Я продал партию гнилого ячменя

втридорога. Да, Рим в торговом деле

неоценим. Закончили в апреле –

и вот отчалили, не упустив ни дня.

А море, кажется, сердито на меня.

Всё небо тучи тёмные одели.

Но что мне эти волны, ветры, мели?

Ракушки в лужице и детская возня.

Не смять меня стихиям непокорным,

не запугать крушеньями и штормом.

К александрийским улицам просторным

прибуду цел... Ай! Кто дырявит бочке дно?

Не трогай, негодяй, самосское вино!

На суше бодрость нам вернуть оно должно...[5]

Александрийская пристань — берега, одетые камнем... Александрия... Великий порт, бухта Доброго причала, Фаросский маяк — огромное око Александрии, озаряющее морские пути... Но не сам собою горит свет, маячная служба не прекращает трудов своих...

Маленькая царевна не боится шумного порта, но Хармиана крепко сжала детскую ручку, не отпустит ни за что! Боится случайностей страшных... И Маргарита тихая не дёргает воспитательницу за руку, молча глядит по сторонам... Жизнь кипучая... Верблюды, лошади, ослы ходят под седлом и под вьюками. Повозки медленно движутся — двухколёсные на больших колёсах, четырёхколёсные, запряжённые волами... Здесь берега Средиземного моря, здесь не увидишь круглых малых лодок, плетёных из прутьев, лодок, на которых плавают по Нилу, от одной деревни к другой, и не дальше...

Александрия... Поэт Гипербореи славит тебя:

...как тамбурин Кибелы великой,

подобный дальнему грому и голубей воркованью,

звучит мне имя твоё

трижды мудрое:

Александрия!

Как звук трубы перед боем,

клёкот орлов над бездной,

шум крыльев летящей Ники,

звучит мне имя твоё

трижды великое:

Александрия!

Когда мне говорят: «Александрия»,

я вижу белые стены дома,

небольшой сад с грядкой левкоев,

бледное солнце осеннего вечера

и слышу звуки далёких флейт...

Вечерний сумрак над тёплым морем,

огни маяков на потемневшем небе,

запах вербены при конце пира,

свежее утро после долгих бдений,

прогулка в аллеях весеннего сада,

крики и смех купающихся женщин,

священные павлины у храма Юноны,

продавцы фиалок, гранат и лимонов,

воркуют голуби, светит солнце,

когда увижу тебя, родимый город!..[6]

Александрия... Отдельный, будто отделённый от Египта город... Что мы знаем об этом городе? Всё и ничего. Прекрасная библиотека, созвездие учёных и поэтов. Египет — житница эллинистической Европы. Но рядом поставим иероглифическую надпись с острова Фила, говорящую о восстании в Верхнем Египте в 186 году до нашей эры. В Александрии менее всего оставалось египтян, местных жителей; более всего населяли Александрию греки, сирийцы, иудеи... Внеегипетские владения Птолемеев платили Александрии дань хлебом — Лесбос, Фракия, области Малой Азии... Обширны земли Египта. Цари Птолемеи Лагиды владеют Киренакикой, Южной Сирией, Кипром, островами Эгейского моря... И сейчас едва ли не всеми владениями Лагидов правит восемнадцатилетняя девушка — Вероника IV...

Что бы там ни было, а Египет принял царей Лагидов, потомков Птолемея Лага, полководца Александра Великого... Сын Галлии[7] рассказывает об Александре:

