...судьбу, которая к тебе переменилась,

дела, которые не удались, мечты,

которые обманом обернулись,

оплакивать не вздумай понапрасну.

Давно готовый ко всему, отважный,

прощайся с Александрией, она уходит.

И главное — не обманись, не убеди

себя, что это сон, ошибка слуха,

к пустым надеждам зря не снисходи.

Давно готовый ко всему, отважный...[94]

Маргарита подняла голову, стояла на четвереньках, увидела вдруг свои окровавленные руки... Это была кровь из его живота, из его внутренностей!.. Рвотный комок дрогнул в горле краткой судорогой. Пару мгновений она была сосредоточена лишь на усилии подавить рвоту. Она увидела над головой какие-то кирпичные своды и попыталась понять, где она. Её всё же не вырвало и это было хорошо. Она вспомнила о стёклышках Марка Антония и зашарила мокрыми от его крови пальцами по гладкости пола... Спутанные волосы повисли, кончики слабо щекотали тыльные стороны одутловатых ладоней...

Она не помнила, как её отвели вновь в её покои. Она долго спала, а когда проснулась, голова уже была ясная. Ирас тихо сидела на тонконогом греческом стуле подле ложа царицы. Маргарита помнила всё, что произошло. Приподнялась, тяжело приподняла непослушное тело, ткнула в подушку локоть, встретила грустный взгляд Ирас, непривычно мягкий.

   — Он умер, — произнесла Маргарита беспомощно.

   — Тебе разрешено похоронить его, — сказала Ирас, глядя неотрывно и печально. А сказала кратко и деловито.

Маргарита заплакала тихо, снова легла — лицом в подушку. Но плакала недолго. Села на ложе, спустила ноги на ковёр, велела Ирас позвать рабынь. Её вымыли, одели. Поднесли ручное зеркало. Рассматривала равнодушно своё ненакрашенное отёчное лицо. Ирас не отходила от неё.

   — Как хоронить его? — обратилась к своей Ирас задумчиво, а голос сделался тихим.

   — Цезарь Октавиан уже распорядился о соблюдении римских обрядов... — Ирас будто не знала, что скажет в ответ царица. Но Маргарита сделала движение головой, соглашалась. Её гладкие волосы, почти седые, были причёсаны аккуратно, и когда она склонила голову, ясно увидела Ирас узел на затылке и тонкую ниточку пробора...

   — Дети?.. — Маргарита смотрела на Ирас с тихим отчаянием в глазах.

Ирас отвечала, что дети в безопасности.

   — Максим взял Тулу в свой дом, ему позволили...

   — Зачем? — вяло спросила царица. — Это совершенно не нужно, чтобы из моей дочери сделали иудейку! Уж лучше пусть она станет римлянкой, ведь её отец римлянин...

   — Если Максим так поступил, стало быть, так надо! — Ирас произнесла сердито.

   — Ладно. Куда я должна идти? Где он? — Голос Маргариты слёзно задрожал...

Небольшая зала в покоях, прежде отведённых Антонию, была убрана, как атриум в богатом римском доме в дни оплакивания и погребения знатного римлянина. Мертвец лежал на высоком ложе, убранный, с чистым лицом, в парадной тоге. Его лицо сделалось гладким, будто восковым, усы ему сбрили. Глаза были закрыты и всё лицо представлялось ей таким ласково глядящим и выражающим довольство... В свете зажжённых вокруг катафалка масляных ламп мертвец увиделся Маргарите таким праздничным... Она смотрела на него с детским любопытством, чуть склонив голову к левому плечу. Она то улыбалась улыбкой маленькой девочки, то вдруг покусывала верхнюю губу, бледную и запёкшуюся, и смотрела, смотрела... Она оглянулась по сторонам... Зала была празднично украшена кипарисовыми ветвями, как полагалось по обычаю римлян. Людей было мало. Она никого не могла узнать. Все вдруг сделались незнакомыми. Ирас держала её за руку. Маргарита спокойно думала о стёклышках Марка — дались ей эти стёклышки! — и о том, вложили ли ему в рот монетку для платы Харону... Какой-то незнакомый мужчина произнёс громко:

-— Умер римлянин Марк Антоний. Покойного выносят из дома. Все, кто пожелают, пусть идут следом!..

