— Нет, — сказала цыганка.

— А я думал, знала. Ну, неважно, все знали Мари, поэтому я и подумал… Так вот, месяц назад, Мари… вжик! — Быстрым и выразительным жестом он провел рукой по горлу. — …Пришили! И все из-за того, что считали ее при больших деньгах. А вдобавок еще изнасиловали. Изнасиловали! Вы представляете себе? — Взгляд его стал мечтательным. — Мне совсем не хочется, чтобы со мной случилась такая же штука. Поэтому я и держу пса.

Надо быть последним мерзавцем, чтобы надругаться над стариком, но чего не бывает… В наше-то время… Мы расстались со старым болтуном. Если все приятели Ленанте такие же, дело мое безнадежно.

Увы, они все были такими же и даже еще хуже. Одного поля ягоды! Как, например, тот, с которым мы встретились до обеда, а также те двое, которых мы приберегли на десерт, как раз тогда, когда зловещий туман начал окутывать Париж. Авель Бенуа? Ах да, Бенуа, конечно. Мы с ним встречались. Но не слишком-то он был разговорчив. Не лез в чужие дела, а мы не докучали ему своими. Так, значит, его звали Ленанте и он изготовил две фальшивые купюры? (По этому замечанию было видно, что мои собеседники читали статью Марка Кове в «Крепю», которую, как я имел возможность убедиться сам, перепечатали «Франс суар» и «Пари-пресс».) Так он был «анархис»? Об этом можно было догадаться. По его разговорам, иногда, когда он раскрывал рот. Вот, к примеру, во время выборов. Совсем неплохой парень, даже напротив, но с поворотом. (И доверительно.) Ну вот взять эту девку. Зачем он возился с этой цыганкой? Ворье и жулье все это племя. Разве что… (Сальный смешок.) Конечно, «анархису» все побоку. (Говоривший был очень благонамеренным. Во время разговора он часто прикладывался к горлу литровой бутылки и был уже вполне хорош. Он был единственным, кто плохо отозвался о Ленанте. А что еще скажешь о мужике, который не пил, связался с цыганкой? С которой, может быть, не спал. Потому что дело могло быть так: либо спал, что предосудительно из-за разницы в возрасте, национальности и тому подобного, либо не притрагивался к ней, тогда он дурак.) Я расстался с этой публикой с облегчением. Они были неприятны не только физически.

Я позвонил Элен из бистро на улице Сен-Диаман. Не объявился ли некий санитар по фамилии Форест?

— Нет.

— Пошли на улицу Ватта, туда, где на него напали, как он утверждал, — сказал я Белите. — Большого проку от этого не будет, но нужно добавить это последнее разочарование к предыдущим, чтобы совесть была спокойна.

Мы отправились на улицу Ватта, замечательно подходящую для всякого рода нападений, особенно ночных. Почти на половину ее длины над ней проходят многочисленные железнодорожные пути Орлеанской линии и кольцевой дороги, которые нависают как бы низким потолком. На этой улице страшно, особенно в сумрачный ноябрьский день. Испытываешь неприятное ощущение удушья и подавленности.

В сточных канавах отражался свет от висящих на опорах фонарей. Мы шли по приподнятому на метр над землей и огражденному перилами тротуару. Сотрясая все вокруг, над нашими головами с адским грохотом пронесся поезд.

На улице Ватта я ничего не обнаружил, как это легко можно было предвидеть. В состоянии душевного подъема в какой-то момент у меня появилась надежда, что вид дома, какая-нибудь деталь или еще что-нибудь запустит некий механизм в моей голове, но это была вера в Деда Мороза. По выходе из тоннеля улица Ватта становилась нормальной, с домами по обе стороны и небом над головой, но невыразительные фасады мне ничего не открыли. Мы повернули назад, и над нами снова грохотал бесконечный товарный поезд. Вернулись в центр квартала, минуя родильный дом с курьезным названием «имени Жанны д'Арк». Случается, что людей не пугают никакие противоречия. Немного дальше была территория, на которой располагались здания, принадлежавшие Армии спасения. Навстречу нам попались двое активистов, мужчина и женщина, которые приветствовали друг друга звучным «Аллилуйя!». Армия спасения! Я не мог представить себе, чтобы Ленанте имел с ней дело, разве только для того, чтобы внести смуту в души ее адептов. И все же они не стали бы карать его за эту дерзость ножом. Ватт не помог. Делать тут больше было нечего.

Уже давно пора было перекусить. Мы зашли в пивную к Розесу. Но сначала я позвонил Элен домой.

— Как там Форест?

