А на следующий день утром бронепоезд остановился за селом Каба, неподалеку от сторожевой будки 101-го километра. Самуэли вместе с Лейрицем и командирами батальонов обсуждал все детали предстоящей операции.

— Мы можем атаковать противника только с трех сторон, — докладывал Лейриц. — Окружить город невозможно.

Самуэли резко встал, опрокинув с грохотом стул.

— Этого допустить нельзя! — сказал он. — Предатели ускользнут от нас…

И поставив острие карандаша в маленький квадратик на карте, означающий здание городского Совета, быстро заговорил:

— Сигнал атаки — три красные ракеты. Я дам его из города… Вот с этого места. Руководство операцией возлагаю на Лейрица. У меня все.

Командиры батальонов ушли. Лейриц озадаченно спросил:

— Ты намерен проникнуть в тыл противника?

— Надо арестовать предателей до начала контрнаступления. Жители города за нас, можно рассчитывать на их поддержку. Пойми, мы должны наконец доказать, что предатели не могут чувствовать себя безнаказанными под крылышком противника. Борьба идет не на жизнь, а на смерть.

А через несколько часов после короткой схватки город Хайдусобосло был освобожден. Предателям не удалось уйти от расплаты.

На следующий день, 25 апреля, Тибор Самуэли уже спешил в Будапешт: нужно было успеть на во-чернее заседание Будапештского Совета рабочих и солдатских депутатов.

В пути он набросал на листках план празднования Первого мая. «Первомай 1919 года, — писал он, — должен стать незабываемым светлым праздником победоносного революционного пролетариата».

Прибыв в Будапешт, Тибор прежде всего отправился в свой наркомат, подписал накопившиеся бумаги, выслушал отчеты, отдал необходимые распоряжения.

Очень хотелось есть, но, так и не успев пообедать, он поехал в ратушу. Однако как ни спешил Тибор, все же опоздал на несколько минут. Заседание уже началось.

Он записался, чтобы выступить в прениях, но решил взять слово лишь после того, как выслушает нескольких ораторов, — надо было понять, что изменилось в Будапеште за время его отсутствия…

А изменилось многое.

После нанадения румынских интервентов активизировались внутренние враги, — «профсоюзники» и центристы. Они установили тайные связи с «неофициальным» представителем Антанты в Будапеште, неким профессором Филиппом Брауном.

Браун вынашивал план создать в Венгрии временное правительство. Из коммунистов в это правительство будет включен один Бела Кун. Это введет в заблуждение рабочих, — мол, никакого сдвига вправо нет и в помине.

Затем, по замыслу Брауна, Антанта пригласит Куна на переговоры в Швейцарию, а тем временем в Венгрии будет сформировано «профсоюзное» правительство из «благонадежных» социал-демократов. Ну а они уже не замедлят искоренить в стране диктатуру пролетариата.

Англо-американские представители в Вене через венгерского полпреда Элека Болгара неожиданно передали «исключительно миролюбивое» предложение. Они требовали от Куна вывести из правительства «склонных к крайностям экстремистов», заменив их «умеренными» социалистами, и прекратить коммунистическую пропаганду за границей. Если предложение будет принято, англо-американские представители обещали выступить посредниками и положить конец румынской интервенции и экономической блокаде.

Бела Кун понимал: от передышки, хотя бы короткой, отказываться нельзя. Но Антанта требовала устранить из правительства таких «радикальных» деятелей, как Погань, Ваго, Самуэли. Бела Кун знал, что немалую роль в этих требованиях сыграло социал-демократическое правительство Австрии. Он решил поговорить с Бёмом.

— Не могли бы вы через своих людей договориться с вашими венскими друзьями — социал-демократами — и оставить в правительстве товарища Самуэли?

Командующий многозначительно покручивал ус.

