— Может быть. Но время все уладило, как и предвидел мсье Роделек, Жак стал для меня идеальным мужем.

— И это счастье продолжалось в течение всего вашего пребывания в Америке?

— Да. Мы переезжали из города в город, и нас везде прекрасно встречали.

— Вспомните, мадам, — спросил председатель, — за время пятилетнего путешествия по Соединенным Штатам вам никогда не случалось встречать жертву — Джона Белла?

— Нет, господин председатель.

— А в течение первых трех дней путешествия на теплоходе вы или ваш муж говорили с Джоном Беллом?

— Нет. Лично я не знала о его существовании. То же самое я могу утверждать и в отношении Жака, который выходил из каюты только вместе со мной дважды в день на часовую прогулку по палубе. Остальное время мы проводили в каюте, куда нам приносили еду.

— Как вы объясните тогда, почему ваш муж озлобился на незнакомого ему человека?

— Я себе этого не объясняю, господин председатель, по той причине, что уверена — этого американца убил не Жак.

— Чтобы иметь такую уверенность, мадам, надо подозревать кого-нибудь другого.

— Я подозреваю всех, действительно всех, кроме Жака, потому что я, его жена, знаю: он не способен причинить зло другому.

— Но все же, мадам! — воскликнул генеральный адвокат. — Как вы объясните, что ваш муж, который, по вашему же признанию, в течение трех дней выходил из каюты только вместе с вами, как он мог ускользнуть из-под вашего внимательного присмотра, да так, что вы сами вынуждены были сообщить о его исчезновении корабельному комиссару, — и это случилось именно в момент преступления!

— После обеда я воспользовалась тем, что Жак задремал, и вышла подышать свежим воздухом на верхнюю палубу. Вернувшись через двадцать минут, я с удивлением обнаружила, что его койка пуста. Подумала, что он проснулся и пошел меня искать. Это меня испугало: я знала, что он плохо разбирается в бесконечных коридорах и лестницах на теплоходе. Я тотчас же вышла из каюты. Полчаса его разыскивала и снова вернулась в каюту в надежде, что Жак уже там. Но его по-прежнему не было. Обезумев от мысли, что он мог стать жертвой несчастного случая, я бросилась к комиссару, которому рассказала о своих страхах. Что было дальше, вы знаете.

— Свидетельница, — сказал Виктор Дельо, — могла бы внести ясность по поводу одного пункта, не отмеченного следствием. Мадам Вотье, вы только что сказали, что ваше отсутствие после того, как вы оставили мужа спящим в каюте, продолжалось двадцать минут. Вы уверены, что это было именно так?

— Возможно, что я оставалась на верхней палубе двадцать пять минут, но уверена, что в целом время моего отсутствия не превышало получаса.

— Прекрасно, — сказал Виктор Дельо. — Будем считать — полчаса. Затем вы вернулись и снова отправились на поиски мужа еще на полчаса. В целом — это уже час. Вернувшись во второй раз в каюту и увидев, что мужа там нет, вы пошли к комиссару Бертену. Ему вы объяснили причины вашего беспокойства — допустим, это заняло у вас десять минут. И только после этого комиссар и экипаж теплохода начали официальные поиски, то есть через час десять минут после того, как вы видели мужа в последний раз спящим в каюте. Сколько времени продолжались эти поиски до того момента, когда вашего мужа обнаружили сидящим на койке в каюте, где было совершено преступление?

— Может быть, минут сорок пять, — ответила молодая женщина.

— Где находились вы в течение этих сорока пяти минут?

