— Братцы, я знаю, на кого похож был Ярослав, — заявлял поручик Пересветов.

Они сидели в палатке при свечах и играли в банчок.

— На кого? — заинтересовались друзья.

— На штатгальтера Нидерландов Вильгельма Оранского, — важно заявил Пересветов, самый образованный из всей компании, — того самого, которого прозвали Молчаливым…

— Да, ваш поляк не из разговорчивых, — заметил Бровцев.

— …И такой же у него, как и у Вильгельма, огненный темперамент, — закончил Пересветов. — В нем храбрость двух народов. От русских он взял спокойствие, а от поляков — отчаянность.

Бровцев проигрывал и был в дурном настроении. Он проворчал:

— Вечно за книгами. Компании чурается. Польская фанаберия!

Прапорщик Гедройц сказал холодно:

— Тот, кому не нравится Домбровский, будет иметь дело со мной.

Небольсин поднял голову от карт:

— Душа моя, не задирайся.

А Бровцев поспешил сказать:

— Да нет, князь, вы меня не поняли, я ничего против него не имею. Но просто странно: всегда за книгами.

— А ничего странного, поручик, — сказал Небольсин. — Домбровский готовится в Академию генерального штаба.

— А что, господа, — предложил Пересветов, — не послать ли нам за Домбровский? Пусть развлечется немного. Соорудим глинтвейн. Князь нам споет под гитару. Завтра тяжелый день. Повеселимся напоследок.

Все на него закричали:

— Ну-ну, не каркай!

— Тьфу, тьфу, чур меня!

— Стыдно, поручик! При новичке! А еще старый кавказец.

Когда вестовой пришел за Домбровский, тот нехотя оторвался от книг. Он действительно использовал каждую свободную минуту для занятий. В проспекте, который Ярослав выписал из Санкт-Петербурга, значилось:

Далее было сказано, что «соревнующиеся должны представить от начальников своих дивизий аттестаты о хорошей нравственности своей, отличном поведении и усердном исполнении всех обязанностей по службе».

Домбровский вздохнул, отложил учебник французского языка. Он считал неудобным отказываться от приглашения. Смахнул пыль с сапог и, глядя в осколок зеркала, причесался, подкрутил стрелы своих лихо закрученных мушкетерских усов. В этой страшной обстановке ожесточенных боев, малярии, жизни в грязных сырых землянках Ярослав сохранял на удивление опрятный, молодцеватый, свежий вид. Пуще всего он боялся опуститься нравственно и физически, чему вокруг себя он видел немало примеров. Он был подтянут душевно и телесно, на лице его, всегда чисто выбритом, лежало выражение решительности и отваги.

Когда Ярослав пришел в палатку к Небольсину, веселье было в полном разгаре. Однако посреди игры Небольсина вызвали к генералу. Вскоре он вернулся, озабоченный и возбужденный.

— Отставить карты, — сказал он. — Пересветов, вари глинтвейн.

— Что за праздник?

— Не праздник, а проводы.

— Да что ты все загадками! — вскричал Бровцев. — Не томи!

Небольсин обвел офицеров значительным взглядом и сказал торжественно:

— Разделяемся надвое. Одна армия остается здесь и будет действовать на западе. Другая — на восток, к Чечне.

— Ну, а мы-то, мы? — нетерпеливо кричали офицеры.

— Проводы мне, — сказал Небольсин. — Меня на восток. А вы остаетесь на западе, здесь.

Поднялись крики:

— Вот так так!

— Здесь все же ближе к России!

— Но главное там! Там Шамиль!

— А здесь — Мухаммед-Эмин!

Один Домбровский молчал. Он хорошо знал Небольсина и видел, что тот сказал еще не все.

Он подошел к подполковнику, положил руку ему на плечо и спросил спокойно:

— А я?

Небольсин восхищенно улыбнулся: нет, от проницательности этого молодого офицера ничего не ускользает. А ведь он готовил ему сюрприз. Придется раскрыть его.

