Она коснулась его руки, но он по-прежнему молчал.
— Что сказала Антигона, когда ее уводили в могильный склеп? Ты помнишь? Начиналось так:
«Лишь краткий срок, чтоб угождать живым…»
Она посмотрела на него, и он произнес следующую строку:
«Но вечность вся, чтоб умерших любить».
Фаргелия опять засмеялась.
— У тебя на глазах слезы, Гиппократ. И я все-таки заставила тебя заговорить. Да, теперь ты мой навеки — до конца той жизни, которая мне осталась, и всю мою смерть. — Что ждет нас за могилой? — спросила она, помолчав. — Ты ведь, наверное, сидел у постели многих людей, когда они уходили в неведомый край.
— Об этом мы ничего не знаем, — ответил он. — Тебя, я полагаю, ждет покой и, может быть, любовь более высокая, чем та, которую ты испытала.
— Да, именно ее я и искала — любви, более высокой, в которой есть место не только телу. Но когда тела не останется вовсе… что тогда? Будет ли бог любить меня? Впрочем, ты говорил о покое и о более высокой любви, и, значит, может случиться и так. По-моему, я начинаю видеть сны.
Глаза ее сомкнулись, дыхание вскоре стало ровным и сонным. Гиппократ осторожно положил ее руку на шелковую простыню и на цыпочках вышел из комнаты. Поговорив с вдовой Ликией, он покинул ее дом и принялся бесцельно бродить по улочкам старинного города. Грустное и спокойное мужество Фаргелии глубоко тронуло его. И у кого есть право сказать, что Фаргелия недостойно Распорядилась своей жизнью?
Что ждет за могилой? Ждет ли тех, кто уходит туда, любовь бога, как надеется Фаргелия? Вот и Сократ, вспомнилось ему, тоже чаще говорил не об олимпийских богах, а об одном боге, как она.
Размышляя об этом, Гиппократ продолжал идти вперед и, сам того не заметив, поднялся на холм, где находилась школа книдских асклепиадов. Он подошел к воротам и постучал. Привратник впустил его, и он направился прямо к книгохранилищу. Проходя мимо палестры, он заглянул внутрь. На всех столах, расставленных вдоль стен, лежали люди — массажисты терли и мяли их обнаженные тела. Рядом с каждым столом стоял сосуд с лекарственным маслом, которым так гордился Эврифон.
Вдруг он увидел Буто: кулачный боец, обнаженный по пояс, усердно разминал дряблые мышцы пожилого толстяка. Буто также увидел Гиппократа и, к большому удивлению последнего, вышел к нему.
— Мне дали тут работу, — объяснил он, — пока Клеомед не начнет снова готовиться к играм. В следующий раз он победит — после того как женится на Дафне и выкинет ее из головы. Это он из-за нее проиграл. И если кто-нибудь попробует помешать ему жениться на Дафне, ему… ему плохо придется.
Гиппократ вошел в хранилище, так и не решив, были ли эти слова угрозой. Он остановился во внутреннем дворике и осмотрелся. Все помещения, выходившие во дворик, были заставлены аккуратно изготовленными ящиками. Юноша, что-то читавший в одной из комнат, узнал Гиппократа и поспешил помочь ему.
Он подвел его к большому ящику, открыл крышку и указал множество свитков.
— Вот здесь, — объяснил он, — на наружной стенке ящика Эврифон сам написал список всех трудов Алкмеона.
Гиппократ выбрал свиток с двумя ручками, озаглавленный «О природе».
Он положил свиток на стол во дворике. Затем сбросил плащ, сел, подставив шею и плечи горячему солнцу, и принялся читать.
Вскоре юноша скатал свой свиток и встал, собираясь уйти. Он робко кашлянул, и, когда Гиппократ поднял голову, нерешительно произнес:
— Мои учителя часто рассказывали нам о твоих взглядах. Я мечтаю поехать на Кос и стать твоим учеником. Мой отец напишет тебе. — И он выбежал вон, не дожидаясь ответа. Гиппократ улыбнулся и вернулся к прерванному чтению.
«Пока тело здорово, — читал он, — в нем существует правильное смешение элементов — влажного и сухого, горького и сладкого, горячего и холодного. Во время же болезни один из элементов начинает главенствовать над другими. И это нарушает гармонию между элементами. Устанавливается монархия одного элемента и уничтожается демократия здоровья».
