Чуть забрезжил рассвет — и спецпоезд повез Самуэли, Лейрица и десятерых бойцов-ленинцев к фронту.
На полустанке, возле хутора Кечкешчарда, они увидели отдыхавших красноармейцев.
— Из Сольнока?
— Так точно.
— Что нового?
— В городе лютуют белые. Мы из 68-го пехотного полка. Беляки разоружили восемьсот наших бойцов за то, что те отказались примкнуть к ним. Мы едва унесли ноги. В город вернулись графы Сапари и Алмаши. Коммунистов, комиссаров, членов директории бросили в казематы городского суда. Белые грозились расстрелять их сегодня утром из пулеметов.
— А румыны вошли в город?
— Пока нет, но вот-вот войдут.
— Товарищи, ко мне! — коротко приказал Самуэли. Бойцы-ленинцы обступили его плотным кольцом.
— Мы не можем допустить, чтобы белые расправились с нашими товарищами!
— Нам не впервой выручать своих. Ворвались же мы в Хайдусобосло! — поддержал Самуэли один из солдат.
— Отобьем наших! — дружно подхватили остальные.
— Иного я не ждал от вас, товарищи! — одобрительно кивнул Самуэли. — Итак, на Сольнок! Дорога каждая минута!
Поезд, громыхая, двинулся к занятому противником городу, вырисовывавшемуся в туманной дали.
Станцию Абонь проскочили благополучно. Но уже когда миновали ее, попали под артиллерийский обстрел.
— Батарея противника ведет огонь со стороны Сольнокского паровозного депо, — определил Лейриц.
Самуэли приказал остановить поезд. Быстро выкатили пушку и открыли прицельный огонь. Несколько метких попаданий — и вражеская батарея замолчала.
— Дальше!
Поезд прибыл на железнодорожную станцию Сольнок. К Самуэли подбежал военный.
— Я политрук железнодорожной охраны, — быстро заговорил он, — у меня восемьдесят бойцов. Вчера белые предъявили нам ультиматум: присоединяйтесь — или всех перебьем. Мы сделали вид, что перешли на их сторону. И нас не разоружили. Неужели у вас всего десять бойцов? Это же идти на верную гибель!
— Что с пленными, которые находятся в здании суда? — прервал его Самуэли.
— Утром собираются казнить. Их человек двести. Нашего командира тоже взяли. На улицах много трупов. Перед ратушей на фонарных столбах висят люди.
Самуэли поспешил в диспетчерскую, позвонил в Цеглед, в штаб войск, и распорядился, чтобы срочно выслали спецпоезд.
Не прошло и получаса, как спецпоезд подошел к станции. Бойцы спустили с платформы машину Самуэли, установили на ней пулемет. За руль сел Яблонский, за пулеметом примостился Керекеш. Позади шофера — Герлеи с винтовкой в руках, рядом с ним — Самуэли с револьвером. Двадцать бойцов разместились на двух подводах.
Автомашина рванулась вперед, оставив подводы далеко позади. К зданию суда, находившемуся на набережной, отряд проскочил никем не замеченный: ни один белогвардейский пост не обратил на них внимания. Для острастки Самуэли приказал на всякий случай дать очередь из пулемета, а сам с тремя бойцами вбежал в подъезд.
В этот момент к зданию суда подходил белогвардейский отряд. И одновременно подъехали на подводах бойцы-ленинцы.
— Ручные гранаты к бою! — крикнул боец Йожеф Крайчович.
Рвались гранаты, гремели винтовочные выстрелы. И вдруг, покрывая грохот, прозвучала громкая команда Самуэли:
— В штыки, товарищи!
Бойцы с криком «ура» устремились вперед. Белые, не выдержав штыковой атаки, побежали. Еще несколько минут — и тюремная охрана выстроилась во дворе, подняв руки. А на другом конце двора — двести спасенных.
Бойцы быстро перетащили пулемет в подъезд, и хлынувшие на площадь белобандиты были отброшены.
Многие побросали оружие, и его тут же подобрали спасенные от расправы пленные.
— К вечеру подойдут части действующей армии, — сообщил Самуэли освобожденным солдатам. — Контрреволюционные бандиты, спасаясь, попытаются бежать за Тису. Нужно заблаговременно занять выгодные позиции, установить на мосту пулемет и отрезать им путь к отступлению.
