До нашего времени не дошли ни писания «некоторых греческих писателей», то есть именно современников Цезаря и Клеопатры, ни «книга» Гая Оппия, ни утверждения Антония в письменном виде. Разумеется, никаких надписей, в которых бы Клеопатра выдавала своего первенца за сына Цезаря, также не существует! Ведь таким признанием она, имевшая последовательно двух законных мужей, признала бы своего сына незаконнорождённым! Своим наследником и ближайшим родичем Цезарь полагал того самого внучатого племянника, будущего Октавиана Августа. Судя по всему, Цезарю и в голову не могло прийти усыновить ребёнка египетской царицы, признать его своим сыном! Тем более, что визит египтян в Рим носил весьма официальный характер. Вместе с Клеопатрой прибыл её законный супруг, то есть даже, в сущности, Клеопатра прибыла в Рим вместе со своим законным супругом, что уж совсем исключало возможность усыновления Цезарем кого бы то ни было из дома Лагидов! И наконец, не отпускал Цезарь Клеопатру из Рима! Каковы были его планы относительно Клеопатры, мы не узнаем никогда, потому что... Но об этом будет рассказано в свой черёд!..

Цезарь сдержал своё обещание, пригласив в Трастевере компанию интересных людей. В глазах Маргариты замелькали латиклавы — туники с пурпурными полосами. Цезарь представлял ей магистров и сенаторов. Но всё это было совершенно неофициально. То есть он представлял своей гостье своих друзей! Она не могла не заметить, что в этом представлении наличествовало нечто двусмысленное, почти непристойное. Друзья Цезаря явились в Трастевере без жён, как являются богатые мужчины к богатой известной куртизанке! Потом она с гневом и досадой спрашивала, почему так! И Цезарь отвечал, что, к сожалению, римские женщины, мужние жёны, матроны, не хотят ехать в Трастевере:

   — ...да и зачем они тебе, девочка моя?!.. — разговор вёлся с глазу на глаз, публично Цезарь называл её с достаточным почтением «царицей»!.. — Я буду с тобой откровенен, совершенно откровенен!.. К сожалению, или к счастью, у нас в Риме нет умниц, таких, как в Александрии. Наши жёны хранят домашний очаг...

   — И твоя жена?

   — Я попросил бы тебя, — он посерьёзнел, — я попросил бы тебя не говорить о Кальпурнии. Ты — правительница, прибывшая с официальным визитом в Рим. У нас не принято беседовать о личной, частной жизни. Я представил тебе моих помощников, тех, кто вместе со мной правит Римом. И следи за собой, голубка. Веди себя аккуратно. У нас мода на всё восточное, и у мужчин, и у женщин; но в Риме связывают с образом восточной женщины представление о страсти, вольном поведении и даже распутстве...

   — Благодаря твоему роману с этой Эвноей? — Маргарита хотела быть резкой, ироничной... Он почти позволял ей эту манеру... Даже и сам иронизировал, почти добродушно...

   — Благодаря сплетням о тебе, птенчик!..

   — Гадючка, ласточка, голубка, птенчик!.. Я одна представляю собой для тебя целый зверинец!..

Он смеялся, наклонялся и вдруг целовал её в щёку. Он даже провёл с ней две ночи, что, впрочем, явилось для неё некоторой неожиданностью. Овладеть ею он, однако же, не смог. Она понимала, что он не должен уйти от неё неудовлетворённым! Она забрала его вялый мягковатый фалл в свой нежный рот женщины молодой и крепкой; она пускала в ход свой гибкий язык и свои нежные и сильные пальцы... Она в конце концов довела его до наслады семяизвержения... Он сделался ласков, ласков искренне... Он снова предложил ей подумать о Египте как о провинции Рима... Ей не доставила удовольствия эта ночь, но теперь она не хотела показывать ему своё упрямство, упорство. Она притворилась, будто ей именно сейчас, после этой ночи, совсем не хочется говорить о политике, повернулась легко, уткнулась лицом в подушку, помотала вскинутыми ногами стройными... Он ласкал её, приговаривал, что готов пойти на многие, на очень многие уступки. А она притворялась, будто из озорства женского молодого не раскрывает нарочно глаз, не слушает его нарочно... А на самом деле она и сама не могла понять, почему его предложение относительно статуса Египта представляется ей совершенно, совершенно неприемлемым...

