— До замужества я жила не на Косе, а на соседнем островке Астипалее. У меня был двоюродный брат, которого звали Клеомед. Он был на несколько лет старше меня и стал знаменитым кулачным бойцом — все говорили, что свет еще не видывал такого бойца. Он победил на Олимпийских играх — впервые уроженец нашего крохотного островка снискал эту честь. Но победа не принесла ему славы героя, а покрыла его позором — люди утверждали, что он поражен безумием. Победив на Олимпийских играх своего последнего соперника, он убил его, прежде чем кто-нибудь успел вмешаться. — Она нервно перебирала пальцами. — И судьи не дали ему венка. Его объявили преступником и оштрафовали на два таланта. Однако мой дед был самым богатым судовладельцем острова и смог заплатить. Когда Клеомед вернулся домой, он ничего не рассказывал и никуда не ходил. Но он говорил, что, и сидя в своей комнате, слышит, как люди судачат о нем. И вдруг однажды он пошел в школу, где учился еще мальчиком. Учился он плохо. Он сел рядом с учениками, а когда учитель попросил его уйти, вдруг пришел в ярость и сломал столб, поддерживавший кровлю, — так он был силен. Кровля обрушилась, сам он каким-то чудом остался цел, но несколько мальчиков погибли. Он убежал в храм Аполлона, и кто-то видел, что он спрятался в большом ларе под портиком храма. Вооружившись, люди бросились туда, чтобы убить его, но, когда ларь открыли, Клеомеда в нем не оказалось. Через некоторое время начали поговаривать, что его унес какой-то бог. На Астипалее его теперь называют сыном Геракла.

— Да-да, — сказал Гиппократ, — я много раз слышал эту историю. Мне даже говорили, что жители острова собираются поставить над этим ларем алтарь Гераклу.

Олимпия кивнула.

— Но ты не знаешь, — продолжала она, — что он успел убежать оттуда и моя мать укрыла его в нашем доме. Каким он был могучим красавцем! Правда, соображал он довольно медленно, но всегда был очень покладистым и мягким, если только ему ни в чем не перечили. Я его очень жалела. Я не верила, что он поражен безумием. Но теперь я знаю, что и некоторые другие мои родственники сходили с ума. — Она выпрямилась и крепко сжала губы, словно сдерживая слезы. — И вот теперь мне кажется, что я начинаю замечать у моего сына Клеомеда признаки этого безумия. Он все время поступает наперекор мне, а иногда смотрит на меня и что-то бормочет. Я никогда ему ни в чем не отказывала, боясь, что в нем может пробудиться это безумие. Буто просил тебя сейчас вылечить моего сына. Ты можешь это сделать?

— Расскажи мне побольше про Буто, — попросил Гиппократ.

— Ну, Буто — известный учитель кулачных бойцов в Спарте. Мой сын услышал о нем и захотел упражняться с ним. Поэтому архонт его и пригласил. В прошлом году Клеомед увидел в Книде Дафну, дочь Эврифона, а потом еще раз — в этом году. Теперь он думает только о ней. Буто говорит, что, если они поженятся, Клеомед успокоится и скоро выкинет ее из головы. Тогда он сможет стать знаменитым кулачным бойцом.

— А что говорит Клеомед?

— Он ничего не говорит, он не хочет со мной разговаривать. А мне страшно подумать, что он может натворить, если они не поженятся. Я боюсь, что им начинает овладевать безумие. И люди уже поговаривают об этом.

— Кто? — спросил Гиппократ.

— Не знаю. — Ее взгляд стал испуганным и хитрым.

— А когда твой пораженный безумием родственник, этот кулачный боец, прятался в твоем доме? Задолго ли до твоего брака с Тимоном?

— За месяц или два, — прошептала она, опустив глаза. — Я уже была тогда невестой Тимона… Я знаю, о чем ты подумал. Я и хотела, чтобы ты сам об этом догадался… Так мне легче. Да, Клеомед, может быть, сын кулачного бойца, а может быть — архонта. Это известно только богам. — Она пожала плечами и снова посмотрела на квадрат неба за дверью. — Мой сын красив, очень красив. Если бы ты видел его обнаженным! В его возрасте я тоже была красива. — Ее грудной голос вдруг стал звучным. — Люди говорили тогда, что я очень красива. А некоторые говорят, что я красива и сейчас.

