Мендоза приехал домой, посмотрел, как Элисон купала близнецов, и выслушал бессвязный рассказ об el pajaro[10] и кошках. Садясь вместе с женой к столу, он спросил:
— А что, amante[11], разве эта чертова глупая птица вернулась?
— Да он и не думал улетать. Он вьет гнездо. Точнее, видимо, уже свил — на ольхе на заднем дворе, — и могу себе представить, что ему сказала жена, когда он явился спустя почти неделю. — Пересмешника, который, очевидно, вел неравный бой с гудронатором, отчего у него слиплись крылья, притащила домой Бает; Элисон и миссис Мак-Таггарт его отняли, а затем он провел несколько полных опасностей дней в ящике, пока они над ним трудились, стараясь помочь беде. — Птенцы уже явно вылупились, потому что они оба как сумасшедшие носятся в поисках пропитания — el pajaro и его жена, — когда он не пикирует на кошек. Близнецам интересно.
— Caray[12], — сказал Мендоза. — Ему следует быть поосторожнее.
Элисон разлила кофе.
— Берта отлично справилась — мне нравится этот новый воск, — она с удовольствием оглядела сияющий стол. — Но она досадовала на Спенсеров — уж так она не любит, когда сбивается ее обычный распорядок. Они куда-то отправились, и она им пока не нужна, И похоже, на прошлой неделе у миссис Спенсер кончились чеки, а наличных тоже не хватало, — в общем, она Берте задолжала. Странно…
— Мм? — За время, что они здесь прожили, с миссис Спенсер, чей дом был через дорогу, Мендоза обменялся едва ли десятком слов.
— ¡Cuidado![13] — воскликнула Элисон, и Шеба мягко приземлилась на столе подле чашки Мендозы. На свежевощеной поверхности она поскользнулась и столкнула с подставки блюдо с горошком. — Кыш, негодница! Брысь со стола, monstruoso![14] — Элисон встала и сняла кошку, а та явственно ее по-своему обругала. — У тебя озабоченный вид, — добавила она, садясь обратно. — Новое запутанное дело?
— У меня что ни день, то новое дело, — ответил Мендоза. — Разве нет? Но вот эта блондинка — она меня беспокоит. Почему о ней никто не заявит? Не люблю я такие странные вещи.
— Так расскажи мне о ней, — с сознанием исполненного долга проговорила Элисон. И выглядела она очаровательно: рыжие до плеч волосы блестят, зеленовато-карие глаза улыбаются.
— Ну хорошо…
Нет никаких сомнений, что рано или поздно что-нибудь с этой блондинкой прояснится. Спросить в том магазине готового платья в Беверли-Хиллз? Но его раздражал именно этот не укладывающийся ни в какие рамки пустячок, и разгоревшееся любопытство требовало удовлетворения, Луис Мендоза, получивший крупное наследство после смерти деда, старого скряги, домашнего тирана и шулера, мог вообще не работать, однако ненасытное любопытство не отпускало его из отдела по расследованию убийств.
После обеда, когда Элисон ушла в кабинет писать письма, Баст и Шеба уютно свернулись рядышком на шкафу, Нефертити устроилась у него на коленях, а Эль Сеньор, вероятно, отправился в качестве сторожевого кота в детскую. Мендоза раскрыл журнал, положил егр на Нефертити, и мысли его сами собой вернулись к блондинке. Вскоре Нефертити беззлобно зашипела, и что-то теплое и тяжелое легло ему на колени. Мендоза открыл глаза — это подошел недавно приобретенный пудель Седрик. Мендоза взлохматил ему шерсть на голове и потрепал за уши.
— И какого черта я все еще торчу на этой неблагодарной работе, — сказал он Седрику, — одному Богу известно.
Седрик ему улыбнулся и протянул большую лохматую лапу.
Утро среды, Хиггинс выходной, и по-прежнему идет дождь — легкая ленивая морось. Компенсируя Хиг-гинса, на работу вышли Джон Паллисер и Джейсон Грейс, вместе с Пигготтом они отправились на Кортес-стрит, чтобы начать опрашивать соседей Марион Дарли. Глассер взялся печатать предварительный отчет о неопознанном теле, обнаруженном на Скид-Роу.
