Передняя дверь распахнулась, закачавшись на своих древних петлях, и в дом ворвался приземистый смуглый человек. За ним виднелись люди в форме.

— Что за черт?… Мама?… Эти парни сказали…

— Мистер Дарли? Я детектив Пигготт из отдела по расследованию убийств, — Пигготт предъявил значок. — Боюсь, ваша мать мертва. Я понимаю, что вы огорчены известием…

— Огорчен! — проговорила миссис Дарли у него за спиной. — Господи Боже мой, огорчен!

В управлении, в отделе по расследованию убийств, день шел как обычно. Ландерс и Хакетт долго допрашивали громилу Милнера и совершенно ничего не добились. У них уже, правда, имелось несколько очень симпатичных отпечатков пальцев, взятых с кассового аппарата в том самом винном магазине, где был убит продавец. Они полагали, что продавец ранил Милнера — на улице остались капли крови, — и небезынтересно было обнаружить полузаживший шрам у Милнера на левой руке. Уверенности, что на этом основании они смогут что-либо доказать, не было, однако его препроводили в камеру и испросили ордер на обыск комнаты, которую он снимал, — быть может, там найдется пистолет.

Вернулся Пигготт, собираясь печатать предварительный отчет по новому делу, и рассказал о нем Мендозе.

— Еще одна загадка, — проговорил тот. — Возможно, не такая уж мудреная. В ходе обычной процедуры что-нибудь может обнаружиться.

На Роу объявился очередной неопознанный труп — возможно, чрезмерная доза алкоголя. Туда поехал Хиггинс. В старой гостинице на Олив самоубийство: женщина средних лет, оставила записку, так что здесь предстоит лишь заполнить бумаги. На Уилшире машина сбила десятилетнего мальчика — насмерть; водитель скрылся. На место выехал Хакетт.

А Мендоза не переставал думать о блондинке в зеленых кружевах. Вернувшись после ленча, он попросил сержанта Лейка связать его с управлением в Беверли-Хиллз; его немного поотсылали с одного номера на другой, и в конце концов он описал девушку некоему сержанту Мейси.¡

— Она выглядит на Беверли-Хиллз, если вы понимаете, что я хочу сказать. Ярлычки на одежде и все такое. В наш отдел регистрации пропавших без вести заявление о ней не поступало. Я подумал, может, вам звонили. В зависимости от того, где ее хватились.

— У нас¿ нет такого разделения, как у вас, в большом городе, — сухо ответил Мейси. — Поэтому могу сказать сразу: о вашей красотке в зеленых кружевах мы не слыхали. Если что-нибудь будет, я вам сообщу.

— Сообщите, — сказал Мендоза. — Это странно — такая девушка; я бы сказал, о ней— уже должны бы заявить.

Он позвонил сержанту Барту в полицейский участок на Уилкокс-стрит в Голливуде, но и там о блондинке ничего не слышали.

Пигготт и Ландерс уехали обратно на Кортес-стрит начинать обычную процедуру расследования — порасспросить соседей Марион Дарли, не видел или не слышал ли кто-нибудь чего-нибудь подозрительного. Такое занятие очень часто приносит плоды.

В отделе оставался один Мендоза, когда в три сорок позвонили из больницы. Врач говорил извиняющимся тоном; они стараются не допускать подобных вещей, но вот тут случилось. Родерик Довер вскрыл себе вены пару часов назад.

— ¡Por vida! — воскликнул Мендоза. — Eso si gue esta bueno[5]. И даже налогоплательщикам это не сэкономит судебные издержки, поскольку остается Донован. Проклятье, к тому же у Донована прибавляется шансов выйти сухим из воды — мы знаем, что стрелял Довер. Или вы надеетесь его вытащить?

Врач сказал, что вряд ли это удастся.

— Он употреблял наркотики, не так ли, ЛСД и героин? Ну, а такие чего только ни выкинут… Мы, естественно, забрали у него все потенциально опасное. Пояс, перочинный нож и прочее. Как обычно. Он…

— Как он умудрился?

— В комнате не было даже стакана. Он воспользовался лампочкой на потолке. Очевидно, встал на кровать — в нем и самом-то росту шесть футов два дюйма, — вывернул лампочку и разбил. Взял крупный осколок и… Конечно, сейчас он уже одной ногой в могиле. Ему давали снотворное, и около часа его никто не проверял, а за это время дело уж далеко зашло. По всей видимости, он успел до того, как лекарство подействовало.