Она посмотрела на Гиппократа, но он ничего не ответил, и взгляд его оставался по-прежнему внимательным и спокойным.

— Можешь ли ты вылечить тех, кто сходит с ума, тех, кто сошел с ума… тех, у кого безумие в роду?

— Прежде чем я отвечу, мне надо еще многое узнать, — сказал он, вставая. — Твою тайну я сохраню. Пришли ко мне Клеомеда, я поговорю с ним.

— Нет, — ответила Олимпия, продолжая сидеть. — Он к тебе не придет, если его об этом попросит мать. Мы думали, что он приедет сегодня утром, но он задержался в Триопионе. Буто говорит, что он приедет завтра утром. И завтра тебя пригласят на торжественное составление брачной записи. Приходи, и ты сможешь понаблюдать за ним у нас дома.

— Не знаю, смогу ли я.

— Пожалуйста, приходи.

Гиппократ покачал головой.

— Клеомед — взрослый человек, а не ребенок. Только когда я точно установлю его болезнь, я могу взяться за лечение. Но настоящему безумцу никакой врач не принесет подлинного облегчения… разве что попробует изменить условия его жизни. Однако, Олимпия, мне кажется, что ты сама нездорова. Может быть, лечиться следует тебе.

Она снова пожала плечами.

— Если ты не хочешь прийти к нам завтра, чтобы понаблюдать за поведением Клеомеда, то приходи, чтобы понаблюдать за мной.

— Ты боишься, — сказал Гиппократ, вновь опускаясь на сиденье.

Она кивнула и закрыла лицо руками.

— Чтобы победить страх, — продолжал он, — надо прежде всего хорошенько в нем разобраться. Следует изучить его причины, ничего от себя не скрывая. Страх порождается опасностями, которых человек старается не видеть, и тогда он чувствует себя несчастным. Страх может толкнуть тебя на необдуманные и недостойные поступки. Ты рассказала мне не все.

Гиппократ остановился, ожидая ее ответа, но она молчала.

— Ты боишься, что кулачный боец может воскреснуть и весь свет узнает твою тайну!

Она продолжала молчать.

— Быть может, Буто… как бы это сказать… быть может, он — олимпийский победитель, ставший старше на двадцать лет?

Олимпия словно превратилась в каменное изваяние. Ее щеки вдруг побелели.

— Догадываюсь, — с легкой улыбкой сказал Гиппократ, — что ты не ждала от меня этого вопроса… Но, может быть, для твоего волнения нет причины? Может быть, что-то другое делает тебя несчастной? Хорошо ли ты спишь?

— Нет, не очень, — она подняла голову и с облегчением улыбнулась.

— Ты довольна своей семейной жизнью?

— И да и нет, — пожала она плечами. — Мой муж гордится мной, и когда у нас собираются гости, их восхищение ему очень приятно. Но он редко бывает дома. Я не хочу больше иметь детей. — Она запнулась. — У меня есть свои развлечения, я стараюсь не оставаться одна — со мной всегда бывает моя служанка.

— Ты счастлива?

— Счастлива? Что такое счастье? Клеомед — вот мое счастье. И он же — мое горе, мой страх. Нет, я не счастлива, я боюсь, я всегда боюсь.

Гиппократ снова встал.

— А теперь иди. Если завтра у меня будет время и архонт пригласит меня, я, может быть, приду.

Олимпия встала послушно, как маленькая девочка. Но в дверях она обернулась.

— Ты не выдашь меня? Ты не забудешь вашей клятвы, клятвы асклепиадов, хранить доверенные вам тайны? — Щеки ее порозовели, а губы сложились в легкую улыбку. Она подошла к Гиппократу и подняла к нему лицо. — Можешь поцеловать меня — в уплату за. твои советы.

Но он мягко положил руку ей на плечо и подвел к двери.

— Прощай, — сказал он.

На пороге она еще раз обернулась.

— Прошу тебя, возьмись лечить Клеомеда. Мне нужна твоя помощь.

Когда Дафна, простившись с Гиппократом, вернулась на террасу, там ее поджидал отец. Они стали неторопливо прогуливаться взад и вперед. Из лесу доносились голоса кукушек. Из сада внизу, мелькнув белой полосой на крыльях и хвосте, весело взлетел самец сороки и, опустившись на соседний кипарис, насмешливо закричал: «Чек-чек! Чек-чек!»