Пули марокканских стрелков щелкали о камни и рикошетом разлетались во всех направлениях. Артиллерия мятежников беглым огнем обстреливала деревню. Немецкие «юнкерсы» и итальянские «фиаты» сыпали бомбы, добавляя жару в это испанское пекло.

Генерал Вальтер стоял в наспех вырытой траншее, на южной окраине деревни, захваченной нами несколько дней назад после ожесточенного боя. Он был по пояс голый, и только генеральская фуражка отличала его сейчас от таких же полуголых и грязных солдат и офицеров, теснившийся с ним в этой каменной щели. У генерала на резко очерченном глубокими морщинами лице с немного нависавшим над тонкими губами носом, мясистым подбородком и суровыми серыми глазами, все время подергивалась бровь. Вытирая грязным платком наголо обритую голову, он посмотрел на меня и, еще раз выругав фашистов на замысловатой смеси польского и испанского языков, сказал:

— Хочу, чтобы ты поехал сейчас к Мера[15]. Надо добиться, чтобы они выполнили приказ штаба фронта о наступлении. Будь дипломатичным, черт побери! Иди на все, но сдвинь их с места! Не задерживайся у них… Очень важно еще сегодня ночью с группой пробраться на сторону противника, побродить по его тылам, выяснить, какие резервы подходят… Хорошо бы захватить офицера…

Собственно, для этого мы и прибыли на фронт. Григорий просматривал в бинокль местность, выбирая направление для ночного перехода линии фронта нашей небольшой группой, с которой мы решили провести этот ответственный поиск.

Выслушав просьбу Вальтера, я вопросительно посмотрел на Гришу. Он кивнул мне в знак согласил, добавив:

— Поезжай к этому идолу, я его знаю. Держи ухо востро, от них всего можно ожидать. На всякий случай я вызову из Мадрида твой отряд, наши люди нужны будут здесь. К тому же, если ты не задержишься, мы успеем еще ночью сходить на ту сторону. Держи меня в курсе дела. Ну, поезжай! — И он хлопнул меня по плечу.

Метрах в ста впереди траншеи, вполоборота к противнику, стоял наш танк со сбитой гусеницей. Два танкиста лежали под ним, ожидая буксира. Вокруг рвались снаряды, их осколки звонко стучали по броне. Стрелок оставался в башне танка и вел редкий огонь из пушки, экономя снаряды. Этот неравный поединок танка с батареей противника приковал внимание всех.

Генерал опять повернулся ко мне, чтобы что-то сказать, но в этот момент снаряд попал в танк. Желто-фиолетовое пламя вырвалось из люка башни.

— Еще один, — сквозь зубы проговорил Сверчевский и, взглянув на меня, в сердцах закричал: — Чего ты ждешь?!

Схватив в охапку одежду и оружие, я рывком выскочил из траншеи и пополз вдоль невысокой стенки ближайшего двора. Неотступно за мной полз разведчик Таба, мой всегдашний спутник, такой же почерневший и грязным, как и все, в своем неизменном бурнусе, одетом на голое тело. На засыпанных обломками улицах Брунете стояла тошнотворная вонь от разлагавшихся под жарким солнцем трупов, которые невозможно было убрать под жестоким огнем. Петляя среди развалин, припадая к горячей земле при каждом близком разрыве, мы приблизились к северной окраине деревни и, выбравшись на дорогу, ведущую в тыл, поползли по кювету к лощине. Там, среди густых кустов и низкорослых деревьев, укрывались ближние тылы дивизии.

Пока мой шофер, матрос Пинент, с трудом маневрировал, выводя наш «шевроле» из запутанного лабиринта камней, нам с трудом удалось напиться у маленького родника. Таба попытался немного смыть с себя грязь, но его с руганью и свистом прогнали ошалелые от жары солдаты. Он предпринял еще одну отчаянную попытку пробиться к роднику, ринувшись в мешанину тел, энергично работая локтями и руками, но тут же вылетел вон, получив мощный пинок.

— Черт с ними, пусть пьют, — сконфуженно пробормотал он.

