Самуэли возражал против того, чтобы Фехера привлекали к уголовной ответственности. Именно энергичные действия полковника способствовали быстрому подавлению мятежа. Тибор настойчиво внушал Корвину, что целесообразнее покарать тех, кто вовлек Фехера в грязную историю. Но к тому времени уже стали сказываться последствия крикливой кампании, поднятой главой итальянской миссии в Будапеште, пресловутым подполковником Романэлли, по спасению контрреволюционных заговорщиков и противодействие, саботаж правых социал-демократов. Рабочие, возмущенные многочисленными жертвами 24 июня, требовали дать врагу решительный отпор и на белый террор ответить красным террором. Но правые паникеры, страхуя себя на тот случай, если контрреволюция одержит верх, всячески выгораживали пособников реакции и добивались, чтобы даже главари путча, поднятого в Будапеште, избежали возмездия.

Где тут было думать о выявлении и разоблачении подлинных вдохновителей вражеской вылазки! Узнав, что его освободят, Фехер расстроился. Он заявил следователям, что требует подвергнуть себя наказанию.

«Я должен, — уверял полковник, — восстановить доверие однополчан. А я смогу это сделать лишь в том случае, если буду заточен в застенок красными… И… откровенно говоря, — сокрушенно говорил полковник, — я ведь в самом деле заслуживаю наказания…».

Следователь, посчитав Фехера рехнувшимся, ничего не ответил, сунул ему в руку пропуск и показал на дверь.

Около часа слонялся полковник по улицам. Великодушие красных повергло его в отчаяние. Краска стыда заливала его лицо. Теперь уже не от сознания того, что офицеры считали его отщепенцем, сколько от угрызений совести, — как мог он, честный офицер, подписать фальшивку? Наконец Фехер принял решение. Вернувшись назад, к зданию следственного отдела, он подошел к часовому, стоявшему у подъезда на посту, и с размаху ударил его кулаком в лицо. Солдат пошатнулся, но через мгновение сорвал с плеча винтовку и прикладом ударил Фехера по руке, потом, нажав кнопку звонка, вызвал караульных.

Полковника пришлось отправить в госпиталь. Туда тотчас поспешили антантовские представители, чтобы составить официальный акт о «нанесении полковнику оскорбления действием». Романэлли тут же настрочил ноту протеста по поводу «скандальных эксцессов» и уже собирался направить ее народному комиссару иностранных дел Венгерской Советской Республики. Но, к величайшему изумлению непрошеных заступников, Имре Фехер на этот раз заявил, что ему абсолютно нечего сообщить о случившемся, и повернулся спиной к незадачливым визитерам.

Да и что он мог им сказать?..

Самуэли поднял с полу газету. Свежий номер «Вёрёш уйшаг». В раздумье прошелся по салон-вагону, потушил ночники и по переходу, напоминающему мехи гармошки, направился в смежный вагон.

Его обдало ночной свежестью — в коридоре были открыты окна, и большие, величиной с горошину искры влетали в вагон. Пришлось закрыть все окна. Уголь скверный. Да и того не хватает…

В ту памятную ночь, когда они ехали в Задунайский край, искры прожгли у них одежду, даже кожанки не пощадили. Тибор улыбнулся, вспомнив, как на рассвете они взглянули друг на друга и замерли в удивлении: черные с ног до головы от копоти, даже красный флаг возле паровозной трубы почернел. Одежда усыпана тысячами дымных крошек, притронешься к любой — и она тотчас рассыплется, обнажив дырочки с обуглившимися краями — ну ни дать ни взять решето…

Самуэли вошел в вагон-ресторан. Здесь тоже горели ночники. На выстроившихся по обе стороны вагона столиках поблескивали бутылки с минеральной водой.

— Тибор!

Он только сейчас заметил в дальнем темном углу неподвижно сидевшего человека.

— Лаци! Что ты тут делаешь в такой поздний час?

Самуэли подошел к брату и сел напротив него за столик.

Брата Ласло Тибор любил больше всех других своих родных, чувствовал — он ему самый близкий по духу. С тех пор как они неожиданно встретились на курсах агитаторов в Кремле, их пути пошли рядом. Теперь Ласло олицетворял для Тибора родной дом. Ведь очень редко удается увидеть близких. А как порой он тоскует без них! С Золтаном Тибор встречается лишь, когда тот приезжает в редакцию «Вёрёш уйшаг», а это случается не часто. Дёрдя, проявившего столь похвальную стойкость в операции на Дунае.