— Я ждала в кабинете комиссара Бертена — он сам посоветовал мне там оставаться, потому что все сведения в первую очередь должны были поступать туда. Это долгое ожидание было ужасно. Самые разные мысли приходили мне в голову, кроме одной: что Жак станет не жертвой несчастного случая, а преступником! Наконец вернулся комиссар Бертен, с ним пришел капитан теплохода, они рассказали, при каких обстоятельствах обнаружили моего мужа. И когда капитан Шардо сказал, что, судя по всему, американца убил Жак, я потеряла сознание. Когда я пришла в себя, они попросили меня отправиться с ними в корабельную тюрьму, куда заключили Жака, и быть переводчицей на предварительном допросе, который ему предстоял. Я подбежала к Жаку, быстро схватила его руки, чтобы по дактилологическому алфавиту спросить: «Это неправда, Жак? Ты этого не делал?» Он мне ответил тем же способом: «Не беспокойся! Я беру все на себя. Я люблю тебя». — «Но ты с ума сошел, любимый! Именно потому, что ты меня любишь, ты не должен напрасно наговаривать на себя, признаваться в преступлении, которого не совершал». Я умоляла, валялась у него в ногах, но он мне больше ничего не сказал. И когда капитан попросил меня задать ему роковой вопрос, он, к моему ужасу, ответил: «Этого человека убил я. Я признаюсь в этом и ни о чем не жалею». Это все, чего мне удалось от него добиться. На другой день и в следующие, вплоть до прибытия в Гавр, каждый раз он повторял то же самое. Подобное же заявление он написал по алфавиту Брайля и подписал его в присутствии многих свидетелей.

— Суд простит мне, — встал Виктор Дельо — если я еще раз вернусь к вопросу о времени, но мне кажется очень важным обратить внимание господ присяжных на то, что если подытожить время, прошедшее с той минуты, когда мадам Вотье в последний раз видела мужа спящим в своей каюте, до того момента, когда стюард Анри Тераль обнаружил его в каюте Джона Белла, мы получим минимум два часа. Два часа — это более чем достаточно, чтобы совершить преступление!

— Что вы имеете в виду, мэтр Дельо? — спросил председатель.

— Я просто напоминаю суду предыдущее заявление, в котором я утверждал, что три человека по крайней мере могли быть заинтересованы в том, чтобы убрать Джона Белла. Из трех предполагаемых преступников Жак Вотье более всего несовместим со злодеянием. Если бы он его совершил, то только, как бы неправдоподобно это ни выглядело, под давлением обстоятельств.

Но у Жака Вотье — этим мы обязаны замечательным принципам, привитым ему Ивоном Роделеком, — была и всегда будет совесть, которая указывает ему верный путь. Именно совесть и заставляет его сейчас брать на себя ответственность за преступление, которого он не совершал. Но есть и другая, более прозаическая причина, свидетельствующая о невиновности подсудимого: даже если допустить, что совесть не удержала Жака Вотье от зла, у него просто не было времени совершить это убийство, потому что настоящий преступник опередил его на эти два роковых часа.

— В самом деле? — спросил генеральный адвокат. — И кто же этот преступник?

— Придет время, и мы это узнаем.

— А до тех пор, — резко вступил председатель Легри, — суд хотел бы услышать от самой мадам Вотье, что она делала после того, как в Гавре ее муж был передан в руки полиции.

— Мы вернулись с матерью в Париж поездом, на вокзале Сен-Лазар расстались, хотя мать хотела, чтобы я жила у нее.

— Создается впечатление, мадам, что вы как будто скрывались в то время, пока шло расследование.

— Ничуть, господин председатель, я трижды являлась к следователю Белену по его повесткам. И только после того, как он сказал, что не будет больше меня допрашивать, я решила избавить себя от навязчивого любопытства прессы.

— Поскольку ваш муж не хотел во время заключения встречаться с вами, сегодня, следовательно, вы впервые оказались вместе?

— Да, — тихо ответила молодая женщина, опустив голову.

— Скажите, — спросил председатель у переводчика, — какова была реакция обвиняемого, когда он узнал, что его жена находится в зале?

— Ни малейшей реакции, господин председатель.

— Задавал ли он вам вопросы или делал ли какие-либо замечания во время показаний мадам Вотье?

— Нет, господин председатель. Он ничего не сказал.

— Такое поведение все же озадачивает, — заключил председатель.

— Но не меня, господин председатель, — сказал Виктор Дельо, вставая. — Думаю, что я нашел ему объяснение, но чтобы быть до конца уверенным, прошу суд разрешить мне воспользоваться присутствием в зале свидетельницы и провести с обвиняемым эксперимент.