— Жаль мне с вами расставаться, друзья, — сказал подполковник со вздохом. — Да вы ведь знаете нашего Евдокимова: возражений не терпит. Уж он меня отпустил, вдруг возвращает. «А где, — говорит, — тот молоденький прапорщик, что в Адагумской долине придумал противу устава вооружить пехоту для отбития конной атаки двумя ружьями? Жив ли?» — «А как же, ваше превосходительство, говорю, подпоручик Домбровский после ранения вернулся в строй, ныне в полном здравии». — «Распорядись, — говорит, — о включении его в мои войска». Так-то, душа моя, Ярослав…

Вся боевая практика, которую Домбровский приобрел на черкесском фронте, показалась детской игрой по сравнению с трудностями Восточного похода. Он проделал с ожесточенными боями весь путь от Лабинских укреплений через Кабарду, Сванетию, Осетию до Чечни и далее до Дагестана. После боя, после каждого завоеванного куска земли войска останавливались и возводили долговременные укрепления. В названиях этих фортов отразились чудовищные тяготы чеченского похода: Внезапная, Бурная, Злобный окоп. На лодках, на плотах, а то и просто на бревне Ярослав переправлялся в Дагестане через стремительные горные реки — Андийское Койсу, Аварское Койсу. Связавшись веревками, Домбровский и его солдаты взбирались на крутые вершины и там с топорами в руках пробивались сквозь густые буковые леса.

Всюду таскал он с собой тючок с учебниками. Он положил добиться откомандирования на экзамены в академию не позже осени 1859 года. К тому времени, по расчетам Ярослава, война должна окончиться. Он бы с радостью уехал и сейчас. Эта война на подавление независимости кавказских народов все более становилась ему ненавистной. Но он не хотел портить свою безукоризненную боевую репутацию уходом с фронта. Он не мог также не признать, что каждый день войны обогащает его драгоценным боевым опытом, который он накапливал для своих высоких сокровенных целей.

В 1858 году войска Евдокимова заняли наконец считавшееся неприступным ущелье реки Аргун. Продвигаясь все выше по реке, русские достигли аулов Шатоевского общества, которое считалось гнездом Шамиля.

Шамиль сделал смелую диверсию в сторону Нарзана. Отсюда он намеревался ударить русским во фланг. Но перебежчики раскрыли его план. Отряд генерала Мищенко предупредил выступление Шамиля и нанес ему сокрушительный удар, равносильный разгрому. Домбровский получил за это дело производство в поручики. Шамиль едва успел уйти с небольшими силами в еще не занятую часть Аргунского ущелья. Он заперся в ауле Ведень, превращенном в неприступную, казалось, крепость.

Началась осада Веденя. Пришла весна. Она была почти незаметна из-за дыма и грома пушек, беспрерывно день и ночь бомбардировавших Ведень.

Однажды Ярослав узнал, что в артиллерийские части прибыл из России его старый знакомый по Константиновскому кадетскому корпусу, прапорщик Каетан Залеский. Домбровский знал, что артиллерийский обстрел Веденя будет продолжаться не менее двух недель. За это время должны были прибыть свежие подкрепления из тыла, предназначенные для штурма Веденя, а его форты необходимо вывести из строя. Пехоте пока что делать было нечего, и Домбровский без труда отпросился у Небольсина на поездку к артиллеристам.

Бывшие кадеты встретились радостно. В прежнее время Ярослав не очень-то жаловал Каетана. Домбровскому не нравились его высокомерие, категоричность его суждений, которой вовсе не соответствовали ни малая его образованность, ни вялость ума. Однако Ярослав был так долго оторван от своих соотечественников, что польская речь прозвучала в его ушах музыкой. Приятно было вспомнить кадетские времена, горячие споры в дортуарах корпуса. Приятно было вспомнить старых друзей — Весселя, Грудзинского, Потебню. Впрочем, Залеский мало что о них знал. Не мог он также ничего рассказать о Лаврове, о котором Домбровский хранил нежную память. Но зато у Каетана были важные и волнующие сведения о Польше.