Когда Мендоза в восемь часов переступил порог, он спросил:
— Есть что-нибудь из отдела пропавших без вести, Джимми?
— Ничего, а что такое? А, эта блондинка. Нет, ничего, — ответил Лейк. Выглядел он хмуро, и Мендоза знал, почему. На нем наконец сказалась сидячая работа, и Лейк был на диете. После того как в течение нескольких месяцев он пытался начать курить, полагая, что если бросившие курить набирают вес, то с ним может произойти обратное, ему пришлось-таки сесть на предписанную врачом диету, и сегодня, возможно, он завтракал сухариком и черным кофе.
— Это очень странно, — сказал Мендоза. — Более чем. Мертва с ночи понедельника. Заключение о вскрытии пришло?
— Нет, о ней — нет. Пока. Там…
— Ладно. Дай-ка мне больницу, — Мендоза прошел в свою комнату.
В больнице долго не могли отыскать, с кем ему говорить, наконец нашелся врач, который сказал, что к Дюрану можно прийти: он не спит и, в сущности, сам жаждет встретиться с полицией. Его сегодня выпишут. Мендоза поблагодарил и снова взял свою шляпу.
— Я — в больницу, повидать Дюрана, — сказал он Лейку. — Держи оборону.
— А что я все время делаю? — ответил тот. — Интересно, переведут ли меня обратно в патрульные…
— Разъезжать по улицам в машине — та же самая сидячая работа, — усмехнулся Мендоза.
— Вам хорошо говорить! — злобно произнес Лейк. — Вы, черти, ни фунта не набираете! Честное слово, я сочувствую Арту Хакетту куда больше, чем раньше. Творог! Черный кофе! Котлетки из барашка! Клянусь Богом…
— Ты просто неправильно живешь, — сказал Мендоза.
Ландерс пришел поздно — проспал, засидевшись вечером у телевизора. Никого не было, а Лейк предавался размышлениям над какой-то бумагой.
— Только что прислали. Проясняется одно твое дело — по крайней мере, наполовину. Полагаю, тебе все равно захочется походить и подразобраться. Опять же странно. Ты думал, это нападение, верно? Было на то похоже.
— Что? — Ландерс взял бумагу. Это пришло запоздавшее заключение о вскрытии Эдварда Холли. И то, о чем в нем говорилось, с одной стороны, вроде бы вносило некоторую ясность, а с другой — дело становилось еще более странным.
На Эдварда Холли никто не нападал — он был пьян. Количество алкоголя в крови существенно превышало уровень, при котором человек признается пьяным. Имеющиеся повреждения — трещина в черепе и кровоподтеки, — по всей вероятности, были получены при падении или нескольких падениях. С трещиной в черепе, которая и послужила причиной смерти, он мог бы прожить еще час или два и сумел проползти какое-то расстояние.
— Что за черт! — озадаченно проговорил Ландерс. Они были так уверены, что на Холли напали. При нем, конечно, остался бумажник, но… и судя по тому, что говорил его сын… — Вот уж удивительно. Пойду-ка я еще раз с сыном потолкую.
Он вышел на улицу под дождь и поехал к брокерской конторе, где работал Джон Холли. Они разговаривали в его крошечном офисе, и, когда Ландерс сообщил ему новость, Холли лишь удивленно на него посмотрел и решительно ответил:
— Это невозможно. Это совершенно невозможно, мистер Ландерс. Отец никогда не пил. Это нево…
— Он был трезвенником, мистер Холли?
Холли покачал головой.
— Нет, но… это невозможно! Нет, он никогда… он бы никогда… Послушайте, раз в год, на свой день рождения, он выпивал бокал вина перед обедом, и все. И не более того. Во-первых, это дорого. Что ни пей — дорого. А он был… ответственный человек, — он неопределенно взмахнул рукой. — Я ничего не понимаю. Бессмыслица какая-то. Говорить, что отец был пьян, — чушь несусветная! Да нет же, я вообще всего один-единственный раз видел, чтобы он выпил два бокала подряд: когда умерла мама — сразу после того, он был так потрясен, и доктор посоветовал… Но это же чушь несусветная!