«Александр появился в Египте в декабре 332 года до нашей эры. Он сразу же оказывает знаки величайшего уважения богам Египта. Его пылкая религиозность, которая захватывает его целиком, находит в этой стране тысячелетней религии полную поддержку. Александр сразу же чувствует себя в Египте как дома. Что касается персидских завоевателей, то, будучи в Египте, Камбиз неразумно ранил, а Артаксеркс убил божественного быка Аписа, чтобы легче ограбить его храмы. Они оскорбляли также и другие божества. Совсем иным был образ действий Александра. В городе Мемфисе он по египетскому ритуалу совершил жертвоприношение в храме в честь бога-быка Аписа, он принёс жертвы также и прочим богам, слитым воедино с греческими богами греческим населением Египта. Эти церемонии имели большое значение для привлечения на сторону Александра жрецов, ведь только фараон по правилам считался единственно достойным совершать такие жертвоприношения. Не следует думать, будто у Александра был здесь политический расчёт или он демонстрировал свою терпимость. Душа Александра была проникнута слишком глубокой религиозностью, чтобы удовлетвориться пресловутой «терпимостью» по отношению к людям, верующим в иных богов. Он воспринимает всем своим существом этих иных богов. Александр именно не «терпит», но «воспринимает» иную форму божественного, и это большая разница. Вот почему египтяне обожествили Александра, даровав ему все титулы фараонов, его предшественников: «царь Верхнего Египта» и «царь Нижнего Египта», «сын Ра» и многие другие.

Впрочем, Александр отправился в Египет не затем только, чтобы закрыть для персов все морские базы в Средиземном море, и не затем также, чтобы получить редкостный титул фараонов; он прежде всего ищет ответа на вопрос, мучивший его с детства. Разве его мать Олимпиаду, одержимую, не тревожило непрестанно присутствие богов? Богами были полны её сны и её ложе. Чей он сын? Вот что хотел знать Александр. Вот почему с душой, преисполненной веры в бога, он предпринял путешествие в святилище Зевса Амона. Путешествие в этот храм оракула, расположенный в пустыне, очень удалённый от Мемфиса и труднодостижимый, явилось бы одним из самых странных и самых необъяснимых поступков Александра, если бы оно лучше всего не раскрывало самого Александра. Что он хотел спросить у знаменитого оракула? Какой ответ получил он на свой вопрос? Источники в этом пункте противоречивы.

Когда после долгого путешествия вдоль моря Александр углубился в океан песка, окружающий оазис Сива, он был встречен жрецом — хранителем святилища, жрец приветствовал его, назвав Александра сыном Амона, — титул, предназначенный только для фараонов. Потом Александр был принят и в святилище, но совсем один. Он задал свой вопрос и получил ответ бога. Какой вопрос? Какой ответ? Александр на расспросы своих друзей, толпившихся у выхода из храма, отвечал лишь молчанием. Но кто же не понял этого столь красноречивого молчания? Это было молчание души, сосредоточенной на созерцании тайны, тайны, раскрывшейся лишь для неё. Только раскрытие его божественного происхождения, только убеждённость в том, что он не был сыном Филиппа, а был зачат Олимпиадой от самого бога Амона-Ра, могут объяснить глубину царского молчания. Он узнал от бога всё, «всё, что хотел узнать», — в этих словах был его ответ, вырвавшийся у него.

Спрашивал ли Александр у оракула ещё что-нибудь, кроме этого? Он никогда более не говорил об этом.

Убеждённость Александра в своей миссии после прорицания оракула чрезвычайно возрастает и с этого дня становится непоколебимой. Сын Зевса, он теперь знает, что он должен ещё кое-что совершить на земле...

Во время своего путешествия в Сива, следуя по пустынному берегу моря, Александр наметил возле одного рыбацкого поселения, напротив небольшого острова Фароса, место, показавшееся ему удобным для создания порта. Он приказал основать там город, сделавшийся в силу обстоятельств, которые отчасти были созданы им самим, главным городом его державы, столицей, где встретятся и сольются в последующие века судьбы Востока и Запада. Этот город — Александрия, которая даст своё имя новой культурной эпохе. Александр не только подсказал мысль о её основании, руководствуясь своей гениальной интуицией, но и определил её размеры и её план в соответствии с требованиями рождающегося урбанизма, он задумал для неё создание двойного порта, приказав построить плотину от берега моря к острову Фаросу...»