Рабы подняли катафалк. Она не сразу поняла, что ведь ложе, на котором лежал мертвец, было катафалком. Она поняла, что его уносят, навсегда уносят! Она выдернула свою руку из руки Ирас и быстро пошла к последнему ложу мертвеца, к рабам, уже несущим катафалк... Протянула руки, будто хотела остановить... Её рабыни схватили её за руки. Рабы понесли катафалк. Люди, стоявшие в зале, убранном, как атриум, двинулись к широко раскрытым дверям, составляя процессию... Она закричала и заплакала. Рабыни потащили её, отнесли её в её покои. Там она долго кричала, выла, обливалась слезами, отталкивала рабынь... Потом Ирас выгнала всех, даже Хармиану, забилась в угол спальни, сидела, как в детстве далёком, подтянув колени к подбородку, обняв колени руками, обеими руками, глядя сумрачно...

   — ...Он!.. Он!.. Ко мне!.. — выкрикивала из последних сил Маргарита...

Потом лежала на постели, задыхалась... Ирас, бесшумно очутившаяся рядом, поила её водой из чашки, поддерживая за спину... Вода проливалась на льняное полотно простыни... Маргарита снова — уже в который раз! — пришла в себя, вздохнула сильно, глубоко; спросила:

   — Где похоронили его?

Ирас сказала, что Цезарь Октавиан увезёт пепел, оставшийся после сожжения мёртвого тела, в Рим, в отчизну покойного, чтобы там установить урну в родовом колумбарии семьи покойного...

Маргариту снова умыли и переодели. Старая Хармиана кормила её, как ребёнка, с ложки, жидкой кашей... В недавнем исступлении царица Клеопатра исцарапала ногтями груди и щёки. Теперь ссадины воспалились и та же Хармиана утишала боль различными примочками. Но царица будто и не ощущала боли...

В закрытой повозке и под охраной перевезли её в заброшенный старый дворец Эвергета, на западной окраине города. Её охраняли в повозке незнакомые женщины, стерегли каждый её жест, но она сидела, почти не шевелясь. Она спросила, будут ли с ней Ирас и Хармиана. Ей отвечали, что их везут в другой повозке. Она вздохнула с облегчением. О детях и о Максиме не спросила... Вспомнила, как везли её на свадьбу, на её первую свадьбу, и улыбнулась... Её вынули из повозки, быстро завязали ей глаза. В этом дворце она бывала раза два, в детстве, с Вероникой, Деметрием и Камой. Вероника говорила, что надо бы восстановить этот дворец... Сейчас мельком увидела кирпичные стены, прямоугольную башню... Её повели по ступенькам... наверх... стало быть, в башню... Она ступала медленно, нащупывала ступеньки ногой...

Сняли повязку с глаз. Покои состояли из трёх комнат, прибранных поспешно. Пахло кирпичной пылью. Ирас и Хармиана ждали её. Бросились к ней, целовали её руки и платье. Она отнимала руки и сама целовала Ирас и Хармиану, тыкалась губами в щёки, в лоб... Наконец все трое обнялись крепко...

Маргарита подошла к маленькому окну, но оно было высоко. Пришлось подтащить стул. Теперь в комнате никого не было и она подтащила стул сама, ножки скребли по полу. Тяжело взобралась и посмотрела вниз. Окошко всё же было слишком маленьким для того, чтобы выброситься из него. Далеко внизу шла под уклон дорога проезжая. Было жарко. Она вытянула шею. Римские солдаты играли под навесом в кости. Она видела. Она сразу догадалась, что они стерегут её, охраняют её, чтобы жители города, её города, не ворвались в это заброшенное царское жилище и не убили её, свою последнюю царицу, последнюю правительницу из дома Птолемеев Лагидов. Она догадалась. Но ей уже было всё равно...

Приехал Максим, спокойный, деловитый, моложавый, с этим обычным своим подразумеваемым пожатием плечей; с улыбкой, вдруг растягивающей губы на краткий миг. Посмотрел на неё участливо, отвёл глаза, не разглядывал её. Сказал, что дети в безопасности.

   — Царица, друг твоей юности царь Иродос писал о тебе Цезарю Октавиану, просит помиловать тебя и твоих детей!..