— Рыбка на дорожку…

Отец сухо поблагодарил. Ямщик взгромоздился на облучок. Мать уже сидела в возке. А Ярослав о чем-то горячо шептался с Валентином в углу двора. Пан Виктор недовольно пожал плечами: что за нелепая дружба! Пришлось подойти к ним и мягко, но непреклонно отвести сына в возок. Перед тем как посадить его туда, отец надел на шею мальчику образок из слоновой кости — изображение матки боски Ченстоховской.

Наконец, тронулись. Мать долго глядела в заднее оконце. Отец там, вдали, махал платочком. Проехали аллею старых акаций. Загремели по доскам на мосту через Тетерев. Караульный офицер на выезде из города проверил подорожную. Прощай, милый Житомир!

Ярек с жадностью смотрел сквозь узкое оконце возка на улицы незнакомого города. У него была душа путешественника. В отличие от несколько неподвижного Теофиля, Яреком всегда владела жажда познания нового.

Долго тянулись скучные, словно бы одинаковые улицы, уставленные деревянными домишками. Изредка попадались казенные присутствия, каменные, окрашенные в желтый цвет, да помещичьи палацы с колоннами и гербами на фронтоне. Кое-где мутный Буг подходил к самым домам.

Брест-Литовск был, на взгляд Ярослава, далеко не так красив и уютен, как Житомир. И этому глинистому Бугу далеко до светлого Тетерева.

Пани Зофья дремала в углу возка. На ухабе ее тряхнуло. Она открыла глаза, зевнула, припала к тусклому оконцу.

Возок катил вдоль реки. Пани Зофья вдруг оживилась.

— Там, за Бугом, — шепнула она мальчику, — там настоящая Польша…

Ярек глянул вдаль. Такие же серые поля, такие же деревянные домишки… Никакой разницы. Разве только высокое деревянное распятье на холме.

Пани Казимира Пухальская приняла их с распростертыми объятиями. Пошли поцелуи, расспросы, бессвязные восклицания, даже слезы. Полякам есть о ком поплакать после несчастного восстания тридцать первого года — кто убит, кто загнан в Нерчинские рудники, а кто скитается на Западе, тоскуя и голодая. А сладкие воспоминания детства! А школа при монастыре Сестер-Визиток в Варшаве, на Краковском Пшедместье, где учились обе пани. И вдруг — лукавые улыбки, всплеск руками, мужские имена. Внезапный шепот, полузадушенный смех.

Ярослав пожал плечами и отошел к книжному шкафу. Ему претила эта хаотичность, эта повышенная женская чувствительность. Он предпочитал плавный рассказ, стройность. Огонь? Да, огонь. Но — невидимый. Где-то в самой глубине души. Тишина, и в нужный момент вдруг — ослепительный взрыв. Так чувствовал этот не по возрасту серьезный и рано сложившийся мальчик.

Он вяло листал книги, почему-то все русские. Он говорил на этом языке, но читал с трудом.

Когда он заговорил по-русски, пани Пухальская всплеснула руками.

— Иезус Мария! — вскричала она. — Разве это русский язык!

Она объяснила растерявшейся пани Зофье, что на вступительных испытаниях и без того косо посматривают на польских мальчиков, придираются к ним. Плохой русский язык может помешать определению в кадетский корпус.

— Нужен репетитор, — решительно сказала пани Казимира.

Потом подумала и прибавила:

— Есть у меня один на примете. Он сделает из Ярека настоящего москаля.

Пани Зофья робко осведомилась:

— А это не очень дорого? Дело в том, что у меня…

Пани Казимира с негодованием прервала ее:

— О чем ты говоришь, Зоська!

Голос у нее был властный, и вся она была крупная, с резкими движениями больших красивых рук.

— Но… — заикнулась пани Зофья.

— Это моя забота! — крикнула пани Казимира. — Разве мы с тобой не старые подруги!..

Тут голос пани Казимиры стал снова нежным, воркующим, и снова пошли слезы, объятия, полушепот…

Репетитор пришел на следующий день. Невысокий паренек в очках и с круглой шкиперской бородкой вокруг юного лица. На рыжеватых кудрях его едва держалась студенческая фуражка.