Йожеф Крайчович, Петер Боженка, Карой Штурц и Бела Лондон под прикрытием взвода Йожефа Манна отправились с пулеметом на берег Тисы.
Самуэли, пробившись на станцию, руководил войсками, перешедшими в наступление из района Цегледа. Тем временем белые открыли артиллерийский огонь но зданию суда и железнодорожной станции.
К полудню группа войск под командованием Золтана Арки окружила Абонь и освободила город. События развертывались с фантастической быстротой.
В пять часов пополудни красные части стояли на подступах к Сольноку. К ним присоединились вооруженные отряды местных железнодорожников, рабочих и бойцы железнодорожной охраны. Белые обстреливали колонны наступавших. Пулеметы били с водокачки, с чердаков наиболее высоких домов. Но бойцы, прижимаясь к стенам, упорно продвигались вперед. Ударную группу атакующих вел сам Самуэли.
— Разрешите, товарищ парком, — обратился к Самуэли боец Йожеф Даллош и, получив разрешение, подполз к дому, из окна которого строчил пулемет. Размахнувшись, он ударил прикладом по горячему стволу пулемета, потом ухватился за него и, поднатужившись, вытащил пулемет из окна.
Путь свободен!
На мосту строчил пулемет Крайчовича. Белые начали отступать. Они старались отойти за Тису, но ураганный огонь не подпускал их к берегу.
Поздно вечером измученный, но счастливый Самуэли подошел к телефону.
— Сольнок отбит, — доложил он Бела Куну. — Продолжаем преследовать белогвардейцев, на лошадях переправившихся через реку. Главари мятежа в наших руках. По ту сторону Тисы вся территория очищена от врага.
— Спасибо, Тибор! — радостно проговорил Кун. — Я в свою очередь рад сообщить вам, что будапештские рабочие решили идти на фронт и во что бы то ни стало отстоять республику Советов. Сегодня в будапештских казармах десятки тысяч наших товарищей-рабочих записались добровольцами…
Самуэли положил трубку и потер лоб.
Все представлялось ему в радужном свете. Нет, он не благодушен. Просто отлегло немного от сердца…
7
Йолан склонилась над картой. Россия… Как она далеко! И как долог и опасен туда путь! Снова разлука, снова неизвестность и тревога. Тревога за самого дорогого человека. Что ее жизнь без Тибора? Когда-то единственной страстью Йолан было искусство, живопись. Потом пришла революция и целиком подчинила себе всю ее жизнь. А теперь революция и Тибор для нее неразделимы…
Вот уже несколько недель, как стало очень трудно вырывать время для занятий живописью. Вернется усталая домой из наркомата — кажется, тут бы и отдохнуть. Но стоит остаться одной, как тревога за Тибора овладевает всем ее существом. Где уж тут думать об отдыхе или о живописи…
Видятся они редко! Постоянны внезапные отъезды и неожиданные возвращения. Приезжает он домой измученный, с черными кругами у глаз, валится на постель — только бы выспаться. Говорит мало и редко посвящает Йолан в свои фронтовые дела. Да и некогда. Только Лейриц порой шепнет потихоньку:
— Совсем не бережет себя наш Тибор…
И верно, не бережет. Щеки ввалились, лицо бледное. Нервно барабанит пальцами по столу и курит, курит одну сигарету за другой. А если спросишь о чем-нибудь, коротко отвечает:
— Все в порядке. Расскажи-ка лучше о себе…
И все-таки порой выдается свободный вечер. Тогда Лейриц садится за пианино, и комната наполняется прекрасными звуками сочинений Бетховена, Чайковского, Листа, Грига. Музыка снимает с Тибора усталость. Разглаживаются морщины, по лицу бродит улыбка. А когда Лейриц уходит, он потом еще долго сидит в кресле и разговаривает с Йолан обо всем на свете, спорит, волнуется. И нет тогда человека счастливее Йолан. Но раздается резкий телефонный звонок…
— Мы не увидимся несколько дней, родная моя, — решительно и виновато говорит Тибор. — Береги себя…
Вот так всегда «береги себя»… А ей надо бы поберечь его. Но Тибор тяготится малейшим проявлением заботы, любая попытка удержать его от опасности и риска безуспешна. «Что же мне остается? — с обидой думает порой Йолан. — Развлекать Тибора в короткие часы отдыха?» Правда, она его секретарь в наркомате и, по существу, ближайшая помощница.