В другое время я от души посмеялся бы над этим очередным приключением славного парня Табы, но сейчас было не до этого. Наше положение в Брунете с каждым часом становилось все тяжелее, и исход успешно начатого наступления, с которым у республиканской стороны было связано столько надежд, был под угрозой.

Наконец Пинент вывел машину и подъехал к нам. На полу «шевроле» сидели двое раненых с забинтованными головами.

— Камарада хефе[16], можно довезти этих парней до госпиталя в Тореладонес? — спросил меня Пинент.

Раненые испанцы были матросами, собратьями Пимента по оружию.

— Конечно, — сказал я. — Только давай быстрей, надо спешить…

Поднявшись из лощины по руслу высохшего ручья, мы остановились в кустах осмотреться и выбрать удобный момент, чтобы выскочить на шоссе, Оно беспрерывно обстреливалось противником и хорошо просматривалось им. Разрывы то там, то здесь вздымали каменистую почву. Освещенная ярким солнцем дорога была пустынна.

— Поезжай, — сказал я Пиненту, убедившись, что ожидание бесцельно.

На большой скорости мы выскочили на асфальт и помчались на север. С нашим появлением обстрел заметно усилился. Пинент резко отворачивал при близких разрывах, от чего нас бросало из стороны в сторону.

Один из раненых матросов застонал, ударившись головой о борт машины. Через бинты его повязки стала просачиваться кровь. Второй лежал, скорчившись у моих ног. Оба сильно страдали, боль отражалась в их черных затуманенных глазах. Через несколько минут бешеной гонки мы вышли из зоны обстрела.

Нам предстояло проехать километров пятьдесят по дуге тыловых дорог и вновь опуститься к фронту на участке анархистской дивизии.

Мы мчались по извилистой дороге. Теперь на встречу неслись грузовики с боеприпасами и людьми. Лихие шоферы испанцы давали волю своему южному темпераменту.

Несмотря на быструю езду, не чувствовалось прохлады. Сухой жаркий воздух иссушал кожу и горячей струей проникал в нос и горло. Через полчаса гонки мы влетели в Тореладонес и, сдав раненых в госпиталь, подкатили к большому квадратному бассейну в центре деревни. Солдаты купались в нем, перекликаясь с женщинами, стиравшими тут же белье и оглушительно колотившими по нему своими вальками.

Пока Пинент ездил заправлять машину, мы кое-как вымылись.

— Одну минутку, — проговорил Таба и, накинув бурнус, скрылся среди домов. Когда подъехал Пинент Таба вновь появился, держа в руках две бутылки анисовой водки. Матрос одобрительно скосил глаза на бутылки и потуже надвинул на лоб замусоленную фуражку, на ленте которой еще можно было разобрать название его корабля — «Хаиме I».

Мы тронулись дальше. Грохот боя затихал по мере удаления от фронта, и у Кольменар-де-ла-Вьеха слышался только приглушенный гул. Здесь мы повернули на юго-восток, проехав километров пятнадцать, наткнулись на рогатку, перегораживающую дорогу. Лаконичная надпись «Альто» висела посреди, предлагая остановиться. Кругом, однако, никого не было видно.

— Вот начинается их царство, — зло сказал Пинент и надавил на кнопку сигнала.

Мы ждали, изнывая от жары и нетерпения, но никто не показывался у этого заслона.

— Чего ждать! Я сброшу рогатку, и мы поедем дальше, — предложил Таба.

— Омбре![17] Ты в своем уме? — воскликнул Пинент. — Ты их еще не знаешь: сразу получишь пулю в спину!

Наконец на очередной продолжительный сигнал откуда-то со стороны послышался голос, и над кустами появилась голова в солдатской пилотке.

— Эсперо покито![18] — крикнул солдат и двинулся в нашу сторону. Видимо, он отлеживался в тени кустов.

Выйдя на дорогу, он взял винтовку на руку. Черно-красный платок на шее говорил о его принадлежности к анархистам.

— Кто будете, куда направляетесь?

— Мы едем к комдиву Мера. Мы из Брунете, — ответил Таба.

— О! Из Брунете! Бойнос диас, сеньорес![19] — И неожиданно засуетившись, солдат отодвинул рогатку.

— Поезжайте, пожалуйста. Счастливого пути!