— Никакого Фореста, патрон. Никого и ничего.

Я набрал номер больницы Сальпетриер.

— Санитара Фореста, пожалуйста. По поводу больного.

— О, мсье, его дежурство давно закончилось. Он будет только завтра утром. Что вы сказали? Вы могли бы быть повежливее.

Обедали молча. Этот потерянный день лежал на душе камнем.

— Приглашаю тебя в кино, Белита, — сказал я, принимая сдачу. — В «Палас-Итали» идет детективный фильм. Может быть, это наведет меня на мысль.

Фильм мне мыслей не прибавил. Выходя из кинотеатра, я проворчал:

— Понимаешь, Белита, тряпичное дурачье, с которым мы канителились сегодня, — это все туфта. Единственный, кто, может быть, — повторяю: может быть, — сообщил бы что-нибудь о Ленанте и помог разобраться во всем, это доктор из Сальпетриер, которому он доверил себя лечить. Возможно, многого это и не даст, но это — единственное, на что можно надеяться и что мне кажется интересным. Я рассчитывал узнать у этого санитара фамилию доктора, если только Ленанте ее упомянул, но у меня такое ощущение, что этот санитар не так уж прост, как…

Цыганка сдавленно вскрикнула:

— Боже мой! Доктор!

— Какой доктор?

— Который однажды его лечил. Уже давно, года два тому назад. Теперь вспоминаю. Может быть, тот же самый…

— Среди его знакомых докторов наверняка было меньше, чем старьевщиков.

Она безнадежно покачала головой:

— Но я не знаю его фамилии. Это все равно что ничего.

— Если он выписывал рецепт, то, скорее всего, на персональном бланке. С фамилией, адресом, телефоном и всем прочим. Он выписывал рецепт?

— Да. Я сама ходила в аптеку за лекарствами.

Я схватил ее за руку.

— Возвращаемся в проезд Отформ. Если этот рецепт цел, я его найду. Если понадобится, я пролистаю все книжки у него в шкафу. Для полицейских рецепт мог не представлять интереса…

Мы подошли к проезду со стороны улицы Бодрикур. Место было таким же пустынным и мрачным, как накануне. Опустившийся на квартал туман хотя и не был таким густым, как прошлой ночью, но тем не менее не располагал к прогулкам: все вокруг было погружено в сон. По пути я наблюдал за подворотнями на тот случай, если Долорес или Сальвадор, несмотря на холод, подкарауливали нас там. От них можно было ждать чего угодно. Впрочем, мои опасения были напрасными, и мы беспрепятственно добрались до дворика перед домом Белиты. Я повернул ручку боковой дверцы, и вчерашний сценарий повторился. Створка открылась не до конца. Тюк тряпья, который я положил на верх кучи, должно быть, снова упал и помешал открыть дверь. Разве что он не сам упал, а его специально кто-нибудь положил. Тот, кто пришел покопаться и кто вполне мог еще быть внутри. В сарае было темно, но это ничего не значило. Так как окон не было, нельзя было понять — есть ли свет в помещении. Ночной посетитель, если таковой имелся, мог его и погасить, услышав, как кто-то открывает дверь.

— Я пойду первым, — прошептал я на ухо цыганке. — Где выключатель?

Она объяснила. Я взял револьвер и протиснулся в щель. Споткнувшись о кучу тряпок, кое-как добрался до выключателя и зажег свет. Лампочка осветила все тот же немыслимый беспорядок. Я огляделся. Никого не было. Точнее, никого живого.

Дверь не могла полностью открыться вовсе не из-за тюка тряпок. Куртка, пиджак, жилет, брюки и ботинки, которые я обнаружил, были в слишком хорошем состоянии для помойки. Я убрал ненужное оружие, нагнулся, схватил труп за щиколотки и поволок ближе к свету. Это был пожилой мужчина, приблизительно ровесник Ленанте, с глубоко посаженными глазами, взгляд которых при жизни вряд ли был приятным, Его хитрое лицо выражало удивление и недоверчивость. В этот вечер он мог ждать чего угодно, кроме удара ножа в спину. Но именно это он и схлопотал: я убедился в этом, перевернув труп. Лезвие прошло через куртку и все, что было под ней, до самого сердца. Смерть была мгновенной, по-видимому. Кто-то умело сделал эту работу. Я услышал, как охнула Белита. Она подошла, точнее сказать, попыталась подойти ко мне. Ноги ее не держали. Бледная, с искаженным лицом, она цеплялась за кучу хлама, рискуя обрушить ее на себя. Все ее тело содрогнулось от судороги, и ее вырвало.