Он оторвался от свитка. Это, решил он, объяснение с помощью гипотезы. Конечно, жар является непременным элементом всех живых тел. И лихорадка Фаргелии связана с избытком жара. С другой стороны…
Нить его мыслей была оборвана скрипом дверных петель. Маленький мальчик закрывал за собой дверь в глубине дворика. Наверное, это вход в дом Ктесиарха, подумал Гиппократ. Мальчик подошел к нему, сияя дружеской улыбкой.
— А я знаю, кто ты, — сказал он. — Ты Гиппократ. Я тебя видел сегодня утром. А ты знаешь, кто я?
Гиппократ улыбнулся.
— Ты Ктесий, сын Ктесиарха, внук Ктесиоха. А как поживает черепаха?
— Спасибо, хорошо. Только знаешь, что она сделала? Она снесла яйцо. Оно у Дафны. Дафна говорит, что из него вылупится маленькая черепашка, если только мы будем держать его на солнце. Мы посадили черепаху в ящик с песком. И Дафна нашла яйцо в песке. Его там черепаха спрятала. Знаешь, она всползла на гору от самого моря, чтобы нести тут яйца. Так сказала Дафна.
— Это, наверное, черепаха-женщина, — заметил Гиппократ.
— Не знаю. — Ктесий с сомнением покачал головой. — Я спрошу у Дафны, когда она освободится. А то сейчас она занята. — Мальчик снова весело ему улыбнулся. — Я пойду к ней. — С этими словами он вышел из хранилища, громко захлопнув за собой дверь.
В хранилище вновь воцарилась тишина, но Гиппократ положил свиток к себе на колени.
Фаргелия сказала, что хочет увидеть Дафну. Только ли из любопытства? Но как может он позвать Дафну к Фаргелии? Он не хочет, чтобы они встретились. Хуже этого ничего придумать нельзя. Он вздохнул и вдруг понял, что очень хочет есть. Однако прежде, чем искать харчевню, следует заглянуть в дом вдовы.
В воротах он столкнулся с возвращавшимся домой Эврифоном. Тот поздоровался с ним очень холодно.
— Фаргелии, — сказал он, — стало как будто немного лучше. Но каков бы ни был исход, я настаиваю, чтобы ты не пытался встретиться с моей дочерью.
Гиппократ хотел было ответить, но Эврифон только покачал головой и пошел дальше.
Гиппократ постучался в дверь дома вдовы Ликии, и служанка открыла ему. Отдав ей плащ, он быстро направился во внутренний дворик. И вдруг, к величайшему своему удивлению, увидел там Олимпию. А в комнату Фаргелии кто-то входил. Не может быть… Но это все-таки была Дафна. Худшее случилось, подумал он.
К нему подбежала радостно взволнованная вдова.
— У нас гости, — почти кричала она. — Жена первого архонта Коса.
— Мы с ним знакомы. — И Олимпия засмеялась своим низким грудным смехом. — Он ведь тоже с Коса! Мне очень грустно, что Фаргелия так больна. И как же должен страдать ты сам, Гиппократ!
Она улыбнулась ему. Сочувственно? А может быть, насмешливо? Или злорадно?
— Иди же к ней. Фаргелия будет рада. Я подожду здесь. Но потом мне хотелось бы поговорить с тобой. Судя по словам Дафны, она вообще решила не выходить замуж. И ничего не хочет мне объяснить. Безрассудное упрямство!
Гиппократа внезапно охватило желание уйти и больше не возвращаться. Несколько мгновений он колебался. Вдруг из его горла вырвался звук, больше всего напоминавший рычание. Олимпия решила, что он выругался. Она с улыбкой смотрела, как он прошел через дворик и скрылся в комнате больной.
Дафна стояла в ногах кровати — очень красивая, одетая с особым тщанием. В ее позе чувствовалась настороженность, чтобы не сказать большего.
— Гиппократ! — воскликнула Фаргелия, повернув к нему лицо с очевидным удивлением и радостью. — Как хорошо, что ты пришел! — Вновь посмотрев на Дафну, она спросила с недоумением; — Кто ты? Я не расслышала.
— Я Дафна, дочь Эврифона, — ответила Дафна. — Олимпия сказала, что ты хочешь меня видеть. — Повернувшись к Гиппократу, она пояснила: — Когда я вошла, она спала и только что проснулась. Я ей сказала, кто я. Наверное, мне не следовало приходить!