— Куда это ты налево собралась? — муж пошел следом за ней на кухню. — Ты что, на работу не идешь?

— Отгул взяла, я же говорила тебе вчера.

— Смотри, Анна, застукаю — убью. Дай таблеточку от головы… зачем тебе отгул именно сегодня?

— Дел накопилось. По хозяйству.

— Когда дома будешь?

— Ну что ты, право? Как освобожусь. Во второй половине дня ищи у мамы. Есть садись.

— Обормотка старая, я же в поликлинику с утра, натощак.

— Слава те, господи! Завтрак отменяется! — Анна Павловна завернула все конфорки.

Сколько же труда она положила на то, чтобы спроворить наконец мужа в поликлинику. Болячки, которые потихоньку накапливались, требовали квалификации специалистов. Медицинские познания Анны Павловны хотя и были достаточно обширны, совершенствовались немалой толикой ее собственных новаций. Анна Павловна — исследователь по душе и профессии, любила поэкспериментировать и в медицинских вопросах. Настал момент, когда ее система врачевания мужа потребовала профессиональной корректировки.

— Запомни все, что тебе скажут.

— Еще это держать в голове! — муж возмутился. — Они и так получают от меня избыточную информацию. Спрашивают: «Какие таблетки принимаете?» — а я им: одну желтую, одну розовую и пестренькую.

— И догадываются?

— Эмма Васильевна тебе позвонит. Разберетесь. Выгляни, машина пришла?

— Стоит.

— Пошел.

— Дуй.

Поцеловав и отправив голодного мужа в путь, Анна Павловна присела, чтобы собраться с мыслями и систематизировать поступки грядущего дня. Нужно было изыскать самое рациональное решение, исключающее суету и бесполезную трату дорогого времечка.

Общественные и производственные бури слишком активно бились о двери квартиры Анны Павловны, иногда врываясь в нее стремнинами и водоворотами. Муж был занят тяжелым трудом, ответственными делами, и дела эти редко оставались за порогом, хотя Анна Павловна отважно подставляла свою не слишком широкую грудь на преграду этому стихийному потоку. Она защищала свой очаг, но не очаг как таковой. Предметом охраны был муж, у которого должна же найтись наконец какая-то нора, где можно было отлежаться, отключиться, дать себе передышку. А если не дома, то где?

Для них обоих было когда-то время, когда таким местом становились чужие гнезда, где всегда казалось лучше, чем по адресу постоянной прописки. Но тогда они еще не были вместе, жили кто как умеет, стараясь найти и не находя согласия с самими собой. Потом пути их сошлись, а спустя какое-то время появился и свой дом. И Анна Павловна им судорожно дорожила.

Они жили вдвоем, как молодые. И заботы у Анны Павловны были молодыми, и совместная жизнь их пока что не притупила. «И не притупит», — подумала Анна Павловна, потому что лично сама стояла на страже, сохраняя первозданность отношений. Она хорошо отдавала себе отчет в том, что когда-то состоявшаяся их встреча с мужем стала самой большой удачей в ее жизни. Поэтому жила она с хорошо и четко осознанным ощущением обретенного богатства, редкостного сокровища, в чем, собственно, и заключалась полнота жизни каждой истинной женщины.

Анна Павловна сидела в удобном кресле, расслабившись и дымя сигаретой, наедине со своими соображениями. И мысли ее были банальными-банальными. Но из банальностей этих состояла человеческая жизнь.

Кресло было очень покойное, финское. На нем лежала шкура северного оленя. Тоже финского. И олень этот нещадно лез. Анна Павловна ждала снега, чтобы наконец вычистить шкуру в ее родной стихии, а пока предупреждала подружек, чтобы были поаккуратнее и дома им не всыпали бы за слишком тесное общение с седым, теряющим волосы кавалером.

Мужа она предупреждать забывала, а может быть, не делала этого нарочно, в наказание за неразумную покупку, сделанную на рынке в Хельсинки. И поэтому всегда носилась за ним с щеткой.

Перекинув ногу на ногу, Анна Павловна полюбовалась ею и решила, что пора наконец заняться венами. Это благое намерение отвлекло ее ненадолго, потому что четкий план дня уже выстраивался в ее дисциплинированном мозгу, и надо было браться за его осуществление.

