— Да. Беларский на следствии завербовал Громова.
— Вот видите, — сказал Холмин. — Да, кстати, я нашел еще одну вещь, которая лишний раз подтверждает мою криминальную теорию.
— Что нашел, браток? — заинтересованно спросил Гундосов.
— Пуговицу. Вот эту.
— Пустяками занимаетесь. У нас, чуть-ли не каждый день, людей убивают, а вы пуговки собираете, — недовольно бросил начальник отдела.
Гундосов расхохотался.
— Ну и комик ты, Холмин. Не мешай ему, майор. Пускай собирает для коллекции. А только лучше собирать морские ракушки. Перламутровые.
Не обращая внимания на его иронию, Холмин сказал:
— Эта пуговица была возле костра, на котором сожгли лицо Беларского. Она с хлястика шинели энкаведиста.
Улыбка мгновенно сбежала с лица Гундосова.
— Ишь ты, — протянул он. — Получается, что в это грязное дело замешан, какой-то наш брат-чекист. Интересно.
— Попался бы он мне. Я бы с него живого шкуру снял и жилы вытянул, — свирепо загудел Бадмаев.
Гундосов прошелся по кабинету, опустив голову и видимо размышляя о только что услышанном. Перед этим он собирался куда-то уходить и поэтому был в шинели. Холмин машинально взглянул на его спину, на то место, где пришит шинельный хлястик… Там не хватало одной пуговицы. Холмин так был ошеломлен этим, что с хриплым нечленораздельным, криком вскочил со стула.
— Ты чего? — обернулся к нему Гундосов.
— Нет пуговицы… У вас, — громким шепотом ответил Холмин, задрожав от возбуждения и страха.
— Где?
— На хлястике шинели…
Энкаведист стянул шинель с левого плеча, и повернув, стал ее рассматривать, приговаривая.
— Действительно. Нету пуговки. Где я мог ее потерять? И когда? Может, давно уже, ведь никто мне про нее до сих пор не сказал. Не посмели старшему по чину указать на непорядок в одежде. Вот гады полосатые.
— Странное совпадение. Там и… здесь — пробормотал Холмин.
Гундосов быстро натянул шинель и, шагнув к Холмину схватил его за рубаху на груди…
Бадмаев, пригнувшись, встал со стула и трясущейся рукой вытащил из кобуры наган.
— Меня подозреваешь гад? Меня. Ах, ты сухопутная каракатица! Гнилая медуза! — заорал Гундосов, встряхивая Холмина и вдруг, сразу успокоившись, оттолкнул его и сказал.
— Верно, браток. Ты прав. Всех подозревать должен. На то ты и сыщик… А пуговку пришить надо. Немедленно. Полковнику НКВД полагается быть при всех пуговках.
Он пошел к двери и, на секунду остановившись у порога, через плечо бросил Бадмаеву.
— Спрячь свою пушку, майор. Она пока не требуется…
Оставшись вдвоем, начальник отдела и Холмин полчаса разговаривали о Беларском и пуговицах, строя всевозможные предположения и догадки. Наконец, Бадмаев сказал:
— Вы знаете, как я недолюбливаю этого «матросика с Балтики». Но поверить в то, что он причастен к убийству Беларского и других не могу. Это невозможно. Когда их убивали, Гундосов еще пьянствовал в Москве с Ежовым.
— Все это так, по совпадение более, чем странное, — заметил Холмин.
— Да, странное, — согласился Бадмаев. — Но погодите… Сейчас я подумал… Нужно проверить.
Он вызвал секретаря и приказал. Принесите мою шинель!
— Что вы хотите делать? — спросил Холмин.
— Ничего особенного. Только проверить, — уклончиво ответил, энкаведист…
Секретарь принес шинель. Бадмаев взял ее в руки, перевернул, посмотрел на хлястик и передал Холмину со словами:
— И у меня срезана. Глядите!..
На хлястике шинели начальника отдела НКВД не хватало одной пуговицы.
— Проверить все шинели в раздевалке ответработников! — рявкнул Бадмаев.
— Слушаюсь! — как эхо откликнулся юнец, выскакивая в коридор. Холмин бросился за ним.
Вдвоем они осмотрели два десятка шинелей, висевших в раздевалке для, так называемых, ответственных работников отдела. Оказалось, что по одной пуговице срезано с хлястиков на шинелях Кислицкого и еще двоих следователей.
