Представившись Янчику, Тибор устроился в удобном кресле, прислонил к подлокотнику палку и, достав блокнот, стал с интересом слушать.

Каждый оратор начинал свое выступление с приветствий в адрес Советской власти, которая предоставила им возможность создать организацию военнопленных. Однако в ходе прений все резче обозначались серьезные разногласия. Одни настаивали на том, чтобы организация занималась лишь бытовыми вопросами, другие ратовали за создание поистине социалистической организации, которая, не забывая об экономических интересах военнопленных, вела бы в основном политико-воспитательную, просветительную и организационную работу.

— Главная наша забота — сохранить людей, не дать им замерзнуть, погибнуть от эпидемий, помочь добраться до дому живыми и здоровыми, — упрямо твердили одни.

— Самое важное — упрочить завоевания пролетарской революции в России, от этого зависит наше будущее! — настаивали другие.

Представители экономических интересов спорили до хрипоты:

— Мы — иностранцы, — говорили они. — Мы не имеем права вмешиваться во внутренние дела русских. Здесь, на далекой чужбине, мы должны сохранять национальное единство. А политические разногласия будем обсуждать дома.

Тибор слушал, и все кипело у него внутри. «Опять вносится путаница!» — злился он. Хмурые морщины все резче выступали на его высоком лбу, карандаш все медленнее скользил по бумаге. Наконец, не выдержав, Тибор вскочил, да так стремительно, что палка с громким стуком покатилась по паркету.

— Прошу слова, — обратился он к председательствующему Янчику и тут же громко начал: — Разрешите спросить, каким образом сторонники экономических интересов собираются защищать права военнопленных, не утвердив завоеваний революции? Или вы забыли, что до прихода Советской власти пленные не имели никаких прав? Им было запрещено даже вмешиваться в распределение продуктов, обуви, постельного белья! Эти права им предоставила Советская власть. Господа ярые защитники-экономисты, вы не желаете сеять, а на урожай заритесь, не так ли?!

Он говорил горячо и страстно, разбивая один за другим все аргументы противника. В комнате установилась напряженная тишина, одни слушали его, одобрительно кивая головами, другие бросали на оратора негодующие взгляды.

Точка зрения Тибора восторжествовала. В принятой резолюции было четко сказано, что организация военнопленных — но только хозяйственный, но прежде всего политический орган. Организацию призвали в кратчайший срок наладить социалистическую агитацию в лагерях.

После собрания многие подходили к нему, горячо жали руку. И вдруг… Он не поверил своим глазам — перед ним, широко улыбаясь, предстал коренастый шатен. Нет, ошибки быть не могло!

— Товарищ Кун?! А мне говорили, что вы в Петрограде…

Они обменялись крепкими рукопожатиями.

— Приехал на собрание! Нужно дать отчет в газету… А вы — товарищ Самуэли?.. Я слышал от Янчика о ваших планах издавать газету в Америке. По-моему, здесь вы нужнее. Идите к нам, в редакцию! «Нэмзеткёзи социалишта» — «Социалист-интернационалист» — название-то какое! Пойдемте в столовую, пообедаем, а заодно и поговорим обо всем…

В тесной, пропахшей кухонными испарениями комнате они уселись за покрытый клеенкой стол. Бела Кун достал из кармана свежий номер газеты. Небольшого формата, она предназначалась главным образом для венгерских солдат по ту сторону фронта, которых еще заставляли воевать против революционной России.

— Жаль, что в ней всего четыре страницы… — сказал Тибор, внимательно разглядывая газету.

— Зато можно забрасывать в окопы противника сразу много экземпляров, — ответил Бела Кун.

— Товарищ Кун, у меня есть материал на целую серию статей, очерков, репортажей, новелл…

Бела Кун пристально посмотрел на Тибора.

— Я понимаю вас. Но прошу об одном: прежде чем принимать решение, хорошенько подумайте…

В эту ночь Тибор не сомкнул глаз. Все думал, думал… Пережитое рвалось наружу, подобно вулканической лаве. Как уместить его на узеньких полосках? Но сегодня на собрании он убедился, что враги революции не сложили оружия1 Они маскируются, хитрят, и тем опаснее! Так можно ли уехать отсюда, где создается предсказанное «Коммунистическим манифестом» новое общество, наш новый мир?!

