— Не стреляйте! Не надо!..

Ее крик потонул в залпе выстрелов. Энкаведисты стреляли теперь не только из подворотен, но и из окон ближайших домов. Дуся, подогнув колени, упала на дорогу. Углы холодных глаз Беларского у переносицы на секунду заволоклись чем-то, напоминающим влагу.

— Бедная девушка, — с жалостью произнес он. — Теперь я понимаю, почему она…

Понял это и Холмин. С внезапно забившимся сердцем, он взялся за дверцу автомобиля, собираясь вылезать из кабинки. Беларский сжал его руку выше локтя.

— Куда вы?

— Помочь ей. — ответил Холмин.

— Поздно, — сказал Беларский. — Вторая пуля попала ей в грудь. Разве не видели? Дусе вы уже ничем не поможете, а сами нарветесь на пулю. Я надеялся, что Дуся успеет добежать, ждал ее. Жаль девушку!.. Ну-с, пугнем их еще раз и… поехали.

Он выстрелил дважды, почти не целясь, но оба его выстрела попали в цель. Один энкаведист распластался у подворотни, другой, выронив винтовку и свесив руки вниз, повис на подоконнике. И, как бы в ответ на эти выстрелы, коротким эхо раздались сзади два резких хлопка. Автомобиль осел на задние колеса.

— Ах, негодяи! — воскликнул Беларский. — Автомобильные шины вместе с камерами пробили. Не вырвемся. Без шин далеко не уедем. Догонят. Придется вам уходить одному.

— Как одному? — не понял Холмин.

Беларский обнял его одной рукой за плечи и на мгновение притянул к себе.

— Нет смысла, Шура, погибать троим. А мне все равно осталось недолго жить. Этим переулком и дальше улицами вы проберетесь к реке. Это единственный выход из положения. Я, на некоторое время, задержу энкаведистов. Берите наган и вот четыре запасных патрона. Зарядите по пути.

— А вы как же?

— У меня есть другой револьвер. Отобрал его у Кислицкого, — сказал Беларский, вытаскивая из бокового кармана мундира массивный парабеллум. — И это возьмите тоже. Здесь письмо для вас.

Он вынул из другого кармана небольшой конверт.

— Я не брошу вас, — решительно воспротивился Холмин.

Глядя в упор на него холодными, пронизывающими главами, Беларский сказал властным, не допускающим никаких возражений тоном:

— Вы подвели под пулю одну хорошую девушку, так спасайте другую. Справа от ее дома, за огородами в кустах у реки ждут мои друзья. Они вам помогут. Скажите, что я просил. А мне поклянитесь, что спасете ее.

В его глазах и голосе было столько властности, что Холмин не посмел больше противиться. Да и желание этого вдруг исчезло, сменившись страстным стремлением, во что бы то ни стало спасти Ольгу.

— Клянусь, — сказал Холмин и, сунув конверт и револьвер в карман, открыл дверцу кабинки.

— Погодите, — остановил его Беларский. — Я выйду первым. Прощайте. Храни вас Бог. И… ее.

— Прощайте, — ответил Холмин, чувствуя, что его глаза вдруг стали мокрыми от слез.

Беларский вылез из кабинки и пошел по улице, стреляя в окна и подворотни. Огонь энкаведистов усилился и несколько их пуль попали в медленно движущуюся им навстречу живую цель. На мундире Беларского выступили пятна крови. Он пошатнулся и, опустившись на одно колено, продолжал стрелять.

Застонав от жалости к нему и сознания собственного бессилия, Холмин прыгнул с подножки автомобиля в переулок.

— Скорей! Скорей! — мысленно подгонял себя Холмин, задыхаясь от быстрого бега.

Не останавливаясь ни на секунду, он улицами и переулками бежал к реке. Спешил изо всех сил, боясь опоздать и все таки… опоздал. Отдел НКВД оказался быстрее его. Это ему стало ясно, когда он был уже почти у цели, всего лишь на расстоянии одного квартала от дома, в котором жила Ольга.

Сумерки сгустились в темную, безлунную ночь, но у дома Ольги было светло. Вход в него ярко освещали фары большого черного автомобиля с цельнометаллическим кузовом. Автомобиль был старым знакомым Холмина; не один раз приходилось ему ездить на допросы в этом «черном воронке».