— В военное время Самуэли незаменим, — сказал он высокомерно, — но в мирной обстановке… Его чрезмерная горячность может привести к осложнениям. Именно такое мнение сложилось о нем… А как бы вы, товарищ Кун, отнеслись к тому, чтобы Тибора Самуэли… раз уж Антанта так настаивает… вывести из состава Правительственного Совета и назначить… полпредом в Москву. Его хорошо знает Ленин…

Кун задумался. Догадаться было нетрудно — Кунфи, Бём, Велтнер и компания ведут закулисную игру тайком, исподтишка…

— Всего несколько дней назад вы сами, товарищ Бём, заявили, что в бескомпромиссной борьбе против контрреволюции Самуэли незаменим, а теперь хотите выпроводить его из Венгрии!

— В условиях мирного времени отпадет надобность поддерживать революционный порядок на фронте, да и в тылу…

— О таком времени мы можем только мечтать, — возразил Кун.

Да, нужно постоянно быть начеку, не ослаблять бдительности ни на минуту. На заседании Правительственного Совета Кун открыто заявил:

— Предложение Вены мы, конечно, обсудим. Но реорганизацию правительства проведем лишь после того, как Антанта подпишет соглашение.

Однако центристы — Кунфи, Бём — решили не отступать и во что бы то ни стало добиться отстранения «радикальных» деятелей, — это необходимая предпосылка для осуществления первой части плана Брауна. Что касается второй его части, то они и сами еще не знали, приемлема ли она для них. «Нажим рабочего класса, — рассуждал Кунфи, — вот что заставило тех, у кого была принципиально иная точка зрения, примириться с диктатурой пролетариата. В нынешних условиях нечего и думать о возврате на прежние позиции. Выбора нет». Центристы хотели обеспечить себе свободу действий. Бём лишь потому и согласился занять пост командующего, чтобы в нужный момент использовать армию в своих интересах. «Профсоюзники» же решили вести беспощадную борьбу с коммунистами.

Но ни «профсоюзникам», ни центристам не могло прийти в голову, что профессор Арчибальд Кэри Кулидж — венский шеф Брауна — ни на йоту не верил в успех брауновского плана. После тщательной разведки Кулидж убедился в прочности диктатуры венгерского пролетариата. Он уповал лишь на вооруженное подавление революции, а это означало совместное наступление румынских, чехословацких и сербских войск…

Тибор, слушая ораторов, недоумевал:

«Неужели в Будапеште никого не интересует, что происходит на фронте? Ведь никто не говорит о самом главном!»

Он поднялся на трибуну в своей пропыленной походной форме, и самый вид его сразу напомнил сидящим в зале о том, что в стране идет война.

Тибор начал говорить сдержанно, негромко, но тревога за судьбу советской республики сквозила в каждом его слове.

— Я приехал прямо с фронта. Не скрою: дела там плохи. Странно: в то время как пролетариат, истекая кровью, сражается с полчищами боярской Румынии, Будапештский Совет занимается пустопорожними разговорами.

«Профсоюзники» многозначительно переглядывались, передавали из рук в руки записки: «Он оскорбляет Совет рабочих депутатов…», «Он ведет себя вызывающе…»

Никто не знал, как сурово покарал вчера Самуэли изменников в Хайдусобосло. Он не стал рассказывать о том, как с десятью смельчаками судил в здании городского Совета застигнутых врасплох главарей контрреволюционного мятежа. Если бы не бойцы-ленинцы, ворвавшиеся в город на спецпоезде, ему пришлось бы туго. Но как человек, честно выполнивший свой долг, он призывал и других выполнять его не на словах, а на деле.

— Над Советской республикой нависла грозная опасность, — говорил он. — И не замечать ее — преступление. Считаю необходимым самым энергичным членам правительства и Будапештского Совета выехать на фронт.

— Возмутительно! — негодующе крикнул кто-то из зала.

Но злобные выкрики потонули в громе аплодисментов. Пятнадцать депутатов, только сегодня одевших военную форму, выразили желание сразу же отправиться на фронт. Их примеру последовали и другие. Но вот необыкновенно прытко на трибуну взбежал Ференц Гёндёр. Он поддерживал «профсоюзников», более того, после мировой войны сам стал видным деятелем — председателем профсоюза журналистов. Ему правые и отвели сегодня главную роль.