К утру решение созрело. Провожая Бела Куна, возвращавшегося в Петроград, Тибор сказал ему па вокзале:

— Товарищ Кун, считайте меня сотрудником редакции «Нэмзеткёзи социалишта», я еду в Петроград, — в добавил решительно: — Иначе быть не может!

Бела Кун взял его под руку.

— Именно такие слова я надеялся услышать от вас… Да, иначе а быть не может… По приезде в Петроград я немедленно все оформлю и телеграфирую…

Куп уехал, Тибор с головой окунулся в работу. Выступал с докладами, составлял обращения, встречался с делегациями из подмосковных лагерей.

И ждал телеграммы.

Ее не было. А в Москву пришла тревожная весть: немцы, воспользовавшись промедлением в мирных переговорах, двинули свои армии на Петроград. Бела Кун, возглавив отряд военнопленных, прямо из редакции выехал на фронт…

Республика Советов в опасности!

Снова война. Комнаты, где находился Комитет военнопленных, завалены оружием. Во дворе слышатся команды: «Смирно!», «Вольно!»… Кто-то четко отдает рапорт. Тибор с досады скрипел зубами — не глядели бы глаза на все это, как истосковались люди по мирной, свободной жизни! И вот опять… Сделав над собой усилие, Тибор подошел к столу, тому самому, за которым каких-нибудь два дня назад с такой страстью говорил он о мире, и взял в руки револьвер. Пальцы обожгло мертвящим холодом, но металл быстро согрелся. Да, революция требовала сегодня от поборников мира большой жертвы — вновь взяться за оружие.

— Как он заряжается? — спросил Тибор.

Подошел военнопленный, судя по всему, — оружейный мастер, и, взглянув на револьвер, сказал:

— Это пистолет французской фирмы, — и подробно объяснил, как с ним обращаться.

Тибор решительным движением поставил в угол палку и сунул оружие в карман. В соседней комнате ему выдали красногвардейскую фуражку со звездой и кожаную куртку.

— Еду в подмосковные лагеря мобилизовывать военнопленных! — доложил он Янчику.

Комитет раздобыл для Тибора старый автомобиль. Ну и досталось же больным костям Тибора, когда он колесил по ухабистым дорогам. Но он лишь сильнее стискивал зубы. Все мысли его были направлены на то, чтобы расшевелить венгров, немцев, австрийцев, хорватов, чехов, словаков, румын, болгар, турок и создать из них интернациональный батальон. В этом он видел первую искру, из которой разгорится могучий факел грядущей мировой революции.

Пленные во сне и наяву мечтали о мирной жизни, о доме. Известие о том, что снова придется сидеть в окопах, переползать от воронки к воронке, поначалу повергло их в отчаяние. Но Тибор всем сердцем ненавидел войну, и его ненависть зажигала сердца слушателей.

Ветхий рычащий рыдван возил Тибора из одного лагеря в другой. С венграми он говорил по-венгерски, со славянами — по-русски, с немцами и австрийцами — по-немецки. Он выступал по нескольку раз в день. И каждый раз находил для своей речи новые горячие слова. Сиденье автомобиля служило ему трибуной, капот мотора — столом, на котором лежал лист бумага, куда торопливо записывались имена добровольцев, вступавших в Красную гвардию. Тибор сам формировал подразделения, помогал избирать командиров, объяснял методы ускоренной боевой подготовки. И снова трясся по ухабам — уже чтобы раздобыть оружие, снаряжение, продовольствие, медикаменты, хоть какую-то одежду и транспорт. Откуда только бралась сила? Давно ли он еле передвигал ноги от слабости, а теперь отброшена палка, шаг энергичен. Спать приходилось по два-три часа в сутки, но просыпался он всегда бодрый, выспавшийся, весь устремленный навстречу грядущему, исполненному забот дню.

Красная Армия остановила немцев под Псковом и Нарвой. В Брест-Литовске был подписан мирный договор, но не пришло еще время складывать оружие. Контрреволюция на юге развернула белое знамя, поднятое генералом Корниловым.