— Vaya[6].

«Итак, бумажной работы прибавляется. И весьма вероятно, что Донована теперь условно освободят, — с досадой подумал Мендоза. — Он потенциально столь же опасен, как и Довер, однако во время той забавы всего лишь вел машину.

Хорошо. Сообщим-ка пока отцу. Дерек Довер, печальный человек, отрекшийся от сына, который так неожиданно отправился ко всем чертям. А затем напечатаем отчет».

Когда он заканчивал печатать, вернулся Хакетт.

— Нет, ты подумай! — с порога начал он. — Этот наезд, когда водитель смылся, Сорок свидетелей — и, соответственно, сорок различных описаний машины. Не раскроем, можно хоть сейчас ставить на деле крест.

— Сперва поработай над ним немного, — отозвался Мендоза. — В нашем случае порой приходится получать результат из ничего, Артуро. Что-нибудь может появиться. Да, кстати, мы потеряли Довера, — он рассказал всю историю, и Хакетт выругался.

— Не то чтобы великая потеря, но теперь второго слегка отшлепают и отпустят.

— Как выпадут карты. — Мендоза подписал готовый отчет о смерти Довера, откинулся на спинку кресла и закурил. — Меня занимает эта красивая блондинка. Судя по всему, ее давно должны были хватиться и заявить. Вот мне и интересно…

— Не надо, — сказал Хакетт, — лишних забот. Всему свое время.

— Чего у нас, конечно, никогда нет, — проговорил Мендоза.

Тут вошел сержант Лейк. Он был краток:

— Сообщение. Сто восемьдесят семь на Уэстморленд. Женщина.

— Что я тебе говорил? — отозвался Мендоза.

Сто восемьдесят семь — номер статьи Уголовного кодекса, предумышленное убийство. Не просто убийство. Мендоза встал, машинально поправил манжеты и потянулся за шляпой.

— Туда едет «скорая помощь» и лаборатория.

— Bueno[7]. Пошли, Арт.

— У меня еще этот чертов отчет о… Проклятье, если уж не одна забота, так все семь сразу, — пожаловался Хакетт.

Они поехали на Уэстморленд-авеню в «феррари» Мендозы. Здесь не слишком-то шикарно жили люди среднего достатка: дома на несколько семей, старые дворы, кое-где особняки, за многими из которых виднелись меньшие по размеру здания, пристроенные позже. По адресу, названному патрулем, находился дом, в котором жили восемь семей, — старый, коричневого цвета, с осыпающейся штукатуркой. Нужная квартира была на втором этаже и выходила окнами на задний двор. Соседи собрались внизу, в холле: толстая тетка в розовом хлопчатобумажном халате, хорошенькая молодая смуглянка с испуганным лицом, прижимавшая к груди посиневшего от натуги орущего младенца, пожилой мужчина со слуховым аппаратом — все они сгорали от любопытства, без умолку задавали друг другу вопросы, глазели на полицейских.

«Скорая помощь» уже приехала, стояла у обочины пустая. Мендоза и Хакетт начали подниматься по голым, не покрытым ковром ступенькам и, пока шли, слышали доносившийся сверху голос: кричал мужчина, громко, истерически, не владея собой. Оба они долгое время служили в полиции, и с опытом пришло к ним умение без ошибки распознавать правду. И, слушая этот голос, оба сразу поняли, что слышат сейчас именно правду. Более того, слышат, как человек в безумной муке обнажает душу.

— Но Китти… моя Китти… нет, нет, это неправда, неправда, ох, Боже милостивый, нет, нет, нет, нет, нет… Китти, Китти, Китти… только не Китти.

Они поднялись на площадку. В дальнем конце холла боролись люди: двое санитаров в белом, один штатский, один в полицейской форме. Штатский всхлипывал, пытаясь вырваться из их рук и броситься назад в квартиру.

— Китти, Китти, Китти… моя любимая… нет, нет, нет, нет, нет, нет, нет…

Когда Мендоза и Хакетт подошли, санитары уже справились: один из них и полицейский держали человека, а второй приготовил шприц. Игла легко вошла под кожу, а он вырывался и всхлипывал; потом постепенно он начал обмякать.