Телефонный звонок негармонично вклинился в плавный ход ее мыслей. Звонила Алла Аркадьевна, лучшая подруга с работы.

— Смывай с себя крем и быстро приезжай, тебя директор ищет. Я тебя уже полчаса прикрываю.

— Интересно знать, как ты это делаешь?

— Говорю, что у тебя, как у жены министра, есть дела и поважнее, чем у нас, грешных.

— Ах ты умница моя, добрая душа. Однако зря стараешься, у меня отгул. Я и кадры предупредила, и в книгу записалась. А что академику нужно?

— Не говорит. Мы не его уровня, видать. Это вы с ним в сферах вращаетесь, а мы уж тут, внизу, как девки дворовые.

— У некоторых девушек дворовых, помнится, был обычай по поручению вышестоящих инстанций несимпатичных в лес заводить, чтобы оставить там на съедение волкам. А то и яблочком румяненьким угостить. Отравленным.

— Выдумаешь тоже. Отзвони академику-то.

— Нету меня, нету, — сказала Анна Павловна. Нажала рычажок и накрутила директорский номер.

— Иван Потапович, это Анна Павловна. Говорят, вы меня разыскиваете.

— Вы помните, что сегодня большое отраслевое совещание?

— Да хоть десять. Моих вопросов там не будет.

— Вам надо прийти.

— Не приду, Иван Потапович. Там и вас будет достаточно.

— Анна Павловна, я что-то погано себя чувствую. Думаю, до конца рабочего дня не досижу.

— Вся жизнь — борьба. Болезни надо превозмогать.

— Эх, никто меня не жалеет.

— Бедный вы наш. Валидол за щеку и прямым ходом на заседание. Это мой вам совет. Единственный. А если уж совсем невмоготу, Ванюшкина пошлите. Его хлебом не корми, дай потолкаться среди начальства.

— Вот этого-то я в нем и не люблю. Потом, как вы знаете, я готовлю приказ об его увольнении. Так что отправлять его сейчас на совещание в некотором роде неэтично. Так вы решительно не придете?

— Решительно. У меня важные дела, а вы меня отвлекаете.

— Ладно, как-нибудь выкрутимся.

— Я в этом не сомневаюсь.

Повесив трубку, Анна Павловна уставилась пустыми глазами в окно. И в них отразилась самая людная улица Москвы.

Анна Павловна прослушала себя — не заговорит ли в ней совесть, не потребует ли она похода на совещание? И, странное дело, совесть молчала.

«Широкая возможность есть отличные бифштексы появляется тогда, когда у человека уже нет зубов», — вспомнила Анна Павловна англичан. Это она к тому вспомнила, что начала замечать: в ее отношение к работе стало проникать равнодушие. Оно беспокоило. Всего ведь добилась: своя лаборатория, тщательно, с любовью подобранные сотрудники — умны, дельны, разве что «девка дворовая» осталась от прежнего созыва. Дело не просто по душе, а верно найденное, угаданное, единственное, для которого и была она, видимо, создана. И дело это шло, и шло хорошо.

Но вдруг начала Анна Павловна понимать, что в последние годы для нее важнее и значительнее стало готовить вкусную еду, до хруста крахмалить мужу рубашки и рассматривать его несравненную физиономию. И формулы, которыми пестрил еще совсем недавно ее мозг, те дурацкие и не совсем дурацкие догадки, которые посещали ее регулярно, начинали не выдерживать такого сравнения.

А до пенсии было еще ой как далеко!

Решив, что такие мысли заведут ее куда не приведи господь, Анна Павловна насухо вытерла все сомнения — отгул есть отгул. И погрузилась в приятные рассуждения. Все было и всяко бывало. Сейчас жизнь давала ей передышку. Шла белая полоса, и из нее надо было выколотить все прелести.

Нажатием клавиши Анна Павловна осветила экран телевизора и обнаружила в нем сидящих вокруг стола людей. По внушительному глобусу — предмету ее черной зависти — и прическе ведущего поняла, что вклинилась в клуб путешественников.

Один такой отутюженный путешественник сообщил ей, что сокотрийская женщина — самая раскрепощенная из женщин стран мусульманского Востока. Но это, однако, не избавляет ее от тяжелого ежедневного труда. И в этом труде она очень активна.