должен зайти в другой кабинет. Подожди здесь.

Когда чиновник вернулся, от его приветливости не осталось и следа. Юноша испугался, что раскрылась история его побега. Чиновник почти не смотрел на Цы: все его внимание было приковано к документу, который он держал в руках и раз за разом перечитывал, не веря собственным глазам. Цы даже засомневался: имеет ли смысл дожидаться ответа — настолько захватило любезного чиновника содержание бумаг с печатями области Цзяньнин.

— Очень жаль, — произнес он наконец, — но я не могу выдать тебе сертификат. Оценки у тебя превосходные, вот только добропорядочность твоего отца… — Фраза повисла в воздухе.

— Моего отца? Что такое с моим отцом?

— Сам почитай. Шесть месяцев назад во время очередной инспекции выяснилось, что он растратил деньги судейской конторы, в которой работал. Для чиновника это страшнейшее из преступлений. И хотя он числился в отпуске по случаю траура, он все равно был разжалован и уволен.

Глаза юноши бессмысленно бегали по строчкам, он, пошатываясь, пятился от стола. Ему не хватало воздуха, было не вздохнуть. Бумаги выскользнули у него из рук и рассыпались по полу. Батюшка был осужден за растрату… Так вот почему он отказался возвращаться в Линьань! Фэн передал ему это известие во время своего приезда в деревню. Вот откуда эта внезапная перемена решения и упорное молчание!

Теперь все события разом обрели свой истинный смысл; это было исполненное горькой иронии несмываемое клеймо на его судьбе. Цы чувствовал себя грязным изнутри, зараженным отцовским позором. Стены вокруг внезапно закружились. Цы чуть не вырвало, но он сумел сдержаться. Оставив рассыпавшиеся бумаги на полу, он бросился вниз по лестнице.

Шаркая по университетским садам, Цы проклинал себя за глупость. Он бродил с места на место ничего не видя, натыкался на студентов и преподавателей, словно это были бездушные статуи. Он не знал, куда и зачем идет. Будто ослепнув, Цы опрокинул книжный лоток. Но едва он попытался все уложить на место, книготорговец обрушил на него град оскорблений — и Цы в ответ сорвался. К месту перебранки поспешил ближайший стражник, и Цы снова пришлось бежать.

Он покидал университетские сады, с тревогой оглядываясь по сторонам и опасаясь в любой момент услышать окрик: «Стой!» К счастью, никто не обращал на него внимания, и Цы беспрепятственно сел в лодку, шедшую от университета к площади Ремесел; до самого прибытия он сидел неподвижно, надеясь затеряться среди пассажиров. Выйдя на площадь, он первым делом проверил связку на поясе: последние двести монет были пока в целости-сохранности. Таковы остались его сбережения после того, как он рассчитался с Луной за заботу о Третьей, договорился с хозяином гостиницы и оплатил поездку. Цы отыскал траволечебницу и купил лекарство от лихорадки. Расставшись с последней монетой, он понял, что вновь оказался на самом дне. Утром он еще лелеял мечту найти работу при университете, договорившись с одним из тех, у кого хватает средств и недостает знаний: Цы был готов давать богатым невеждам дополнительные уроки, которые помогут раскрыть ворота славы. Но в отсутствие сертификата это оказалось невозможно. Ему все так же требовались деньги, чтобы расплатиться за постой и питание, и раздобыть их так или иначе следовало до вечера.

Нужна работа.

Да. Но какая?

Цы прикинул перечень работ, с которыми — как он надеялся — сумеет хорошо справиться, и мысленно вычеркнул те, за которые никто не будет платить. Внимательно обдумав то, что осталось, он пришел к выводу, что он — неумеха. На рынке все его юридические познания не помогут даже отличить съедобную рыбу от ядовитой. А из того, что можно делать руками, он мог похвастать разве что лишними в городе навыками земледельца, и он сильно сомневался, что в нынешнем своем состоянии справится с работой грузчика. И все же Цы не прекращал попыток. Он получил отказ уже в нескольких местах и теперь подходил к соляному складу.

Служащий взглянул на него так, будто ему предлагали купить хромого осла. Он ощупал плечи юноши, проверяя, какой груз тот способен выдержать, и подмигнул своему помощнику. Потом поднялся по лестнице и велел новичку встать внизу.

Когда на плечи Цы упал первый мешок, ребра его захрустели, как сухие ветки. После второго Цы перегнулся пополам, а потом рухнул на колени.

Мужчины так и покатились со смеху. Помощник, который был мощнее своего начальника, освободил юношу от груза и отодвинул от лестницы его самого, словно еще один мешок с солью. И тут же вернулся к своей работе, больше не обращая внимания на лежащего.

Цы едва дополз до дверей. Ему снова было не вздохнуть. Он посидел на улице, привалившись спиной к стене. Боли он не чувствовал, но раны на груди снова сочились кровью. Цы понимал, что вряд ли отыщет работу, не состоя ни в одной из цеховых организаций, контролировавших все ремесла и занятия, вплоть до самых позорных. И все-таки он поднялся и похромал дальше. Цы обошел множество лавок, мастерских, складов и причалов, но нигде его не соглашались брать на работу — даже за еду.

Впрочем, это его не удивило. Если в Линьане что-то было в избытке — помимо, конечно, преступников и нищих, — так это жилистые парни, готовьте гнуть спину от рассвета до заката за жалкую плошку риса.

Даже городская корпорация золотарей, чьи бригады ежедневно проходили по всем каналам, а потом продавали собранные экскременты землевладельцам, — даже она отказала юноше в приеме на работу. Цы умолял начальника золотарей предоставить ему день испытательного срока в обмен на еду, но тот покачал головой и указал на сотни других, таких же голодных мужчин, кое-как перебивавшихся нищенством.

— Если желаешь собирать дерьмо, ты должен сначала его высрать.

Цы решил не тратить слова понапрасну. Он просто их проглотил. И побрел прочь от Императорского проспекта, и сам не заметил, как очутился за городскими стенами. Он шел, не зная куда, когда услышал крики, доносившиеся с речного протока возле крепостной башни, где стоял покосившийся навес.

Под навесом несколько мужчин удерживали полуголого мальчика, который вырывался из последних сил — на потеху собравшимся зевакам. Вопли ребенка сделались еще пронзительнее, когда к нему приблизился мужчина с ножом в руке.

Цы сразу догадался, что затевалась кастрация. Оказалось, Цы случайно вышел к месту, где собирались ножовщики из-за стен — особого рода цирюльники, которые за умеренную плату превращали маленьких, полных жизни побродяжек в будущих евнухов для императорского дворца. Цы знал об этом, потому что ему вместе с судьей Фэном доводилось видеть тела десятков несостоявшихся евнухов, умерших в лихорадке, сгоревших от гангрены или просто истекших кровью, словно козлята, которым мясник перерезал горло. Судя по виду этого цирюльника и его устрашающему инструменту, мальчику вскоре предстояло путешествие в кладбищенскую яму.

Цы отодвинул пару нищих и пробился в первый ряд. И побледнел от ужаса.

Цирюльник, беззубый старик, насквозь пропитанный алкоголем, уже попытался отсечь мальчику яички, но вместо этого надрезал его член. Ученик судьи понял, что операция добром не кончится. Теперь нужно было ампутировать и часть члена, а это требовало мастерства, какого и в помине не было в дрожащих руках старика. Пока мальчик заходился криком, будто его резали пополам, Цы подошел к женщине, по-видимому матери ребенка: она всхлипывала и умоляла мальчика стоять спокойно. Цы сомневался, что его голос прозвучит убедительно, но в конце концов все-таки решил вмешаться.