Поздно вечером в одном из крестьянских домов началось заседание чрезвычайного трибунала. Перед судьями предстал молодой офицер — сын зажиточного крестьянина. Он возглавлял банды мятежников в Надьценко, руководил боем под Копхазой, призывал мятежников к продолжению сопротивления. Все началось «благочестивыми» шествиями с хоругвями и пением псалмов. Но потом молодчики-контрреволюционеры не брезговали и грабежом. А скольких ни в чем не повинных людей они зверски замучили!

— Перестаньте ссылаться на хоругви и «святую» корону! — строго осадил Тибор вожака мятежников, — Нечего щеголять националистическими фразами. Только банда трусливых грабителей может сдаться после нескольких выстрелов старой пушки. Идейно убежденные люди, которые берутся за оружие во имя священной идеи, готовы биться за нее до последней каплы крови.

— Идеен мало кто из нас вдохновлялся, ото верно, — признался поручик. — Но зато те, кто проникся ею, не грабили. — На висках у него от волнения вздулись синие жилки. Он крикнул в запальчивости: —

Мы отправили на тот свет нескольких человек, чтобы они никогда ничего, кроме красного пекла, не видели! — Боец охраны опустил на плечо офицера тяжелую руку. Тот шумно глотнул воздух и продолжал уже спокойнее: — Да, мы разрешили нашим людям взять трофеи. Должны же мы были чем-то привлечь на свою сторону больше пароду…

— А вы не подумали, что, став на путь грабежа, рано или поздно предстанете перед военным трибуналом? — спросил Тибор.

Обвиняемый тяжело вздохнул и облизнул пересохшие губы.

— После поражения под Копхазой мне не раз приходила в голову эта мысль. Нам обещали прислать офицеров из Австрии. Их прибыло лишь несколько человек, да и те вскоре удрали. Я тоже стал подумывать, а не последовать ли и мне их примеру? Отступая от Копхазы, я бросил оружие и решил бежать. Но тут на беду встретил своего начальника штаба, прапорщика. Он уговорил меня принять командование отрядом. Даже свой пистолет мне отдал.

Члены трибунала переглянулись: во время боя действительно приметили еще одного человека в офицерском мундире, который командовал большой группой мятежников. Только сейчас они вспомнили об этом.

— Этот прапорщик — тоже сын землевладельца. Потерпев поражение, он поклялся отомстить…

Поднялся Герлеи, исполнявший обязанности прокурора, коротко и строго он объявил, что на основании показаний подсудимого возбуждает дело и против прапорщика.

— Воспользовавшись сумятицей, прапорщик скрылся, — доложил Манн, командир особого отряда при трибунале.

Официально назначенный защитник — политический комиссар роты шопронских рабочих-добровольцев — предложил отложить заседание трибунала до тех пор, пока не удастся задержать прапорщика. Прокурор возразил.

— Постановление Правительственного Совета предписывает революционным трибуналам рассматривать дела в экстренном порядке, на одном заседании. Еще в большей мере, — продолжал он, — это относится к чрезвычайному трибуналу.

Выслушав заявление прокурора, члены трибунала вполголоса посовещались.

— Операции по ликвидации контрреволюционного мятежа проводятся на обширной территории, трудно будет выкроить время для повторного разбирательства, — сказал Тибор.

— К тому же — и это особенно важно! — поддержал его Ласло, — роль чрезвычайного трибунала будет сведена на нет, если при рассмотрении первого дела мятежников не достигнет строгая кара.

— Мы должны это сделать в назидание всем, кто замышляет с оружием в руках выступить против Советской власти! — громко заявил Дюла Копач,

— Ходатайство защитника отклонить! — объявил Тибор. — Что касается преступника, отсутствующего на процессе, то обвинения, предъявленные ому, подтверждаются показаниями свидетелей. Поэтому трибунал вправе судить его заочно.

Примерно около полуночи трибунал приступил к слушанию обвинительной речи. Выступление прокурора было кратким.

— Перед трибуналом предстали главари контрреволюционного мятежа, — говорил Герлои. — Мы участвовали в его разгроме и поймали с поличным эту банду. Совершенное преступление доказано неопровержимо. Благодаря показаниям свидетелей и самих обвиняемых стали очевидными жестокие убийства, грабежи, подстрекательства к бунту. Нет такой кары, которая была бы чересчур суровой для этих закоренелых убийц!