Холмин и гонец, закончив «всешинельную проверку», вернулись в кабинет Бадмаева. Энкаведист, выслушав доклад своего секретаря отпустил его и сказал Холмину:
— Эта растреклятая «рука» просто издевается над нами. Но ее последний трюк меня немного успокаивает. По-моему, привидения пуговок не стригут. Значит это человек. А против любого человека можно бороться. Так ведь товарищ агент?
— Гражданин, — поправил его Холмин.
— Не придирайтесь, — отмахнулся от него Бадмаев. — Садитесь лучше в мое кресло и давайте потолкуем, что нам делать дальше. Теперь я вам вполне верю и уважаю вас. Вы были правы, утверждая, что «рука» — не призрак.
Приглашение сесть в кресло начальника отдела Холмин получил впервые. По-видимому, это было наивысшим показателем бадмаевского уважения и доверия, но подневольный детектив не успел им воспользоваться. В кабинет без стука вошел Гундосов.
— Ох и порядочки у тебя в отделе, майор… — заговорил он, обращаясь к Бадмаеву. — Еле пуговку нашел. Теперь держится крепко, как линкор на якорях. Сам пришивал.
— Не до порядков тут, — зло мотнул на него подбородком начальник отдела. — Мне тоже придется пришивать пуговку.
— Как?! — воскликнул Гундосов.
— Срезана, неизвестно кем. И еще у троих…
Не дослушав до конца объяснения Бадмаева, Гундосов, вдруг, пришел в дикую ярость. Он бегал по кабинету, кричал, ругался, топал ногами, стучал кулаком по столу. Наконец, остановившись перед Холминым, закричал ему прямо в лицо, брызгая слюной.
— Чтоб через три дня «рука» была найдена! Сегодня у меня пуговку срезают, а завтра что? Голову?… Не допущу! Даю три дня сроку. Не найдешь, так тебя обратно в тюрьму посажу и сам буду искать. Понимаешь, браток? Сам! Я найду ее!..
На истерические вопли энкаведиста Холмин хотел ответить тоже криком, но Гундосов вдруг побледнел, как-то обмяк, и, шатаясь, пошел к креслу. Повалившись в него, он схватился руками за грудь и выдохнул громким страдальческим топотом:
— Сердце… припадок опять… Мне бы в санаторию… к докторам… А тут такие дела. Посадит меня Николай Иваныч… Как камень на дно свалюсь…
Глава 10
Дуся ревнует
Занятый поисками «руки майора Громова», Холмин часто пропускал завтраки, обеды и ужины в буфете отдела НКВД. Когда ему хотелось есть, он забегал в первую попавшуюся по дороге столовую или шел на базар к лотошникам. Узнав об этом, Дуся-буфетчица была очень недовольна, и осыпала, его целым градом упреков.
После драматической сцены в кабинете Бадмаева и сердечного припадка у Гундосова, закончившегося для энкаведиста благополучно, Холмин пришел в буфет часа за полтора до обычного времени ужина. В буфетной комнате, кроме Дуси, больше никого не было. Увидев его, девушка обрадовалась.
— Здравствуйте, Шура! Вот хорошо, что вы пришли так рано. Теперь я вас скоро не отпущу. Поболтаем, винца выпьем, закусим. Сейчас я все приготовлю.
Она накрыла один из столиков чистой скатертью, принесла вина, закусок и тарелку жирного, наваристого борща с мясом. Проголодавшийся Холмин с волчьим аппетитом набросился на еду. Подсев к нему и прихлебывая вино из стакана, Дуся несколько минут молча смотрела, как он расправлялся, с закусками и борщом, потом спросила:
— Ну, как? Вкусно?
— Очень, — ответил он, с трудом ворочая языком во рту, наполненном пищей.
— А вы так редко приходите. И не стыдно вам? Я вас всегда самым лучшим стараюсь угостить, а вы без внимания, — упрекнула она его.
— Спасибо за, заботу, Дуся. Но у меня на еду иногда не хватает времени.
— На другое, небось, хватает.
— На что, Дусенька?
— Про это мы после ужина поговорим. Серьезно… Чай пить будете? Или кофий?
— Стаканчик чаю, если можно.
— Вот за чаем и поговорим.
— Опять меня ругать будете за то, что я не прихожу в буфет три раза в день?
— Буду. Вон вы худеете как. И за другое.
— За что же?
— Потом… Кушайте…
Когда девушка принесла чай, Холмин, придвигая к себе стакан, спросил:
