Они снова поговорили с Доусонами. Единственные, кто из всей семьи на сей раз был дома, миссис Доусон и семнадцатилетний Рон, отвечали уклончиво. Ну, да, бедная женщина была одинока. Они зашли еще в несколько домов, к Смитам, к Фишерам — супруги среднего возраста, с уже почти взрослыми детьми — и услышали то же самое. Пауэрсы, жившие за пять домов от Дарли, были более откровенны — чета более старшего возраста, жили одни, — Пауэрс раньше служил на железной дороге.

— Она была несносна, — сказал он. — Вечно слоняется, заходит без приглашения в дом и сидит часами, смотрит телевизор. Нам с женой это надоело, сказали ей, чтобы не приходила. Наглости у нее было хоть отбавляй… хотя жаль, конечно, что ее вот так убили.

Они не обнаружили каких-либо слухов о том, что Марион Дарли прятала в доме большие деньги.

— Больше нам тут ничего не найти, — мрачно сказал Пигготт, когда в полчетвертого они зашли в аптеку выпить по чашечке кофе. — Я думаю, Генри, это был поступок, совершенный под влиянием минуты. Какой-нибудь громила или наркоман, которому приспичило уколоться, вломился в первый попавшийся дом и ударил ее, желая забрать кошелек. Не оставив нам ни единой зацепки.

— Могло быть и так, — согласился Глассер. — В картотеке нашлись какие-нибудь отпечатки из тех, что взяли в доме?

— Нет. По-моему, чем скорее мы спишем это в незавершенку, тем лучше. Во всяком случае, мне еще нужно напечатать отчет — поедем-ка в контору.

Заключение о вскрытии Китти Дюран поступило, когда Мендоза как раз собрался уходить, и он быстро его проглядел. Любое полицейское управление большого города порой дает сбои в работе, затопленное половодьем дел: сегодня по делу Китти Дюран совершенно ничего не было предпринято. Причем в любую минуту могло появиться что-нибудь еще, и эта мысль не радовала.

Китти Дюран была грубо изнасилована. Она отчаянно боролась с нападавшим: три ногтя у нее были обломаны, сломан передний зуб, возможно, при попытке укусить насильника. Предположительное время смерти — между одиннадцатью и часом дня во вторник. У нее была шестинедельная беременность. Под ногтями обнаружена засохшая кровь: тип А, а у нее самой тип О. Интересно. И это практически все, что дало вскрытие.

Мендоза отправился домой, и если он и раньше много размышлял о блондинке, то теперь думал еще больше. У нее появилось имя. Мишель Луиза Стэнъярд. Хорошенькая, только что начавшая выезжать в свет. Маленькая светская дама. Богатая девушка, помолвленная с богатым молодым человеком. Оба производят впечатление чистых, честных, принадлежащих к высшему обществу людей.

Эта история ее исчезновения… Что ж, поглядим на ресторан. Поглядим на…

Он с трудом, но заставил себя выбросить все это из головы, войдя в дверь своего дома. Нужно также подумать о личной жизни и о семье. Он поцеловал занятую у плиты Элисон и прошел в детскую, где миссис Мак-Таггарт читала близнецам книжку перед тем, как им идти купаться. Джонни и Терри были полны впечатлений об el pajaro и его подвигах и принялись по очереди рассказывать о жене el pajaro, его гнезде и детях.

— Очень скоро todo el mundo[33] улетят! — сказал Джонни.

— El pajaro клюнул Баст, — серьезно проговорил Терри, — и Баст corrio rapido![34]

Мендоза рассеянно подумал, что Элисон совершенно права в том, что близнецов следует учить не смешивать английский язык с испанским. В конце концов, им скоро три года. Но вот только как их учить?…

— Как прошел день, сага?[35] — спросил он за обедом.

— Замечательно. Но у нас тут есть кое-что…

— У нас опознали блондинку, — сказал Мендоза. — Мне придется снова уйти. И очень странная это история… — Он рассеянно намазал маслом булочку. — Что ты говорила, amante?[36]

— Ничего… подождет, — ответила Элисон. — Расскажи мне о блондинке.