Холмин в отчаянии остановился. Что делать? Попытаться освободить Ольгу? Стрелять? Он вспомнил о нагане Беларского и, вытащив его из кармана, зарядил четырьмя запасными патронами. Теперь в барабане револьвера было всего пять пуль.

Мысли Холмина работали лихорадочно и безнадежно:

«Что же делать? Погибнуть, как Беларский, спасая Ольгу? Четыре пули в других, последнюю — в себя, — он пересчитал фигуры в мундирах, стоявшие у стен дома в лучах автомобильных фар, — их как раз четверо. А в доме сколько? И попаду ли я в цель? Стрелок из меня неважный. Не то что Беларский. А клятва ему? Ее надо выполнить. Стрелять и погибнуть? Но это не выполнение клятвы. Ольга тоже погибнет. Ее замучают на конвейере. Бежать к друзьям Беларского? Но что они смогут сделать против целого отдела НКВД? Может быть… что-нибудь. Ведь никакого другого выхода из положения нет. Поэтому к ним. Скорее!»

Холмин пустился бежать к тому месту, которое указал ему Беларский. От дома Ольги до росшего по берегу реки высокого и густого кустарника было около полукилометра. У самых кустов Холмина окликнул негромкий гортанный голос:

— Куда бежишь, знаком?

По этому обращению и акценту в голосе, Холмин определил, что, с ним разговаривает не русский, а горец, может быть, кабардинец или черкес. Если для горцев русский не друг, но и не враг, его они, обычно, называют знакомым выкидывая из этого русского слова последние буквы:

— Куда, знаком? — повторил голос.

— К вам… к вам, — задыхаясь выдохнул Холмин.

— Зачем бежишь?

Из кустов вышел бородатый человек в черкеске и лохматой папахе, ведя за повод лошадь. Он был вооружен: шашка, маузер и кинжал — на поясе, — винтовка — в чехле за плечами.

Холмин попятился назад и, вместо ответа на его вопрос, спросил:

— Кто вы?

— Мы? Абреки, — ответил горец.

В сердце: Холмина затеплился огонек надежды. Только абреки, — смелые и хорошо вооруженные северо-кавказские повстанцы против советской власти, — могли теперь спасти Ольгу. Это был единственный выход из положения.

— Я от Беларского… К вам за помощью… Нужно спасти девушку. Энкаведисты хотят ее арестовать, — торопливо и бессвязно начал объяснять Холмин.

— Где Андрей Беларский? — спросил абрек.

— Убит, в перестрелке с энкаведистами.

— Ты его кунак?[11]

— Да… да…

— Почему ты не умер вместе с ним?

— Беларский послал меня спасти дочь майора Громова. Но я один. Что я могу? Помогите мне. Прошу вас, — стал умолять Холмин, боясь, что абреки откажут ему в помощи.

— Хорошо. Мы спасем дочь майора Громова, — оборвал его объяснения и просьбы бородач и сердце Холмина радостно забилось.

— А много ли вас? — спросил он.

— Десять и еще десять.

— Так мало? А в городе целый отдел НКВД.

— Десять джигитов хватит, — спокойно возразил; абрек. — У других есть другие дела в городе.

— Но только скорее, пожалуйста. Мы можем опоздать…

— Зачем торопиться? Аллах не велит спешить, когда не нужно…

Бородач негромко свистнул и из кустов вышло еще несколько вооруженных людей с лошадьми. К Холмину подвели коня.

— Садись, знаком!

Холмин влез на коня, бородатый горец еще раз свистнул и всадника рысью поскакали к дому, где жила Ольга.

Приехали они туда, как раз вовремя. При свете автомобильных фар Холмил увидел, что дверь открыта и двое энкаведистов сводят девушку по ступенькам к «черному воронку».

Услышавшие приближающийся топот копыт энкаведисты засуетились на улице, вытаскивая из кобур наганы и снимая с плеч винтовки.

— Стой! Кто едет? Куда? Остановись! — раздалось несколько возгласов навстречу скачущим.

Абреческий отряд остановился шагах в двадцати от дома. Бородатый предводитель всадников коротко и спокойно ответил на вопросы энкаведистов:

— Абреки!

Какой-то энкаведист щелкнул винтовочным затвором. Бородач угрожающе крикнул ему:

— Не стреляй, собака! Голову потеряешь!