Последним взял слово защитник-рабочий. Он сидел на скамье у боковой стены, в поношенном штатском пиджаке, подпоясанном солдатским ремнем. На ремне висела патронная сумка. Винтовку он оставил на крыльце. Прежде чем заговорить, он погладил щетинистый подбородок, тяжело вздохнул и укоризненным взглядом обвел подсудимых.

— Я не какой-нибудь буржуйский присяжный поверенный и не берусь во что бы то ни стало выгородить моих подзащитных, как это принято у господ адвокатов. Выступая здесь, я прежде всего исхожу из классовых интересов воспрянувшего трудового люда.

Рабочему человеку присуще чувство человечности. В течение всего судебного разбирательства я пытался найти хоть какое-нибудь смягчающее вину обстоятельство. Но как ни старался, ничего не нашел в оправдание негодяев. Одно только смущает меня… не хотят ли эти отпетые бандиты умалить вину, свалив свои преступления на отсутствующего прапорщика? А посему заявляю: ежели трибунал, руководствуясь показаниями подсудимых, приговорит прапорщика заочно к смертной казни, то я… заранее предупреждаю вас, товарищи… опротестую приговор.

Защитник, кашлянув, сел на скамью.

— Что ж, мы не боимся ответственности! — подал реплику прокурор. — Согласно действующему закону приговоры ревтрибуналов обжалованию но подлежат.

— Все ясно, — коротко заявил председательствующий я, объявив прения закрытыми, встал.

Вслед за ним поднялись остальные.

Все покинули комнату. Даже Лейриц, который вел протокол, ушел. Осталось только трое членов трибунала.

Кёвеш и Браун сосредоточенно просматривали показания; Самуэли закурил сигарету и задумчиво глядел в крохотное оконце, за которым мерцали бледные летние звезды.

«Офицеры, выходцы из крестьянской среды… — думал он. — Им повезло: получили образование, выбились в люди. И вот оказались в стане угнетателей трудового крестьянства, из которого сами же вышли. Неумолимая логика классовой борьбы — приходится расплачиваться жизнью за трагический поворот событий!»

Самуэли склонился над протоколом показаний. Необычное это дело, пожалуй, даже из ряда вон выходящее. Впрочем, любое уголовное преступление, что карается высшей мерой, вряд ли можно назвать обычным. Но что бы ни привело этих людей на путь преступлений, — это звери в образе человека, и их нужно безжалостно истреблять!

Самуэли смотрит на дым сигареты. Сложные переплетения человеческих судеб всегда привлекали его внимание. Но великую правду миллионов не должна заслонить никакая частичная, ограниченная правда!

Когда принималось решение по делу прапорщика, взвесив все «за» и «против», Самуэли предложил:

«Давайте, товарищи, все-таки проверим все, что здесь говорилось. Вполне вероятно, что бандиты лишены элементарной честности и прапорщик не заслуживает смертного приговора. Только тщательный разбор дела внесет полную ясность».

Глубокая ночь спустилась на землю, погрузив деревню в непроницаемую тьму. Ничто не нарушало тишины. И вдруг в ночном безмолвии с шумом распахнулась дверь комнаты — и вошли прокурор, защитник, секретарь суда и обвиняемые под конвоем бойцов-ленинцев. Из-за стола поднялся председатель ревтрибунала. Надев фуражку с красной звездой, он торжественно произнес:

— Именем Революционного Правительственного Совета чрезвычайный трибунал…

Главари контрреволюционного мятежа молча выслушали смертный приговор. Они и не ждали снисхождения. Огласив мотивировочную часть приговора, Самуэли заявил:

— Приняв во внимание соображения защитника, трибунал постановил приведение в исполнение приговора, остающегося в силе и не подлежащего обжалованию, приостановить до тех пор, пока не представится возможность устроить очную ставку приговоренного заочно к смертной казни прапорщика со своими сообщниками. Только после очной ставки трибунал сможет решить, заслуживает ли он снисхождения и может ли ходатайствовать о помиловании…