В восемь часов он встретился с Хиггинсом и Паллисером у «Le Renard Bleu». Мода — такая подверженная разным случайностям штука: когда иммигрант из Марселя, имевший небольшие средства, сорок лет назад открыл свой маленький ресторанчик, он всего-навсего рассчитывал иметь скромный доход, обслуживая округу; но он честно придерживался старомодных принципов. Слух о «Голубой лисице» дошел до самых искушенных: ах, моя дорогая, такая атмосфера, просто чувствуешь себя во Франции… и изысканная кухня… Вы непременно должны там побывать. И, в конце концов, «Le Renard Bleu», хоть и расположенный в неподходящем месте, стали посещать люди, весьма отличавшиеся от простых местных жителей, — как и «Ла Голондрину» на Олвер-стрит, как несколько ресторанов в Нью-Чайнатаун неподалеку. В центре Лос-Анджелеса, в не очень-то приятном районе.

— На стоянке нет служителя, — заметил Хиггинс, запирая машину.

— Да и быть не должно, — отозвался Мендоза. — Я думаю, это по-прежнему семейное дело. Без претензий.

Заведение никогда не претендовало на высший класс. Автостоянку, ставшую нынче необходимостью, оборудовали просто: купили два участка по соседству, снесли ветхие дома и положили асфальт. Сам «Le Renard Bleu» представлял собой, в сущности, старое двухэтажное здание, превращенное в ресторан. Узкое парадное крыльцо было теперь обнесено стенами; маленькое фойе, двустворчатые двери, и за ними крошечный вестибюль. Здесь находилась кассирша, не за стойкой, а за маленьким золоченым столиком, на котором стоял старомодный металлический кассовый аппарат. Кассирша была миловидная темноволосая женщина около тридцати лет.

— Месье — vous êtes trois?[37]

Мендоза предъявил значок; в глазах ее вспыхнула тревога.

— Всего несколько вопросов, — сказал он. — О двоих ваших постоянных посетителях. У вас ведь есть завсегдатаи?

— Oui[38], — тихо ответила она. — Следует ли мне позвать месье Робино? Владельца?

— Да, пожалуйста. Мы бы хотели с ним тоже поговорить. Мы хотим всего лишь осмотреться здесь немного, если можно, — мы никому не помешаем. И задать несколько вопросов. — Он ободряюще ей улыбнулся.

— Я позову месье. Полиция — они ходят везде, где хотят, кто же скажет им «нет»?

— Ну, мы предпочитаем быть вежливыми. Как пройти в женскую комнату?

Она подняла брови, пожала плечами и показала.

На месте перестроенного переднего крыльца теперь была маленькая прихожая, от которой вправо уходил узкий коридор, и в нем находилась дверь с надписью «мужская комната». Коридор поворачивал под прямым углом влево и выходил в помещение длиной не более десяти футов, которое, очевидно, находилось позади стены, у которой стоял столик в прихожей. Справа в нем была дверь с надписью «Выход»; Мендоза повернул ручку, и она открылась. Возможно, раньше это была дверь на боковое крыльцо, а возможно, ее прорубили по требованию пожарной охраны. В конце помещения была дверь женской комнаты.

— Ну что ж, — сказал Паллисер. — Значит, она могла сбежать от Трулока, если бы захотела. Он говорил, что ждал у парадной двери.

— М-м, да, — отозвался Мендоза. — Посмотрим. — Он вернулся в вестибюль, Хиггинс и Паллисер шли следом. Из вестибюля широкая арка вела в зал, имевший форму буквы Т. Почти весь первый этаж старого дома был отдан под зал, лишь в задней его части было отгорожено помещение для кухни. В зале было расставлено около пятидесяти столиков. Оформление его, вся атмосфера отвечали ожиданиям: скатерти в красную клетку, там и сям написанные по трафарету надписи на французском языке, французские флаги над камином, в котором горели настоящие дрова. В десять минут девятого здесь было довольно много народу, сто или даже больше посетителей. Зал освещался мерцающими на каждом столе лампами-свечками й большой центральной люстрой высоко под потолком, состоящей из множества лампочек слабого накала.