Тибор отослал в наркомат — ему ведь только двадцать лет… Иштван совсем еще юнец, а Янош — и вовсе мальчишка. Старшая сестра Маргит замужем, у нее своя семья, свои заботы. С зятем Силардом — он работает у Бела Куна — изредка удается встретиться. Отец с той поры, как румыны оккупировали родной город Ниредьхазу, перебрался в Дьёр; трудно урвать свободный денек, чтобы навестить старика! А Ласло всегда с ним. Они понимают друг друга с одного взгляда, с полуслова. Не случайно Ласло числится его заместителем. Пока Тибор принимал участие в работе съезда Советов, Ласло во главе отряда спецпоезда блестяще выполнил важную операцию: за двадцать четыре часа демонтировал оборудование и станки на Гачской суконной фабрике и вместе со всей готовой продукцией вывез в Будапешт под носом у белочехов.

Самуэли протянул брату портсигар и подождал, пока Ласло удалось высечь огонь зажигалкой, сделанной из патронной гильзы. Это был сувенир времен мировой войны.

— Думу думаю, братишка, — заговорил Ласло. — Так же, как ты. Вижу — невеселые мысли тревожат тебя. Должно быть, ломаешь голову над тем же…

— Брось говорить загадками!

Тибору неприятно, что брат заметил его удрученное состояние. Досада на самого себя стала острее.

— Откуда тебе знать о моих думах? — негромко сказал он. — Лучше расскажи, чем ты озабочен!

— А тем, — облокотившись на столик, ответил Ласло, — что эта наша поездка лишена смысла. Пока не будет создана самостоятельная партия коммунистов, до тех пор мы для большей части руководящих деятелей нынешней партии — я даже затрудняюсь, как назвать ее, — останемся пасынками, А впрочем, что тратить попусту слова? Скажу коротко, Тибор: тебе надо уйти… на отдых.

Кровь бросилась в голову Тибора. Он вскочил с места и запальчиво крикнул:

— Это мне-то… на отдых?! Когда надо строить новый мир?!.

— Э, брось кипятиться, сядь, — спокойно сказал Ласло. — Ничего мы теперь не строим! Ни ты, ни я. Ты, если можно так выразиться, — внештатный член правительства. Сказалось давление «большинства»? Да. Потому что именно оно делает сейчас погоду. Это большинство уже свернуло с революционного пути, стало быть, ты им не нужен. Ты слишком непреклонен и проницателен. Они наполнили атмосферу вредоносными бациллами, а ты по каждой бацилле открываешь огонь…

Тибор с такой силой ударил кулаком по столу, что Ласло показалось, будто содрогнулся весь вагон.

— Что за ахинею ты плетешь? Или разуверился в чем-то!

— Если бы разуверился, не стал бы уговаривать тебя уйти на отдых, покуда снова но сможешь взяться за настоящее дело. Сейчас ты бессилен что-либо изменить.

— Так уж и бес-си-лен?.. — повторил вполголоса Тибор, и слова его гулко отозвались в вагоне, словно произносил он их в пустой бочке.

Братья замолчали. Впрочем, думали опять об одном и том же.

Тибор на все лады повторял про себя это странное для него слово: «отдых». Праздное времяпрепровождение, ничегонеделание недостойно революционера! Но заслуженный отдых? Что тут постыдного? Разве бойцы не нуждаются в отдыхе? Разве отдых — это бегство с поля боя?

Вдруг в вагоне-ресторане вспыхнул яркий свет. В дверях стоял Лейриц.

— Тибор, мы всюду разыскиваем тебя. А где же твоя жена?

Тибор Самуэли недоумевающе взглянул на него. На лице Лейрица — тоже удивление.

— Ты распорядился, чтобы на станции Нергешуйфалу задержаться подольше…

Самуэли только теперь заметил, что поезд стоит.

— Мы прибыли в Токод?

Лейриц не сдержал смеха.

— Да нет же! Мы уже в Нергешуйфалу. Ты забыл разбудить жену? Я поговорю с начальником станции, попрошу отвести нас на запасный путь. Разреши, — Лейриц взял сигарету из портсигара, лежавшего на столике, и, постукивая ею по металлической крышке, размял пальцами. — По нынешним нашим делам мы можем стоять здесь хоть до скончания века.