Все свои приключения Демьян расписал мне в своем письме, которое я получил с оказией. «Стремился к вам всей душой, — докладывал он, — но вот так обидно, неудачно сложились обстоятельства».

А тут и война кончилась. Конная Армия перебазировалась на Северный Кавказ. Казарм там у нас не было, кавалерийские части расквартировывались по станицам и хуторам.

Служебная необходимость потребовала моего присутствия в штабе 14-й дивизии, который находился в станице Романовской. Из Ростова мы с Бубновым, членом Реввоенсовета Северо-Кавказского военного округа, приехали в станицу Пролетарскую, еще недавно именовавшуюся Великокняжеской. И здесь, на станции, в лучах заходящего солнца, чья же это такая внушительная фигура движется мне навстречу? Демьян Бедный!

— Ага, попался, — кричу. — Что это ты в моем округе без моего ведома делаешь?

— Я здесь проездом, — смеется радостно. — Рад встрече.

— Ты вот рад, а уже и расставаться пора, — указал я ему на пыхтящий рядом автомобиль. — Видишь, нас дожидается. Так что здравствуй и прощай.

— Этот номер не пройдет. Я с вами, — решительно заявил поэт. — Только встретились и уже расставаться? Ни черта подобного. Можно?

— А чего нельзя? Можно.

И запылили мы по проселку, запрыгали по кочкам и ухабам.

— Товарищ шофер, — спрашиваю. — Вы дорогу на Романовскую хорошо знаете?

— Приблизительно, — отвечает.

— Малоободряющий ответ, — говорит Демьян.

— Да я нездешний, — оправдывается водитель.

— Но вы хотя бы расспросили? — заинтересовался и Бубнов. — Желательно дотемна доехать, сейчас здесь небезопасно.

— Расспросил. В общем.

— Куда это вы меня тянете? — весело забеспокоился Демьян Бедный. — Схватили человека, в машину толкнули и повезли в неведомое.

— Зато общество избранное. А за компанию, говорят, цыган удавился.

Раскаленная за день степь быстро остывала, пришла приятная прохлада. Машину покачивало, подкидывало, пошатывало, и я начал клевать носом. Очень устал, последние дни почти не пришлось спать. Уж я встряхивался, и головой мотал, и лицо тер — засыпаю, и все тут. Хоть плачь. Перед людьми неловко.

— Да не мучай ты себя, Семен Михайлович, вздремни. Поспи, пока доедем, чего время терять, — советует Демьян.

— Уговорил, — отвечаю. — А вы, товарищ шофер, держите все время прямо. Если дорога свернет или доедем до развилки — разбудите.

Когда Демьян Бедный растолкал меня, была глубокая ночь. Свет фар вырывал у темноты небольшое пространство. И в этом пространстве ничего похожего на дорогу не просматривалось. Только ласково от слабого ночного ветерка колыхался ковыль да матово серебрилась низенькая твердая полынь.

Где мы, куда заехали? Степь да степь кругом.

— Что же вы, черти, меня так поздно разбудили? — взорвался я. — Ведь просил же! Не ровен час, перестреляют как куропаток.

— Да мы, Семен Михайлович, тоже уснули, — виновато сказал Бубнов.

— А я, товарищ командарм, постеснялся будить.

— Ишь, стеснительный какой. Дорогу-то давно потерял?

Молчит.

Взглянул я на небо, а оно сплошь тучами затянуто. Да если бы и туч не было, что толку? Мое умение ориентироваться по звездам было сейчас как мертвому припарка — неизвестно же, в какую сторону ехать, в каком направлении эта самая Романовская.

И все молчат.

Вылез я тогда из машины и пошел в степь. От этих путешественников подальше. Потом лег на землю и прислушался. Старый проверенный способ: так лучше слышны голоса ночной степи. Еще мальчишками мы таким способом определяли, в какой стороне наша станица. Совсем маленьким, бывало, заиграешься, забегаешься, покроет темнотою — ни зги не видно, тогда ляжешь — и слушаешь степь. Над самой землей звук слышнее, гульче как-то. То ли сама она волны передает? Не знаю, не удосужился поинтересоваться. Только ляжешь — и слышно: корова замычала, лошадь ржет, голоса доносятся…

Весь напрягся, слушаю. И вот ветер донес до меня далекий собачий лай. Если бы очень далеко — не различить. А так — значит, жилье близко.