— Он родственник местного коменданта, — шепнула пани Казимира, — здесь на побывке.

— Из офицерской семьи? — ужаснулась пани Зофья.

Пани Казимира глянула на нее с насмешливым удивлением:

— А кем будет твой Ярек? Разве не русским офицером?

Пани Зофья вздохнула и опустила глаза.

Святослав Михайлович — так звали студента — стал приходить каждый день. Надо было спешить, до приема в корпус оставалось немного времени.

— Мы будем изучать язык практически, — заявил Святослав Михайлович. — Будем много разговаривать. Грамматику оставим в покое. Русская грамматика сложна и путана. Она состоит почти целиком из исключений. У нас в России все исключительное, вплоть до правительства.

Ярослав посмотрел на учителя. Лицо его было непроницаемо.

Они быстро подружились. Студент был так юн, что из него еще не выпарилось детство. А Ярослав так не в меру развит, что с ним можно разговаривать, как со взрослым. Они то бегали по саду, гоняя мяч, то сидели и подолгу разговаривали о «судьбах народов».

— Во встрече нашей есть что-то предопределенное, — сказал как-то студент. — Смотри: ты — Ярослав, я — Святослав. Имена древние, славянские. Мы ведь самые юные народы на этом материке. Все у нас впереди. Мы, русские, даже не успели еще образовать имени существительного для обозначения своего народа. Есть французы, немцы, поляки. А мы — русские… Что это? Имя прилагательное. Атрибут!

Ярослав делал успехи. Студент восхищался его способностями. В речи Ярека уже не было ошибок. Труднее было с произношением.

— Ты слишком отчетливо произносишь каждую букву. А ведь русское произношение гласных неопределенное: — не то а, не то о. Да это и в природе народного характера: неопределенность, но зато какая широта, какая беспредельность!

Но эти наставления Святослава мало помогали делу.

— Да… — с грустью говорил он. — Произношение невытравимо. Это как цвет кожи. А говоришь ты правильно. Молодец! Быстро!

И прибавлял:

— С такими способностями идти в офицеры! Тебе в науку надо, Ярек. Я поговорю с твоей матерью.

— Не надо!

— Чудак! Ты пойми…

— Я хочу быть военным!

— Почему?

Ярослав не отвечал. Студент посмотрел на его решительно сжатые губы, на устремленные вдаль глаза, в которых были упорство и мечтательность, и после короткого раздумья сказал медленно:

— Что ж, может быть, ты прав…

Уже был назначен день приема. Накануне спохватились:

— Ярек не пострижен!

Так и пошли.

Инспектор классов, дряхлый полковник, задал Ярославу несколько вопросов. Мальчик отвечал быстро и четко. Он старался подражать московскому говорку Святослава. В углу, волнуясь, стояла мать. По неподвижному лицу полковника нельзя было понять, одобряет он или порицает ответы Ярека. Кивком головы инспектор отпустил мальчика. В приемной было еще несколько родителей. Они успокоили пани Зофью. Оказалось, что инспектор глуховат и почти не слышит, как ему отвечают на вопросы. Да и вообще «испытания» — пустая формальность. Высокий учтивый господин со светлыми усами, державший за руку очень похожего на него такого же светловолосого мальчика, сказал:

— В нынешнем году наплыв в корпус оказался небольшим, и, стало быть, все будут приняты.

— Зря только выбросили деньги на репетитора, — с досадой сказала пани Зофья.

— О, нет! — сказал высокий господин, улыбаясь. — Это поможет вашему сыну успевать в учении.

Он отрекомендовался: Врочиньский, помещик из-под Гродно. Мальчики тоже подали друг другу руки.

Действительно, через некоторое время в приемной были вывешены списки принятых в Александровский Брест-Литовский кадетский корпус. Там значились среди других имена Домбровского Ярослава Викторовича и Врочиньского Петра Федоровича. Назавтра всем принятым назначено было явиться в корпус.

Мать не знала, радоваться или плакать. Ведь предстояла разлука с Яреком на семь лет!

— Зося, кохана, каждое лето он будет приезжать домой на каникулы, — утешала ее пани Казимира.