Цезарь предложил ей устроить парадный приём, то есть пир, и дать ещё несколько приёмов, то есть фактически создать нечто наподобие салона, где она принимала бы людей из его круга. Она решила тщательно одеться и поразить своим видом римлян. Ванная комната в Трастевере была устроена, по её мнению, совершенно дурно. То ли было в её дворце в Александрии, где ванная комната была переоборудована и разделена на три помещения — для раздевания, для подогрева воды, и, собственно, для купания. Полы покрывала пространная мозаика с изображением морских звёзд и прочих водяных тварей. А здесь, конечно же, и помину не могло быть о таких удобствах! Посоветовавшись с Хармианой, она решила дважды за один вечер появиться в нарядном платье. Когда гости начали съезжаться и вступать в пиршественную залу, царица Египта принимала их, сидя торжественно на возвышении, одетая парадно, и на египетский лад парадно! На ней было широкое платье из очень плотного коричневого цвета шелка, с парчовой вставкой на груди, представляющей пришитые друг к дружке узкие и блестящие голубые, зелёные и светло-красные полоски. Ожерелье из деревянных продолговатых и золочёных бусин придавало всей фигуре Клеопатры какое-то странное, детски весёлое обаяние. Из рукавов, длинных и широких, высовывались на коленях тонкие породистые запястья, схваченные яркими золотыми браслетами, и длинные пальцы, унизанные кольцами с цветными камнями. Смугловатая шея виделась в меру удлинённой, Хармиана наложила на лицо и шею своей госпожи — мягкими красками — чуть смуглый, нежно смуглый такой тон. Волосы прикрывал и заменял парадный египетский женский парик, спускавшийся с двух сторон на грудь чёрной массой мелких косичек. Маленькие уши с круглыми серьгами в виде морских звёзд были открыты по восточному обычаю. Войлочная плосковатая круглая шапочка, светло-коричневая, с голубыми шёлковыми нашивками-лепестками, напоминала цветок. Огромные глаза, чуть припухлые губы, и брови вразлёт, и это выражение странное — покоя и тихой печали... Ожившее древнее египетское изображение на стене храма!.. Но глаза не египетские, не чёрные ярко, а такие прозрачные, изумрудно-зелёные, странно-тревожно-трепещущие, будто два крылышка тонкого прекрасного насекомого... Входившие римляне замирали от восхищения. Она была настолько красива, что и мысли не могло возникнуть о том, чтобы прикоснуться к этой красоте, нарушить эту красоту своими простыми мужскими пальцами!.. Прелесть, чудо этой красоты заключались и в её рукотворности. Платье, украшения, наложенные на лицо и шею краски, подведённые глаза, подкрашенные брови и ресницы... Взгляд уставал, глаза, охваченные странным смущением, опускались вниз и видели её маленькие ступни, обутые в красные, шитые золотыми плотными нитями туфельки с круглыми носками... Супруг царицы не присутствовал на этих приёмах, что придавало им в ещё большей степени волнительную двусмысленность... Она заметила, что Цезарь, пивший мало, как всегда, пребывает постоянно насторолсе, что называется. Он боялся, что его грубые римляне, эти первобытные всё ещё республиканцы, отнесутся к ней, как богатые мужчины к пригласившей их куртизанке, обидят, оскорбят!.. Вместе с царицей принимали гостей её приближенные, прибывшие с нею из Александрии. Вокруг тронного кресла, которое она привезла из той же Александрии, расположились, остановившись в непринуждённо-строгих позах, астроном Созиген, одетый по-гречески щегольски; математик из Мусейона, полугрек-полуегиптянин Аммоний, сириец Саррай, известный среди знати Александрии своими искусно составленными гороскопами...

На диваны брошены были плотные шёлковые подушки, её любимого зелёного цвета. Сервировка выдержана была наполовину в греко-египетском, наполовину в римском стиле. На огромном блюде из серебра сделано было позолоченное изображение знатного египтянина, полководца, должно быть, сидящего верхом на льве, его тонкие босые ноги с хорошо обозначенными пальцами свешивались вниз... Прелестный черно-красный греческий сосуд сделан был в виде женской изящной головки с таким мило улыбчивым и чуть глуповатым от этой неизбывной улыбки лицом... Рабы поставили корзины с белыми хлебами, большие сосуды с италийским вином — урны и поменьше — кратеры... Гости полулежали, начали пить, но под бдительным надзором Цезаря пили не так много. Вино подали массикское, фалернское, суррентское... Подали жареных раков, африканских улиток, ветчину, колбасы... Затем — сладкие запеканки и сложно приготовленное мясо — телятину и свинину, приправленные кисло-сладкими соусами... Гости и приближенные царицы вели учтивую беседу, подчёркнуто неофициальную, — о достоинствах того или иного вина или блюда, почему-то о необходимости писания стихов и ещё — о летнем отдыхе, сопровождаемом купаниями в целебных источниках... Царица восседала на троне с печальной улыбкой сжатых губ. Она не ела и не пила. Трапеза уже подходила к концу, когда внезапно спустился занавес и скрыл от глаз пирующих трон и сидящую царицу Египта. Римляне переглянулись, но приближенные Клеопатры не выказали удивления. Стало быть, ничего необычайного не происходило. Рабы убрали со стола опустевшие блюда, лоснистую пустоту которых теперь оживляли только лёгкие кучки костей... Подали виноград и орехи — десерт. Гости вытирали руки льняными салфетками. Вдруг занавес вновь поднялся с лёгким шелестом. Величественной египтянки уже не было на троне. С кресла поднялась легко и непринуждённо сошла по двум низким деревянным ступенькам к гостям прекрасная молодая гречанка в жёлтом хитоне в пёстрый цветочек с изящно колыхнувшимся диплодионом, обрисовавшим молодые круглые груди. Умное лицо приветливо улыбалось, теперь лицо это было подкрашено уже на греческий лад — совсем слегка, а чёрные волосы были собраны в тяжёлый узел на затылке, оживлённый лёгким золотым венчиком — стефанэ.