Надеяться на то, что мы самостоятельно найдем дорогу в Романовскую, было абсурдно. Сейчас важно было просто добраться до людей, определиться на ночлег, а уж утром, узнав поточнее дорогу, снова двинуться в путь.

Как же я не люблю такие номера! Считаю, каждый должен на совесть делать свое дело. Тогда и этаких несуразиц не будет. Подумаешь, степь! Не пустыня же. Здесь люди живут, право-лево, север-юг понимают.

Речь в этом духе я и произнес перед шофером, когда вернулся к машине. Рассердился. Во-первых, время теряем. Во-вторых, то же самое. А в-третьих, Демьян с нами. Человек нам себя доверил, а мы его в ночь-полночь по степи мотаем. Раз разрешили с собой ехать, значит, и за жизнь его ответственны. Ситуация же, каждому понятно, какая, рассказывал: вторая повстанческая волна.

— Поедем туда, — махнул я рукой в сторону, откуда лаяли собаки. При этом накинул на себя самый уверенный вид: в критической ситуации кто-то должен быть безмятежно спокоен и самоуверен, иначе — паника. А если кто-то, значит — я.

Тронулись и через самое непродолжительное время вкатили в какую-то станицу со стороны огородов. Бубнов вышел, стукнулся в хату. Через какое-то время в черном проеме двери появилось белое привидение — старик в подштанниках и нательной рубахе.

— Что за станица, отец?

— Романовская.

— Ну ты даешь! — ахнул Бедный. — Ночью, без всяких ориентиров! И вот на тебе — Романовская!

Затрудняюсь определить, почему этот случай произвел на поэта такое сильное впечатление. Видимо, в призрачном свете автомобильных фар мои действия выглядели загадочными и отдавали шаманством.

Нашим общим знакомым он рассказывал об этом приключении примерно так:

— И когда мы заблудились, Буденный вылез из машины, зашел поглубже в степь, сделал руками какие-то дикие пассы, потом ударился о почву, распластался в траве и затих. Поднялся, ковырнул и пожевал землю, плюнул, понюхал воздух и сразу определил правильное направление.

Это была, разумеется, не последняя моя встреча с Демьяном Бедным — виделись регулярно, в разное время, но наша поездка в Романовскую станицу запомнилась мне особенно не только из-за пережитых тогда волнений, но, скорее всего, из-за моих друзей. Даже через много лет они нет-нет да и напоминали мне этот случай, с завидной настойчивостью требуя:

— Семен Михайлович, расскажите, как вы жевали землю?

Я и рассказывал. Потому что приятно иногда вернуться в прошлое — к своей молодости, которая ушла, и к своим друзьям, которые тоже ушли. Рассказываешь, и встают они в памяти, как живые.

Мы отдавали революции кто что мог, не скупясь, что у кого есть. Свои силы, свои способности, свое время, свой покой, свои жизни, в конце концов.

Демьян Бедный отдал революции свой талант. Нет, точнее так будет сказать: он отдал свой талант в жертву революции. Он развернул его в тот ракурс, придал ему ту направленность, которые потребовало от него время. Демьян Бедный был умный, рассуждающий человек. Думаете, он не понимал, что его стихи к моменту, частушки, раешники станут непреложной принадлежностью определенного периода и останутся навсегда в нем, и только в нем? Что с ним они родились, вместе с ним и отойдут в прошлое? Он на это шел сознательно. И не популярность его волновала, хотя она была какая-то бешеная. Просто это был его вклад в революцию. Он верил, что наш народ способен на великие дела, что он преодолеет и нищету, и безграмотность, и разруху, и бескультурье. И жизнь в старой России станет новой и прекрасной. Перед Демьяном Бедным сияла великая цель. Поэтому положил он свой поэтический дар на алтарь Отечества…

Нет, я не спорю, великий талант можно отдать миру, все время помня о себе как о его хранилище. Я это понимаю. Может быть, это даже миссия. Но также я понимаю, принимаю и ценю полную выкладку себя на пользу Родине. Даже если выкладка эта немного натирает плечо. Такие люди — навечно в памяти народной…